| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Роман СОЛНЦЕВ
НЕРАССКАЗАННЫЙ РАССКАЗ
рассказ
Кате повезло - она два летних месяца отдыхала и лечилась в Италии. Это та самая замечательная страна, которая на географической карте похожа на сапожок, там когда-то жил Микельанджело, а теперь поет Челентано. Катя и еще одиннадцать девочек из разных районов Западной России были бесплатно приглашены в Венецию, где и жили в маленьком пансионате под присмотром врачей, каждый день глотая по шестнадцать, а потом и по четыре разноцветных шарика - говорят, из моркови и чего-то морского... А так - полная свобода, ходи себе по городу у воды и смотри! Только чтобы утром в 9.30, к врачебному осмотру, была в палате, да на обед-ужин забегала. "Повезло!"– говорили друг дружке девочки. "Повезло!"– писали они домой на красочных открытках. "Повезло!.."– вздыхали они, когда ехали домой и разглядывали сквозь пыльные окна отечественного поезда убогие избы и мостки родины... "Ой, сколько же мне нужно рассказать!.."– размышляла Катя, как бы собирая в душе горы света и радости, готовая поделиться ими с матерью и отцом, и младшим братом Витей... И про посещение Флоренции с ее выставочными залами и огромным Давидом на улице, и про Верону, и про Падую, и про саму Венецию с ее гондолами и дворцами, про широкие и гладкие дороги Италии... И про манеры итальянцев, про то, какой у них красивый язык... И про долгую поездку в автобусе в оперный театр... надо же, как ласково прозвали: "Ля Скала"...и вообще, у них много этого "ля"... Народ ласковый, все время смеются, поют, а у нас угрюмый, все злобятся друг на друга... Матери и отцу будет приятно послушать. И еще не забыть бы, как она заблудилась однажды в Венеции, в самом еще начале лечения, и как бесплатно ее привел к пансионату бородатый человек, голубоглазый, весь как бы в голубых волосах... подтолкнул к колонне с крохотным лицом Матери Христа на белом лепном кружочке и заплакал, и пошел прочь... Кате показалось, что это никакой не итальянец... А какие там яркие, жаркие площади, когда каменная ажурная вязь на храмах как бы сплетается с вязью серебристых облаков в небе и оттуда щекочет тебе в груди... Много, много светлого, звенящего везла домой Катя, всю дорогу задыхаясь от счастья, ёёно не участвуя в разговорах, только иногда открыв рот и кивая, приберегая все слова до той поры, когда она доберется к своим... "Один" по-итальянски "уно", "все" – "тутто"... А еще они любят объясняться без слов – Катя сразу, как увидит брата, приставит к щеке пальчик – это означает "сладко", "радость". Скорей бы домой! Но дом у Кати был уже не тот и не там, откуда она выехала. Жила она прежде с родителями в селе Чудово, возле ручки Чудной и озера Чудного, которое весной соединялось с речкой. По берегам плясали белые березники, на горячих откосах вызревала земляника( сейчас, наверно, уж от солнца сгорела!). В озерной воде белые и желтые кувшинки стоят, как салюты. Захочешь сорвать – стебли тянутся, как резиновые, и неожиданно рвутся: дн-дук!.. Будто говорят: дундук!.. зачем рвешь? Но не сюда, не сюда возвращалась нынче Катя. Весной в село приехали на машинах с красным крестом и на зеленом вертолете прилетели люди в белых халатах и напомнили всем на сходке и по радио, что в этих местах восемь лет назад выпали нехорошие дожди. Так вот, на кого упало пять-шесть капель, так ничего, а на кого пятьдесят-шестьдесят, то уже человек мог заболеть. Но разве вспомнишь через столько лет, на кого сколько капель упало? Катя и вовсе не помнила тот апрель... Маленькой была. Говорили, где-то на Украине что-то взорвалось, а потом погасили. Катя только что второй класс закончила, радовалась - каникулы начинаются... Кажется, тоже кто-то приезжал, говорили – уполномоченый... еще шутка ходила: упал намоченный... С чем-то вроде будильника ходил по селу... После его отъезда председатель колхоза Шастин приказал нынешние яблоки и прочие фрукты-овощи не есть, и даже скоту не давать! Но, конечно, и сами ели, и скоту давали. Яблоки уродились огромные, алые. Брат Витя бил по рукам сестренку: нельзя!.. Почему?– удивлялась Катя, разглядывая тяжелый плод как бы с нарисованными лучами.– Я только посмотрю. Кожица, что ли, толще? Может кишки порезать? Или яд в мякоти? Витька трус, как девчонка... И постепенно забылась вся эта история со взрывом. И в последующие годы в деревне яблоки ели. И коров гоняли к пойме, в сочные травы. И за ягодой в лес ходили... Но вот нынче весной всех так напугали. С железными шестами обошли все окрестности, в землю их совали, в старое сено, и эти шесты все попискивали и попискивали...На вертолете прилетел толстый с погонами и постановил: село Чудово немедленно переедет. Для особого лечения отобрали двух девочек, Катю Жилину и Нину Бабушкину, только эта Нина попала в Германию... Увидеться бы, да где теперь? Нина со своими тоже, небось, куда-то переехала. Чудовлянам были на выбор предложены полупустые села в Поволжье и даже в Сибири. Катя-то как раз и ехала на новую родину – в Сибирь. Долго ехать – от границы пять суток. Родители с братиком ждут ее под Красноярском, в селе Желтый лог. Интересно, что за Желтый лог, – думала Катя. – Наверно, все истлело от зноя и воды нет. Желтый лог, улица имени Ленина, дом 31-а. Вот уж она им расскажет про старинную речку Тибр...Говорят, русское слово "стибрить" от названия этой речки. Русские матросы были некогда в Италии и стибрили какую-нибудь черноглазую красавицу. Вот и пошло слово "стибрить". А слово "слямзить"? В какой стране река Лямза?.. В Москве, перед тем как "итальянок" рассадить в разные поезда, их целый день водили по огромной больнице, из кабинета в кабинет. И слушали, и просвечивали. И анализы брали. И ничего не сказав, только погладив по русым головам, отвезли на вокзал и усадили в поезда. Дали десять тысяч рублей на дорогу, и Катя успела их все уже истратить. Что делать, если буханка хлеба стоит... |
|
| | | | | | ||
Но разве эти горести могут заслонить в Кате радость, которую она везет домой? И даже то, что тетенька-проводница сказала, что титан сгорел, кипяченой воды нет и не будет, и Катя пила сырую, и у нее разболелся живот... И даже неприятные взгляды какого-то небритого дядьки в тельняге и пятнистой куртке, пятнистых штанах и разодранных кедах... Он ей сиплым шепотом то стишки собственного сочинения читал, то матерился, ощерив гнилые зубы, залезая на третью почему-то полку, под самый потолок плацкартного вагона, как раз над Катей... Катя лежала, зажмурив глаза, и мысленно успокаивала страшного дядьку, как успокаивают незнакомую злую собаку: "Ты хорошая, хорошая, не трогай меня, я невкусная, одни кости и жилы..." Конечно, последнюю перед Красноярском ночь Катя не спала. Кто-то оставил на столике мятую газету "Российские вести" с портретом президента, вот Катя и делала вид, что читает ее при тусклом ночном освещении, искренне надеясь, что угрюмого соседа с третьей полки портрет руководителя государства отпугнет, тем более что ниже грозно чернел заголовок: "Пора решительно взяться за борьбу с преступностью!" А когда проводница объявила, что поезд подходит к Красноярску, Катя обнаружила, что у нее пропала из сумки шерстяная кофта, подарок для матери - лежала на самом верху, а Катя всего лишь отлучалась в туалет, лицо и руки помыть... Катя заплакала и исподлобья оглядела соседей - и смуглую бабушку с двумя курчавыми внуками, узбеки едут, и отвернувшегося к окну, проспавшегося на конец дядьку в пятнистой робе, и носатого, суетливого типа с золотыми зубами... И все, решительно все показались Кате подозрительными, все могли украсть... И добрая Катя второй раз всплакнула, теперь уже от стыда - как она может подозревать людей на своей Родине? Этак и жить нельзя... На перроне стоял братик Витя, держал в руке телеграмму, которую из Москвы послала домой Катя. Он подрос за это лето, лицо у него стало суровым, рыжие вихры были смешно обкорнаны, как у петуха. Ах, ведь это у нынешних пацанов во всем мире такая мода. Катя стояла перед ним вся в заграничной одежде, в нелепой панамке, с кожаным дорогим чемоданом - подарок итальянской больницы - и сумкой, в которой лежал для Вити очень похожий на настоящий пистолет с патронами. Витя же был, как тот сосед по купе, в афганке, в кроссовках. Он, конечно, сразу узнал сестру, но почему-то оглядывался и сопел. – Витя, – тихо сказала Катя и снова захныкала. Что-то она часто стала плакать. – А мама, папа здоровы? – На работе, – буркнул брат и забрал у сестры чемодан.– Нам на автобус.– И как бы нехотя сказал. – Ты здорово изменилась. Как они там, буржуи? Хотя и тут!.. – и махнул рукой. Автобус был набит битком и кренился, как кораблик в море. Катя через желтые немытые окна толком не видела города, но город, кажется, был большой... По ту сторону реки дымили трубы заводов... Но вот выехали в чистое поле, Катя увидела бульдозеры, асфальтоукладчик... А вот и картошку окучивают... А вот пошел лес, замелькали холмы... Где же село Желтый лог? В автобусе поначалу громко говорившие люди замолкли. Шофер включил радио, визгливо пела какая-то певица. Потом водитель выключил радио и объявил: – Приехали. – Но никто и не вздумал подниматься. По голосу пассажиры поняли, что автобус сломался, вернее – прокололась шина. Пока шофер в очках менял колесо, часть мужчин вылезла покурить, и вместе с ними – Витя. – Ты куришь? – только и успела ахнуть ему вослед сестра. Он смотрела в окно, как он солидно затягивается, стоя возле водителя, как он помогает тому – вот старое колесо понес подвешивать на задке автобуса, вот вернулся, закурил вторую сигарету. Катя понимала, что он курит как бы для нее, устанавливая некую дистанцию: ты там по заграницам отдыхаешь, а мы тут работаем, и еще неизвестно, будет ли от тебя прок в новой тяжелой российской жизни... Наконец, автобус покатил дальше, и холмы раздвинулись, и перед Катей возникло небольшое село как бы в чаше, раскинувшейся до горизонта, с рыже-зеленым лесом по краям. Катя поняла, что это и есть ее новая родина. Она суетливо, несколько стыдясь своей праздничной одежды, вышла за братом из жаркого, вонючего автобуса, и он, не оглядываясь, повел сестру по пустынной улице. Дома здесь были разные – и дорогие коттеджи из красного кирпича, и сиротские избы, полубараки... Дом 31-а оказался именно таким, серым, под латаной шиферной крышей, но зато со своим двором и сараем. Ворота покосились, крыльцо было новое, из свежей доски, и эта малость уже как бы давала надежду: мол, ничего, было бы откуда стартовать... На дверях висел амбарный замок, и Катя поняла, что родителей дома нет. Витя достал из глубокого кармана штанов длинный ключ, отпер дверь, и брат с сестрой вошли в темный дом. Каждый дом имеет свои запахи. Дом, в котором жили Катя, Витя и родители до переезда, пах деревом, табаком, кипяченым молоком... Здесь же воздух был сырой, какой-то каменный, наверное, потому, что строили эту хибару из шлака, кое-где штукатурка отлипла и из щели сыпался песок... Но предметы сюда почти все были перенесены из катиного детства: зеркало на стене, швейная машина мамы, сундук бабушки, обитый лентой из железа, и конечно же, все одеяла, одно – бывшее бабкино, а потом ставшее катиным – ватное одеяло с пришитыми разноцветными клочками ситца... Но, несмотря на родные вещи, воздух здесь был казенный. – Чаю с дороги? – баском спросил Витя и поставил на новую электроплитку новый зеленый чайник. Заглянул в зеркало, пригладил... нет, наоборот, как-то еще более нелепо взъерошил волосы на голове и только наконец улыбнулся: – Чинзано не привезла? – Чего? – изумилась Катя и вдруг поняла, вспомнила – ведь он же дитя, об Италии знает по фильмам, а там все чинзано пьют. – Брала, но на таможне отобрали, – соврала Катя. – Зато я тебе... вот... – Она вытащила из-под одежды в сумке тяжеленный револьвер и коробочку с патронами. – Все говорят, как настоящий... В первую секунду вздрогнувший от радости, Витя с надеждой спросил: – Газовый? – Н-нет... Но грохает – испугаться можно. – Катя поняла, что подарок ее для брат смешон, и с виноватой улыбкой сказала: – Не дали бы пропустить, я узнавала. – Она снова поймала себя на мысли, что совсем упустила из виду: брат вырос. И добавила. – Я слышала, там что-то сверлят... и он становится, как настоящий. – А! – это уже меняло дело. Витя сопя принялся более внимательно оглядывать оружие. И буркнул. – Спасибо.– Вставил патроны, открыл запертую форточку и, высунув руку во двор, нажал на спусковой крючок... – Ты что?! – только и ахнула Катя. Раздался оглушительный выстрел. Удовлетворенно улыбнувшись, Витя сунул револьвер в карман пятнистой куртки и принялся заваривать чай. "Cейчас я ему что-нибудь про итальянских карабинеров расскажу",– приготовилась Катя, но Витя сказал, глянув на часы, что ему надо идти узнавать насчет угля. – А ты пока сиди... отдыхай с дороги... – и брат, которого она не видела столь долгое время, убежал... "Ну, что ж... вечером..." – вздохнула Катя и принялась доставать из чемодана обновы. Слава богу, и кроме кофты она кое-что купила матери: блузку, платок с видом Венеции, легкие тапочки для дома... А отцу привезла толстый свитер и часы на ремешке. Сэкономила из лир, выдаваемых на карманные расходы. Ах, надо было и для Вити что-то еще купить! Может, часики отдать? Хотя часы у него есть. А свитер явно будет велик. "Интересно, ванная у них есть?" - подумала Катя и тут же смутилась. Какая ванная? Дай бог, если есть баня. Катя переоделась в трико и простенькую кофту и вышла во двор. А вот в Италии есть дворы – деревья и цветы растут вокруг фонтана... надо будет рассказать... В сарае валялся всякий хлам, видимо, принадлежавший прежним хозяевам: колеса от телеги, грязная рогожа, смятые бидоны, разбитые аккумуляторы... А вот в Италии Катя видела – на площади перед дворцом чернолицые, как черти, мальчишки выдували изо рта пламя. Говорят, они берут в рот керосин и поджигают возле лица, когда выдувают... И сидит в стороне угрюмый такой дядька, возле ног прикрытые тряпкой предметы, и человек протягивает тебе руку , и если ты пожмешь, то тебя бьет током! У него под тряпкой аккумуляторы! И ему платят за такое развлечение. Надо будет Вите рассказать... Бани у Жилиных еще не было – за сараем стоял белый сруб без крыши, рядом громоздилась гора черного битого кирпича. Наверное, отец собрался печь с каменкой выкладывать. И речки рядом никакой. Но зато на углу между сараем и домом – железный бак с водой. А поодаль - за холмиком бурьяна картошка растет, налились тускложелтые помидорки размером с морскую гальку. Видно, поливали, когда рассаду садили... А сейчас вода уже ни к чему. Катя заглянула в бак – темнозеленая вода, поверху сор плавает... Катя сходила в сени, взяла одно из чистых, кажется, ведер и, раздевшись за сараем, облилась теплой водой. И услышала голоса приближающихся людей, сдавленный смех. Кто-то воскликнул: – Ой, бабы, голая! Совсем стыд потеряли... – Это чья же это?.. Катя метнулась к баку, пригнулась – в стороне заржали. Где же эти люди, откуда они ее увидели? Торопливо, трясясь, оделась... потеряв равновесие на одной ноге, чуть не упала – ободрала локоть о ржавую жесть бака...Медленно , пунцовая от неловкости, выпрямилась - из переулка, незамеченного ею, на улицу выходили несколько мужчин и женщин с мешками на плечах, уже не глядя на девушку. Катя прошмыгнула домой... Она попила чаю и села у окна, как когда-то в детстве сидела. Больше никто на улице мимо не проходил. Унылая рыжая местность, какие-то тусклые дома, отсутствие деревьев, сломанный трактор посреди улицы, без гусениц, три грязные свиньи в сухой яме – все это вызвало в душе такую острую, страшную тоску, что она в третий раз за этот день зарыдала... И сама не зная почему, Катя бормотала сквозь слезы: – Бедные мои! Куда вас занесло... за что?.. Разве тут можно жить? Бедные мои...– Перед ее глазами вставали тополя в деревне Чудово, чистая речка с золотым песком на дне, кувшинки в Чудном озере, гуси и утки, церковь на холме с золотым куполом... И тут же, близко, за спиной деревни Чудово – суровый мраморный Давид Микельанджело, виллы с белыми колоннами, увитыми плющом и виноградом... и высоко, до облаков бьющие фонтаны, а над ними, как папаха, алозеленые радуги... Катя сама не заметила, как перебралась на топчан, принадлежавший, видимо, брату и, подтянув по привычке коленки к животу, уснула... Ее разбудили шаги по дому, чайник, запевший, как оса, запах бензина и кашель матери. Катя поднялась – горел свет, на дворе уже стояли сумерки, родители накрывали стол. – Мама! Мамочка!.. Папа!.. – Катя обняла мать и закивала отцу. – Извините... не знаю, где что...надо было яичницу поджарить?.. – Она помнила, что отец любил яичницу. – Ой, такая была поездка!.. Как я вам благодарна! – Нам-то за что? – отец как-то странно смотрел на нее. – Это уж партии-правительству... или как теперь? И Катю удивило, что и мать смотрела на нее непривычно-пристально. – Как себя чувствуешь, дочка? – Нормально. – Говорят, ты купалась... – Где? – Катя покраснела. – А-а... Да с дороги хотела окатиться... Я не знала, что тут подглядывают. А что? – Ничего. Осенью как, учиться пойдем? Или работать? Тебе врачи что сказали? – Врачи? Ничего. – Совсем ничего? – накаляющимся голосом переспросил отец и, стукнув кулаком по столу, смирив себя, прошептал. – С-су- ки!.. – Коля! – умоляюще прервала мать этот малопонятный разговор. – Давайте есть. – И позвала. – Витя-я? Ты скоро? Вошел брат, обтирая ладони о штаны в опилках. От него пахло струганым деревом. – Готово, – сказал он. – Сверху поролон ей кину – будет, как царевна, спать...– Катя поняла, что Витя мастерил ей лежанку. – Ой, мам... а в Венеции у нас были койки! Что в длину, что в ширину... – Потом расскажешь. Небось, от картошки отвыкла? Папа, ты что же все в окно глядишь? – Налей. – Коля, тебе сегодня не надо. – Как это не надо? Дочь приехала. Мать ушла в сени, а Катя быстро проговорила: – Пап, а у них там вина...красное называется кьянти... – Потом! – чуть не зарычал отец. Видимо, его глодала какая-то обидная мысль, он пробормотал. – Все на свете знают, что нам, русским, надо... когда пить... где нам жить... когда помирать... А вот хрен им! Скоро ты?! Мать уже наливала ему в стакан водки. Отец угрюмо выпил и начал жевать хлеб. Катя еще раз хотела было как-то скрасить стол рассказом об Италии: – А еще они перед едой молются... – Потом как-нибудь! – отец повернулся к Вите. - Уголь дадут, нет? – Обещали. – Витя, подражая отцу, ел с суровым видом картошку с хлебом. – Нам всю жизнь обещают... сначала коммунизм обещали, потом капитализм... А в итоге – люди все хуже живут, да еще их травят, как тараканов... – Отец вынул из кармана что-то вроде карманного фонарика с плоской батарейкой и прислонил к стене дома. – Так. Даже здесь... около тридцати... Ну-ка, твои волосы? – И он больно ткнул железкой в голову Кате. – Тэк-с. Тридцать. – Он, наверно, у тебя неправильно показывает, – заметила мать, кашляя в платок и старательно улыбаясь. – И здесь тридцать, и на улице тридцать... – А потому что везде заражено! – закричал отец, наливая себе еще водки. – Где-то в тайге атомный завод... Нету чистой России! Бедная моя дочка!.. Что они с тобой сделали?! – А что? – не понимала Катя.– Зато как нам повезло... Мне и Нинке... Отец выпил водки и ушел на крыльцо курить. На ходу доставая сигареты, за ним пошел и Витя. – А Нина... где теперь, не знаешь, мама? Мать молчала. – А вот у них, мама, везде... на улицах... на стенах... портреты не Ельцина или еще кого, а Мадонны... матери Христа... – У тебя нигде ничего не болит? – спросила мать. – Не-ет, – протянула Катя.– Вы хотите, чтобы я физически вам помогала, а не училась? Я буду помогать. А учиться я могу и вечерами... я уже немного итальянский знаю... У них, между прочим, легкий язык... и много похожего... например, "мамма" ... – Потом, – поморщилась мать и обняла дочь. – Я очень устала. Как-нибудь специально сядем и обо всем расскажешь... А сейчас ешь, ешь... ты такая худенькая... – А у них считается, что девушка должна быть именно худенькой... – Да, да, – рассеянно закивала мать и снова обняла дочь. – Давай спать.– И размашистыми шагами пошла в сени, вернулась с тулупом, закричала, оборачиваясь. – А ты вместо того, чтобы дым глотать, занес бы свое творение! В дверях показались на манер саней сколоченные доски и затем сам Витя, от него разило табаком. Он с грохотом установил лежанку с короткими ножками вдоль стены справа от дверей, удвинув вперед к окну стол, и указал, как Ленин или Горбачев, прямой, даже чуть выгнутой ладошкой: – Пожалте, плис!.. Поролон принесу завтра.– И ловко сняв двумя скрюченными пальцами, как фокусник или коршун, недопитую бутылку водки со стола, он выплыл из избы в сумерки двора к отцу. Мать было метнулась за ним, но , махнув рукой, принялась стелить дочери постель. Постелила и на секунду замерла. Кате страстно захотелось, чтобы мама, как в прежние годы, ее перед сном обняла и в лоб поцеловала, но мать со страдальческим лицом тоже заспешила на крыльцо, видимо, уговаривать старшего Жилина не пить эту горькую отраву. Катя осталась одна. Да что же они все, даже не хотят пообщаться? Катя накрылась с головою простыней и волосатым чужим одеялом и заплакала уже в четвертый или пятый раз за день. Ну и день приезда! Она рыдала, и ее обступали в розовой вечерней дымке старинные дворцы Италии, где на улицах повсюду памятники – из бронзы и мрамора, и лошади, и люди, и никто их не портит... А вот еще не забыть рассказать, какой угрюмый мост есть во Флоренции, какой-то грязный, коричневой, а наступит ночь – открываются жестяные витрины, распахиваются будто крышки сказочных сундуков и перед ошеломленными прохожими золотые, серебряные изделия местных мастеров, алмазы и сапфиры, кораллы и жемчуги на раскаленном алом или таинственном черном бархате... Этот мост называется: "Слезы мужей" – намек на то, что здесь любящий муж или жених могут разориться... Катя ночью проснулась – отец храпел, мать с Витей негромко разговаривали возле печки, сидя спиной к Кате. – Она не сможет... она стала и вовсе как тростиночка... – говорила мать. – Пускай учится. – А где? – возражал Витя. – В город ездить на автобусе? Час туда, час обратно? Лучше уж в Михайловку пешком... – Пять километров?! – ужасалась мать. – И ограбят, и обидят... – А в городе не обидят? Прямо в сквере возле школы могут... это же город! – Господи-господи!.. Права была докторша... маленькая и маленькая... Катя не все поняла в их разговоре, поняла главное – ее любят, об ее будущем думают. И уснула почти счастливая... Утром за чаем с баранками мать спросила: – А чего ты, доченька, такие смешные чулки носишь? Катя удивленно глянула на свои ноги – она была в модных пестрых носочках, многие ее подружки носили в Италии такие носочки. – Только малые дети носят такие носочки, – пояснила мать. – И на улице купаются. А ты уже смотри, какая... – может быть, она хотела сказать "каланча", но сказала, - красавица. Катя, недоуменно моргая светлыми круглыми глазами, смотрела на мать. Отец еще в темноте ушел на работу, он ремонтировал технику, у него же золотые руки. Витя собирался в поле, он работал помощником комбайнера. Мать, подоив совхозных коров, прибежала покормить детей. – Пейте же! – протягивала она то Вите, то Кате кружку с теплым парным молоком. – Свежее! Тебе особенно надо, доченька! Но Катю мутило от пахнущего то ли шерстью, то ли телом коровьим молока. А Витя пил только чай, крепкий, как деготь, почему у него всегда желтые зубы. Когда Витя , услышав стрекот трактора, выскочил на улицу и укатил на работу, и мать с дочерью, наконец, остались одни, Катя спросила: – Мам, я что, больна? – Почему ты так спрашиваешь? – Мать намазала кусок хлеба маслом и протянула дочери.– Просто беспокоимся, что худенькая... Это кто в городе, они все худеть стараются... а тут же силы нужны... – Но в глаза дочери мать не смотрела. – Тебе тут не шибко нравится? Другим еще хуже повезло... Калединых просто подпалили, они под Самарой хотели осесть... а Ивановым намекнули: жить хотите – бегите дальше. И они сейчас в Москва, в палатке живут. – В каком-нибудь скверике? – Каком скверике? – удивилась мать.– Перед зданием правительства, их даже по телевизору показывали... Господи-господи, бедность наша и срам! Ничего! – вдруг, посуровев лицом, мать очень больно обняла Катю. – Как-нибудь проживем! Как-нибудь! Договорились, что Катя пойдет доучиваться в Михайловскую школу. Но до занятий еще было две недели... и ни подруги у Кати, ни дома слушателя... Она сидела целыми днями в ожидании своих родных у окна и вспоминала Италию. И до сих пор не удавалось ей что-нибудь рассказать. То отец пьян, потрясая кулаком ругает президентов всех славянских государств, то мать в ознобе пьет горячее молоко с маслом, сидя возле печи, а назавтра снова-заново простужается на полуразрушенной ферме, а то Витя играет на гармошке и поет тягучие неинтересные песни под одобрительное кивание отца: Люби меня, девка, пока я на во-оле... Иногда на звук хромки заглядывал сосед, могучий молодой парень с черной бородой, в черной борцовской майке в любую погоду, с золотой печаткой на пальце. Он приходил со старинной русской гармошкой – у нее каждая кнопка играет на два тона – когда растягиваешь гармошку, один звук, а когда сдавливаешь – другой... Он был из местных, и отец дорожил дружбой с соседом, хотя сосед почти не пил, правда, любил небрежно занять тысчонку-другую до аванса и, кажется, ни разу еще не отдавал... Но отцу, щуплому, чужому здесь из западной России человеку нужен был свой человек. У могучего Володи были выпуклые воловьи глаза, полные непонятной печали. И пел он, никогда не зная слов, тихим мычанием... – А вы знаете, что похожи на итальянца?– волнуясь, как-то сунулась в разговор старших Катя.– Ей-богу! У нас был доктор, такой добрый... бесплатно раза три на гондоле катал... – И вдруг Кате стало неловко – на нее как-то странно смотрели взрослые. Опять она не во-время? – Извините... скюзи... Мам, я угля принесу? Не с кем поговорить... С девчонками бы познакомиться, но в поселке все девочки какие-то злые. Однажды мать послала Катю в магазин - купить хлеба, если привезли. Долго объясняла дочери, что хлеб не пропекают, что надо брать румяный... Катя шла по улочке и вдруг услышала, как совсем малые дети, показывая на нее пальцем, смеются. "Господи, я что, не так одета?" – Катя быстро оглядела свои ноги, юбку. Юбка коротковата? Белые носочки смешны? – Тетенька, разденься!.. – визжали девчонки в грязных телогреечках. – Тетенька, разденься! Догнавший Катю круглолицый мужчина в свитере и джинсах, в кедах без завязок на босу ногу ласково сказал детям: – Ну чего вы, миленькие, хорошую девушку обижаете? Она в Италии была... там люди гордятся красивым телом, на полотнах рисуют... Вот пройдет сто лет – а смотрите, люди, какая красавица была! И ты, синеглазая, и ты, рыженькая, может, еще затмишь красотой всех артисток мира! – Визжавшие девочки, смущенно переглядываясь, замолчали, зато начали ржать мальчишки. – А вы, рыцари, – продолжал незнакомец, – вы должны обожать ваших подруг... потому что без них нет жизни на земле! Вот озимые сеют... а асли нет земли, куда сеять? Себе на головы, вместо пепла?..– И еще и еще говорил дядька в кедах на босу ногу малопонятные слова, дети молчали, а потом незнакомец кивнул Кате: – Вы, наверно, в магазин за хлебом? Я провожу вас, если не возражаете. Хлеба еще не привезли, возле пустого магазинчика стояла толпа женщин и старух с рюкзаками. Катя обратила внимание, с какими усмешками люди смотрели на человека, защитившего Катю. Незнакомец насупился, опустил голову, буркнул Кате: – Может, походим пока по холмам? – И Катя, сама не зная почему, доверчиво пошла с этим взрослым человеком. Они через переулок взошли на бугор, заросший татарником и полынью. Дул зябкий, уже осенний ветер, но он был сладок, словно знал о многом – и о спелых ягодах на таежных полянах, и о сыплющихся в бункера зернах ржи, и о далекой жаркой Италии, где люди любят друг друга. – Меня зовут Павел Иванович,– сказал незнакомец. – А вы та самая девочка Катя? Смешно, а вот я, учитель географии и истории, до сих пор нигде не был! – Почему? – удивилась Катя. – Раньше не пускали... – он щурясь, как китаец, смотрел вдаль. – А нынче... где денег взять? Это все для простого человека невозможно... Может, расскажете? О, диабболо, это не за вами? Катя обернулась – к ним ехал прямо по целине трактор, на нем сидел Витя и сосед в черной майке. "Что-нибудь случилось?!"– испугалась Катя. Павел Иванович почему-то отошел от Кати. Трактор, оглушительно тарахтя и бренча траками, в желтом облаке пыли дернулся и остановился перед Катей, и с него спрыгнули на землю оба мужчины: – Он ничего не успел?! Что он тебе говорил?.. – Кто? Чего?.. – Катя ничего не понимала. – Павел Иванович? Это учитель географии... – Учитель географии?! – скривился и выругался каким-то страшным, зэковским матом Витя. А сосед в черной майке схватил Павла Ивановича за грудки и швырнул, как слабого мальчонку на землю, прямо в колючий репейник. Катя завизжала: – Что вы делаете?! Витя и Володя били ногами покорно лежащего Павла Ивановича. Затем Витя схватил онемевшую от страха сестру за локоть, толкнул ее вверх, можно сказать забросил на трактор, Володя уже сидел за рычагами, - трактор загрохотал, развернулся и покатил обратно к селу... Катя сидела рядом с братом на продавленном сиденье, икая от слез и сжав в кулаке полиэтиленовый пакет с деньгами для хлеба. – За что? За что?.. – повторяла она, но ее никто не слушал...
|
 |  |  |  |  | | ||
Редактор - Сергей Ятмасов ©1999 | |||||||
| |||||||
| |||||||