| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Роман СОЛНЦЕВ
НЕРАССКАЗАННЫЙ РАССКАЗ
рассказ (окончание)
Возле магазина все так же чернела толпа и сумрачно смотрела на трактор, и многие одобрительно кивали. Дома уже была мать, а вскоре на комбайне подъехал и отец. – Что? Что он тебе говорил? – набросились родители на дочь. – Предлагал пойти за холмы... обнажиться... полюбоваться красотой голого тела? Так? Так? Говори! – Он... он хороший... добрый... – пыталась защитить Павла Ивановича Катя. – А откуда ты знаешь? – ярился отец, смяв в кулаке окурок. - Ласковые слова говорил? Ты что же, вот так и можешь пойти с любым, незнакомым человеком в степь? Дурочка ты наша... выросла выше оглобли, а умишко какой был во втором классе... правду врачиха говорила... – Иван!.. – простонала мать Кати. – Как ты можешь? – А че?! – уже не мог уняться отец. – На всю деревню посмещище! Значит, кто бы что ни говорил, любому верит? А ты хоть спросила, кто он таков? "Учитель"! Бич! Шут гороховый! Когда-то погнали его из школы... еще надо бы выяснить – не за совращение ли малолетних... – Доченька, – вступила в разговор мать, беря холодные руки дочери в свои, горячие и шершавые, как терка. – Доченька... К нему тут относятся, как к сумасшедшему. Он живет один. Окон-дверей не запирает. Одевается - сама видишь, как... – Но так вся Европа... – хотела было что-то сказать Катя, но отец зарычал: – Что нам Европа с нашей черной ж...? Жизнь бы наладить! Хоть на хлеб заработать! Вот такие ученые и сожгли полстраны... интеллигенты сраные! Ты хоть знаешь, что... может быть... мы все обречены? И Витя, и я, и мамочка твоя... Что за здорово живешь правительство не стало бы прогонные давать да всякие добавки на лекарства! А-а!.. – он ощерился и стукнул кулаком по столу. И долго сидел молча. – Мать, я поехал на работу.– И покосился на дочь. – Одна на улицу не смей.– И кивнул Вите. – А ты поглядывай... "Значит, я дурочка, – сидела, сжавшись, Катя. – Мы все больные. А я еще и дурочка. Взрыв-то на Украине был – когда я второй класс закончила... стало быть, они считают, я осталась неразвитой... кретинкой... Но ведь это не так? Если до нынешней весны никто ничего за мной не замечал? И только здесь, в чужой земле заметил? А может быть, не я, а они изменились? Ожесточились? "Воровское время", говорит отец. Но не все люди воруют. И потом... мама приносит с фермы молоко... стало быть, мы сами воруем? Сказать? Скажут, совсем спятила. Нас государство обидело - имеем право для сохранения и без того урезанной нашей жизни..." Катя теперь с утра до вечера молчала. Уже шел сентябрь, хлеба убрали, но на обмолот были призваны все старшеклассники... Катю почему-то не приглашали на хозработы – видимо, в самом деле она считалась больной. – А в библиотеку я могу пойти? - спросила Катя у своего сторожа Вити. – Некогда мне тебя провожать. Если хочешь, напиши, чего тебе принести. Принесу. Шел лиловый ледяной дождь. Катя сидела, включив электричество, и читала "Сказки народов мира". Она сначала попросила брата принести ей книги, посвященные творчеству Микельанджело, чей Страшный Суд в Риме потряс ее бедное сердце... Она, помнится, рыдала после экскурсии не меньше часа, ее отпаивали джюсом, успокаивали... Витя сказал, что таких книг в сельской библиотеке наверняка нет, пусть сестренка попросит что-нибудь попроще, например, русские народные сказки. Подумав, Катя вдруг согласилась: "А почему нет?" Она давно не читала сказок... И когда Витя принес ей этот толстенный том с золотыми буквами (его, кажется, ни разу не брали читать...), Катя как открыла книгу, так и сидела теперь с утра до вечера. И как-то позабыв, что сам Витя ей предложил взять сказки, родители с жалостью глядели на великовозрастную дочь, читавшую страстно эти глупые байки про царей, прекрасных царевен и смелых пастухов... И уже в соседях знали, что читает Катя Жилина. Мать черномаечного Володи, Анна Тимофеевна, принеся как-то собственной сметаны на дне баночки для соседки-дурочки, долго вздыхала, стоя возле Кати, которая даже не заметила сметаны – все бегала светлыми глазками по страницам. Конечно же, Катя краем глаза узрела толстую в рыжей вязаной кофте до колен старуху с красными жилистыми руками, но о чем с ней она могла говорить? Раз считают балдой, она так и будет вести себя – меньше приставать будут... Глаза ее застилали слезы обиды, но сказки, справедливые и волшебные, уводили прочь от этого дикого мира, где люди друг друга не любят... "Ах, как хорошо в сказках! Добрый молодец – сразу видно, что он добрый... ведьма – сразу видать, что ведьма... все понятны, и с первой строки знаешь, кому верить, кому нет... Но ведь в деревне Чудово почти так и было? И в тамошних окрестных селах? Наверно, в этом проклятом Желтом Логу с самого начала народ собрался чужой, вот почему никто никому не верит? Может быть, хоть в Михайловской школе повезет с друзьями..." Увы, когда ее на первый раз Витя отвез на тракторе в Михайловку мимо березового криволапого леса, мимо пасеки, черневшей под дождем, Катя, взволнованная ожиданием чего-то нового, светлого, необыкновеного, столкнулась с таким же, как дома, раздраженным народом. Катя по характеру своему вела себя тихо, но уже на третьем уроке ее пересадили на" камчатку" по просьбе ее соседки по парте, румяной Риммы. – Она из "этих"... она радиактивная... – услышала Катя. |
|
| | | | | | ||
Домой она шла одна – три девочки и один мальчик из Желтого Лога демонстративно убежали вперед. В десятом классе Михайловской школы не нашлось ни одной девочки, ни одного мальчика, кто подошел бы к Кате Жилиной и сказал: "Давай дружить". Березовские держались отдельно, желтологовские – отдельно, "хозяева" – михайловские – само собой, вели себя нагло и неприятно. "Ах, почему говорят "солнечное " детство, "золотая " юность? Самая тяжелая в жизни пора... Хотя и потом... какие такие радости у мамы, у папы? Вообще, зачем люди родят друг друга? Если сами мучаются... Но ведь было же когда-то в нашей деревне нам хорошо? И стало быть, еще раньше – еще лучше? И в сказках не все выдумка?.." Наконец, на перемене к одиноко стоявшей у батареи отопления Кате (какая горячая батарея! Хоть погреться перед дальней дорогой под мокрым снегом...) подошел, загребая, как клоун ногами, краcногубый в очках Котя Пузиков. Он был тщедушный мальчик, но, кажется, сын начальника милиции, и никого не боялся. Подошел, протянул руку – Катя машинально протянула свою. А он хмыкнул и ,схватив ее руку, приложил к ней левою рукой какую-то трубку с лампочкой – и лампочка загорелась красным светом. – Точно радиоактивная!.. – возопил паренек. – Тобой надо облучать помидоры в теплицах... хотя есть их потом – тоже станешь радиоактивным! Детей не будет никогда! Зато трахаться можно без опаски...– И заржал, как козел. – Берегись! Кате стало страшно. Она поняла смысл слов Коти Пузикова. Но неужто у нее вправду никогда не будет детей? Лучше об этом сейчас не думать. Но как же Витя? Он же совсем молодой... Может, отец Кати по этой причине и пьет? Он же раньше только по праздникам, и то рюмочку, не больше... "Господи, вот в чем разгадка неприязни людской! Когда я нагишом купалась возле дома, может, уже тогда решили, что я мужиков зазываю? Слабоумная... да еще и с мертвым женским началом..." Катя сама зашла в библиотеку и взяла читать учебники по медицине, книгу "Мужчина и женщина", "Секс в жизни женщины"... Меланхоличная, с вечно заложенным носом библиотекарша Эльвира Ивановна осклабилась, глядя, как школьница Жилина складывает в свой старый портфель книги. – Задание на дом дали?– ехидным голосом осведомилась она. Катя всегда была честная и прямая девушка. Но и она уже заразилась ядом отчуждения и ненависти. – Да. – Не поднимая глаз, вышла вон. Хоть она и старалась не показывать книги дома, мать узрела их. А может, и библиотекарша сказала. Или через людей дошло. Мать выхватила из-под подушки дочери захватанную книгу "Судебная медицина": – Это еще что такое? – И вытащив дочь за руку в темные сени, пугающим шопотом спросила. – Что-нибудь с тобой сделали? Говори!.. Ну? Ну? Катя сказала: – Просто хочу знать... – Не рано ли? – Мама, – вздохнула дочь. Они стояли возле бочек с солеными огурцами и грибами, над головой свисали невидимые, но крепко пахнущие веники и связки табака. Здесь, в сенях, немножко пахло далекой, уничтоженной родиной, миром добрых сказок. – Мама. Мои подружки хвалятся, что они все уже давно женщины... а я не тороплюсь... хочу из книжек узнать, нормальная я или нет? Что я дурочка, вы меня убедили... но может мне и жить не нужно, хлеб переводить, если я пустая, как гитара? – Господи!.. – мать с изумлением и страхом смотрела на дочь. Таким языком Катя никогда еще с ней не разговаривала. Глаза уже привыкли к темноте, и мать видела в лиловых сумерках (дверь в избу была прикрыта неплотно) высокую, прямую, быстро повзрослевшую девушку с распущенными на ночь волосами.– Я так испугалась...– И дала ей пощечину.– И думать не смей! "Зря хлеб перевожу"... А о нас подумала? Станем мы старики... кто нам стакан воды поднесет?" – Мать что-то еще шептала-кричала в сенях своей дочери, понимая, что не то говорит, не о том, но другими словами не получалось, а Катя думала: "Значит, вся наша жизнь - если не рождать новую, то хоть поддерживать старую... чтобы длилась цепь... через десятилетия, через столетия... И никакой над всем этим особой великой волшебной цели???" Она уже не плакала. Она лежала на своем топчане, на мягком поролоне, пахнущем мазутом и бензином, и смотрела в потолок. По улице иногда проносился мотоцикл, буксуя на повороте, на выпавшем недавно снегу... и по доскам потолка пробегал веер света... В Италии она видела карнавал, отмечался какой-то их праздник, мальчишки и взрослые стреляли в ночное небо из картонных пушек – и небо разгоралось розовыми и зелеными цветами, чудесно пахло дымом, и незнакомые люди обнимали незнакомых людей – и бежали дальше... На уроках Катя сидела молча, прямо, когда спрашивал учитель – вставала и отвечала, когда нужно было решать задачу или писать диктант – ни на что не отвлекалась, но в ее бедной голове как бы в разные стороны крутились шестеренки: одни решали задачу, писали диктант, а другие пытались постичь смысл человеческого жития. Надо посоветоваться с Павлом Ивановичем! Она совсем забыла об этом странном человеке с ласковым голосом, с восторженными глазами. Он по-прежнему одинок? Или все же преподает в начальной желтологовской школе? У кого спросить? Может, набраться смелости и зайти к нему? А почему нет? В воскресенье, помыв полы и прибравшись на кухне, Катя сказала матери: – Прогуляюсь... – и вышла на зимнюю улицу. Сапожки на ней были итальянские, подарок лечебницы, из нежной золотистой кожи с медным пуговками сбоку, правда, тонкие, но ведь еще и мороз несильный. Пальто у Кати серенькое, старое, но с подкладом. На голове – белый шерстяной берет. "У кого спросить?" На улице бросались снежками местные карапузы, но Катю, к счастью, не тронули. Навстречу шла симпатичная девушка в расстегнутой синей джинсовой куртке с белым "барашком" внутри. Катя решилась: – Извините... вы местная? – Да,– улыбалась незнакомка. – Как и вы. Я вас где-то видела. – Вы... – слегка покраснела Катя. – Не знаете, не уехал из деревни учитель Павел Иванович? – Куда он денется? – как-то по-доброму рассмеялась девушка. – Учителей не хватает... Ну, иногда местные крокодилы хватают его за ноги за то, что не такой, как все... Ну и что? – И замечательная землячка показала рукой. – Вон, маленький домик... там и живет. Катя постояла, пока девушка отойдет подальше, и медленно, оглядываясь, приблизилась к типичному щитовому строению, похожему на теперешний дом Жилиных, только без пристроенных сеней, без сарая и даже без ограды вокруг. Халупа была старая, вся в потеках и трещинах, на крыше криво торчала телеантенна и трепетал на черной жердочке трехцветный российский флажок. Катя, конечно, трусила, что ее увидят недобрые, подозрительные люди, но стиснула зубы и, взойдя на крыльцо, постучала в дверь. Через минуту дверь медленно открылась. Увидев Катю, Павел Иванович засиял от радости и тут же нахмурился. Вяло махнул рукой: – Проходите, пожалуйста. – Да нет, я хотела узнать, здесь ли вы.– Она шмыгнула носом, как маленькая. – Хорошо, что вы не уехали. Учитель был все в том же свитере и джинсах, но босый. Глянул на ноги, смутился: – Я люблю так. Чаю хотите? Надеюсь, ваш брат на заедет сюда на тракторе? Дом ветхий, тут же рассыплется как домино. – Нет, нет, – отступила Катя на крыльцо,– спасибо...– но, увидев вдруг помертвевшее от тоски лицо Павла Ивановича, решилась. – Хорошо, я минут на пять. Меня мама ждет, у нас стирка. – Понимаю... – босой учитель пробежал в избу, как мальчишка. Катя думала, что у него жарко, поэтому он и обходится без обуви, а оказалось – в доме холодрыга, окна даже не запотели. Учитель включил электрочайник, а Катя растерянно стояла перед книжными полками. Ни одной голой стены – стеллажи с книгами и справа, и слева, и между окнами, выходящими на улицу. Книги были всякие – и Пушкин (много-много томов), и Лермонтов, и Достоевский, и Набоков, и Бунин (этих Катя никогда не читала)... и на английском языке... и словари с золотыми буквами на корешках: А-З...П...и древние какие-то тома с ятями на обложке... – Берите, что хотите и впитывайте, впитывайте!.. – негромко сказал подошедший к ней незаметно учитель. У него голос от волнения дрогнул.– Есть величайшие кладези мудрости. Библию читала? А Монтеня? А Чаадаева? – А он разве писал? Я помню, Александр Сергеевич ему... – Да, да! А история Соловьева!.. А Карамзин!.. А Ключевский!.. Я бы вам поднес до дому, так ведь могут неправильно истолковать... – Он засмеялся, и Катя вдруг увидела, что у него не хватает двух или трех зубов. Не тогда ли ногами Витя и Володя-сосед выбили? Учитель заметил ее взгляд и захлопнул комически ладошкой рот. – Недавно орехи грыз и все зубы поломал...– и понимая, что девушка пытается представить себе, как это можно поломать зубы кедровыми орешками, пояснил. - Грецкие! Грецкие! Чай пьем? С сахаром? Я лично сахару не ем, но девушки любят. А если увидите, как я утром босой по снегу бегу, не пугайтесь, я с ума не сошел... закаляюсь по Иванову... хотите? Катя улыбнулась. Она представила себе, как начнут обсуждать ее поведение соседки, если она еще и босая начнет по снегу бегать... да еще рядом со странным человеком... А может, черт с ними? И в эту минуту хлопнула наружная дверь, и в дом вбежала мать Кати. – Мама? Запыхавшаяся женщина молчала. Учитель встал и поклонился. – Не хотите чаю? Мать криво улыбнулась: – Извините... у нас дела... Катенька, видно, забыла... – и она кивнула дочери, показывая на выход. У Кати потемнело в голове, и она потеряла сознание. Она очнулась дома, на топчане. Рядом сидел местный врач, старичок по кличке Градусник. При любой болезни он прежде всего совал больному градусник. Он был весь седой, как из алюминия. Он держал Катю за руку и, опустив белесые ресницы, шепотом считал пульс. Мать стояла рядом. В дверях курил Витя. Отца еще не было. – У нее был легкий шок... – сказал старичок. – Чего-то испугалась? Вы не в курсе? – В курсе, в курсе, – заскрипел в дверях Витя. – Я ему, падле, покажу... я его подпалю, падлу... – Нет, – застонала Катя. – Он ни при чем. Он хороший. Это мама... так не во время... – Вот-вот, – сказала мать. – Я уже не во-время вхожу... а они там чай пьют... полураздетый мужчина и моя единственная дочь! И Катя снова потеряла сознание... Она слышала сквозь сон, как торопливо переговариваются мать и доктор... почувствовала, как ей в руку входит игла... А может быть, это было уже позже, через час, два, три? – Да, да...– бормотал старичок. – Говорите, до восьмого класса играла с куклами? И до сих пор сказками увлекается? Да, да... Уединяется... и в то же время доверчива, как дитя... да, да... и очень ранима... ранима... Когда Катя очнулась, мать шила на машинке, стараясь тихо, менее шумно крутить колесо. – Ой? – она мигом подскочила и присела возле дочери. – Ну, как ты? Голова болит? Катя смотрела на мать, хотела что-то сказать, но будто сон сковал ее язык, и она сама как бы лежала в прозрачном вязком меду. – Что? – пригнулась к ней мать. – Мы не тронули его, не тронули... Но он ненормальный, это точно... Чего-нибудь хочешь? – Почитай мне сказку, – еле слышно попросила Катя. – Итальянскую. – Итальянскую? – переспросила мать. Заметалась по избе, нашла толстый том, принялась листать. – Чешская... немецкая... немецкую не хочешь? Итальянскую... Вот итальянская! "Принцесса из апельсина". Тебе вслух почитать? Жил-был на свете принц, красивый двадцатилетний юноша. И захотелось ему жениться. Стал король приглашать ко двору разных принцесс, одна красивее другой. Но никто из них не приглянулся юноше... Катя снова уснула, а когда проснулась, дома были уже все – и отец,и брат Витя. Мать накрывала на стол. – Вот и наша Катенька проснулась... – обрадовалась мать. – Будешь с нами ужинать? Доктор сказал – тебе надо побольше есть... Вот, папа мяса сегодня купил, вкусный суп, будешь? Наша доченька сейчас умоется и вместе с нами сядет, да, доченька? Катя сходила во двор – ноги еле держали, во всем теле была страшная слабость. Над белым в ночи зимним двором в небе зияла огромная ослепительная луна, и синяя тень от нее лежала возле сарая. Катя умылась из умывальника за печкой, села за стол. На нее все пристально смотрели. Витя с суровым видом жевал любимую еду – хлеб. Отец был трезв, он осунулся за последние дни, и Катя вдруг заметила, что его скулы похожи на ее скулы, а у Вити рот похож на ее рот. А волосы мамы - ну точно волосы Кати... И впервые, пожалуй, теплое чувство родства ополоснуло ее сердце... – Мне чаю,– попросила Катя. – Крепкого... какой папа пьет. – А суп? – нахмурилась мама. – Сначала едят суп. – А вот Павел Иваныч говорит... если по Шелтону... – Катя запнулась. – Уехал Павел Иванович, – сказала мать. – В городе будет работать. Там, в городе, как раз для него народ... а мы люди простые... – Она поставила перед дочерью большую глубокую тарелку с горячим жирным супом, из которого как пушка торчала широкая мозговая кость с чудесной мякотью внутри. Но Катю передернуло. Она вдруг вспомнила живых коров, которые мычат у соседей возле крыльца, иногда глядя мокрыми, добрыми глазами на Катю. Их режут, рубят топором и потом варят. И какая разница – корова в котле или человек? – Что с тобой? Катя молчала. – Ну налей ей чаю! – хрипло сказал отец. Мать встала, налила в чашку густого – сплошь заварка – чаю. – Сахару намешать? – Спасибо. Нет.– Катя держала в дрожащих тонких ладонях горячую фарфоровую чашку с голубым ободком и думала о том, что, наверное, теперь Павел Иванович больше не захочет с ней встречаться. Она осталась одна. И даже книг не успела у него взять... был бы повод навестить в городе... – Зря ты этому учителю доверяешь, – сказал вдруг Витя. – Дядя Володя рассказывал – он раза три женился... и вообще – алкаш. "Павел Иванович?!" – хотела изумленно воскликнуть Катя и решила промолчать. Дурачок Витя. Может, раньше и пил учитель, но Катя видела – теперь он живет по методу Иванова, закаляя себя, подставляя душу космосу. – Кстати, Володя тебе привет передавал...– как-то смущенно завозился на стуле отец и, опустив голову, принялся хлебать суп. – Вон, даже цветы на базаре в городе у грузин купил. Только сейчас Катя увидела: в глиняной дешевой вазе стоят черные усохшие хризантемы. "Еще замуж за этого толстяка в черной майке выдать меня надумают... Куда бежать? Что делать?" После ужина отец и брат ушли курить на крыльцо, а мать начала мыть посуду. Катя хотела помочь, но мать сказала, чтобы она лучше легла. – Ты еще слабая. Витя договорился, тебя повозит несколько дней в Михайловку... а чтобы зря не языком не мололи, кого-нибудь еще будете прихватывать на сани... – На тракторе? – Почему? На лошади. Заодно почту туда оттартает... Как в далеком детстве, Катя лежала в санях, укутанная тулупом, на котором ночью спала. Рядом стояли на коленях ее одноклассницы из Желтого Лога - Таня Шершнева, Таня-бурятка и Люда Петренко. Они все три были крепкие, загорелые сибирячки, могли и пешком ходить, но зачем пешком, если есть транспорт. А вот четвертый ученик, Олег, из гордости не захотел ехать с ними. Только и брякнул глупость вроде того, что Жилина - радиоактивная девушка, и это на всех перейдет... Сказал – и аж сам скривился, как от зубной боли, от своей ахинеи... "Ну, почему люди тяжело сходятся? – думала Катя, задремывая. – Что стоит Олегу подойти и сказать, мол, прости?.. давай дружить?.." Вот и Михайловка... "А может, мне рады будут? Меня же не было целую неделю", – простодушно жмурилась, глядя вперед под морозное солнце Катя. Но увы, увы... Как была она изгоем, так и осталась. Если ее вызывали к доске, то ее никто не слушал, в классе шумели. На переменах она стояла на излюбленном своем месте – возле батареи отопления, и однажды прилипла к ней – кто-то прикрепил к железу несколько комков отжеванной резинки. Катя пошла по звонку на урок – над ней сзади хохотали. Она понимала - она должна первая смириться. Тут не имело значения, как ты учишься, как одеваешься... сейчас все хорошо одеваются...Надо найти сильного человека и сунуть голову под его покровительство. В классе были такими сильными людьми: Котя Пузиков (но его после того розыгрыша Катя возненавидела), Никита-слюнявый (все время жевал и плевался во все стороны) , а из девиц: Маша-чесотка (материлась почище вокзального бича) и Таня Шершнева из родного теперь катиного села. Но Таня больше всех и распускала про Катю слухи, хотя, когда здоровались утром, смотрела в глаза спокойными серыми глазами. За что ненавидела? Или просто хотела подмять, а поскольку Катя не понимала, не набивалась в услужение, ненависть накалялась. Катя решила переломить себя – на большой перемене купила в буфете иностранную жвачку и, зажав ее в кулаке, приблизилась к Тане, которая стояла в окружении парней и девчонок. Все курили. – А!..– воскликнула Люда Петренко.– Можешь, Таня, застрылить мине, но дэвушка несет тебе резынку! Таня пожала плечами, с усмешкой глядя на Катю. Катя будто споткнулась... и прошла мимо. И у нее из пальто украли деньги. Папа давал на мелкие расходы, чтобы бедной сиротой не чувствовала себя. "Сказать учителям или нет?" Катя не решилась. Денег не найдут, а будут говорить, что Катя клепает на подруг. А через пару дней из портфеля пропала тетрадка с задачами, которые Катя решала все воскресенье и решила. Она умела иногда быть упрямой. И вот, напрасны все труды - кто-то "стибрил". В этот день Витя не смог приехать в Михайловку на санях, школьники из Желтого Лога побрели домой пешком. Сначала шли рядом, но Катя на свою беду спросила у Тани-бурятки, наиболее добродушной: – А ты знаешь, как произошло слово "стибрить"? В Италии есть река Тибр... И вдруг Таня-бурятка закричала посреди леса, как базарная торговка: – Ты что, считаешь, я взяла у тебя деньги?! Ты какое имеешь право?! А потом к Кате подошла Таня Шершнева и ударом сбила ее с ног. И подбежала рыхлая Люда Петренко, стукнула кулаком по голове. – Вы что, спятили?.. – испуганно пробормотал Олег Шкаев. – Пошел на хер!.. – сказала ему Таня, и девушки-подружки ушли в ночь. Катя поднялась. У нее из носу что-то текло... но в темноте не было видно, вода или кровь. – Вам помочь? – спросил Олег, оглядываясь на ушедших вперед одноклассниц. Катя прошептала: – Спасибо. Я сама. И парень, облегченно вздохнув, побежал догонять девушек. Вдруг обернулся и крикнул: – У тебя... надменное лицо... поэтому тебя не любят... Катя тащилась по зимней дороге, смутно белевшей в лесу. Ни огонька. Ни человеческого голоса. Сзади мигнули далекие фары, а через минуту-другую Катю догнал "уазик", крытая брезентом легковая машина. Открылась дверка, жесткий мужской голос спросил: – Волка ждешь? Тебе далеко? "Не откликайся! – сказала себе Катя и тут же возразила. – Но не все же люди плохие?" – До Желтого Лога. – Довезем? – спросил мужчина кого-то. – Еще замерзнет девушка. – И засмеявшись, соскочил на скрипучий снег и подсадил Катю в теплую машину. Здесь пахло куревом и водкой. Машина была битком набита молодыми парнями в военной форме. Катя вдруг стало страшно, но было уже поздно...
– Водку пьем? – зажурчал радостный говорок, и в темноте подтвердили: – Пьет, пьет... Наши русские девушки все пьют, верно? Машина скакала, как бешеная. Катю прямо в машине раздели и она оказалась на коленях самого говорливого, жарко дышавшего ей в ухо и приговаривавшего: – Не боись, тут все после медобработки... И вокруг, нетерпеливо поджимаясь, гоготали... Катю высадили на краю деревни, где она теперь жила. У нее не было часов – хватая за руки, раздевая, передавая друг другу, часики сорвали... Между ног все болело. Катя стояла, глядя без слез на мертвую, без единого огня деревушку и не знала, что ей делать. Надо идти домой. Но ведь мама все сразу поймет. Спросит: почему так поздно? Заблудилась. Была метель, и Катя заблудилась. Хорошо. А почему водкой пахнет? Катя принялась есть снег. Может, удастся убить запах. Она подошла к своему дому – внутри горел слабый огонь. Наверное, мама оставила на кухне свет. На всякий случай. Катя постучала в дверь, в доме зашелестели шаги, и дверь открылась нараспашку, сбив Катю в сугроб – она слишком близко стояла... – Бедненькая моя!.. – запричитала мать, падая вслед за ней в снег. – Где ты была? У тебя случился обморок? В дороге? А как же твои друзья? Господи, какие все чужие... недобрые... Выскочил во двор отец в кальсонах, сгреб дочь и занес домой на топчан. А через несколько минут в доме зарыдала в голос мать, а отец выбежал на крыльцо с двухстволкой и принялся палить в воздух... На следующее утро Катя, серая от боли, согнувшись, еле поднялась. Дома никого не было. На столе лежала записка: "Доченька, мы поехали в милицию... поешь горячего... никуда сегодня не ходи..." – Зачем в милицию?..– Катя смотрела из окна на улицу. Никого не найдут, только будет шуму и издевок на всю жизнь. Когда мать ночью выпытывала у дочери, кто и как ее обидел, Катя рассказала про военную машину... Но разве она помнит имена мужчин, номер "уазика"? Там никто не окликал друг друга по имени, только сопели, стонали, чавкали, хлебали из горла водку и Кате лили в рот, раздвигая ледяным стеклом ей зубы...
В обед мать вернулась одна. Она рывком бросилась к дочери, обняла ее, заскулила, как собака: – Мы уедем отсюда... уедем... – Зачем? – сказала Катя. – И куда? – Они сказали, нужно твое заявление... Будешь писать? Катя покачала головой. Мать с полчаса сидела рядом, на катиной тахте, и смотрела в пол. Вечером пришли отец и сын. Отец кивнул дочери, налил себе стакан водки и лег спать, отвернувшись к стене. Витя поел супу и ушел в ночь. – Куда ты? – слабым голосом спросила мать. Но он только дверью хлопнул. – Надеюсь, не побежит следы машин распутывать да этих офицеров искать... Было слышно, как скрипит счетчик, накручивая свою добычу. На кухне отозвался сверчок. – Дочь, – как-то виновато сказала мать. – Ты все про Италию-то хотела... Может, расскажешь? Катя молчала. – Дай, мама, супу. С мясом. И ее вырвало. Она легла, и рядом подсела мать и, открыв тяжеленную книгу с картинками, продолжила чтение итальянских сказок: – Жил-был на свете бедный юноша. Вот однажды он говорит своей матери: "Пойду-ка я, мама, странствовать по свету. В нашей деревне за меня и сухого каштана не дают. Что из меня здесь путного выйдет?" А почему он так, Катя, говорит – сухого каштана?.. Катя хотела сказать матери, что в Италии свежие каштаны жарят и едят, но ничего не сказала. Нету на свете никакой Италии, есть единственная отравленная страна, где Кате суждено было родиться и суждено помереть... Но только после того, как она проживет жизнь, полную той или иной ценности... А вот какой будет эта жизнь, зависит не только от нее. От добрых и недобрых людей. От многих случайностей. Но Катя все равно гнуться не будет. – Не надо, мама... Я сама. Есть под Миланом церковь... Отец, заскрипев на койке, повернулся к женщинам, моргая красными глазами. – И там знаменитая фреска... "Тайная вечеря"... Ну, сидит Христос... и все двенадцать его апостолов...И он знает, знает, что его предадут, и знает, кто предаст... но... но...Он ничего не сделает, чтобы изменить ход жизни. В этом высшая смелость и мудрость... если ты, конечно, знаешь, во имя чего страдаешь... А вот если ничего не знаешь... только ешь и пьешь... – О чем ты, дочь? – испуганно спросила мать. Отец угрюмо смотрел в стену. Где-то у соседей играла гармошка. Люди жили и на что-то надеялись. – Мама, я с вами, – тихо улыбнулась Катя. – Я вас никогда не брошу... никогда... ни завтра... - она загнула указательный палец. – Ни послезавтра... – разогнула и загнула еще раз.– Это так итальянцы разговаривают, когда через стекло и не слышно. А вот так... – Катя приставила палец к щеке, – вкусно. Ничего, мама. – Она приставила пальчик к щеке и уснула.
Июль 1994 г.
Авторский вариант
|
 |  |  |  |  | | ||
Редактор - Сергей Ятмасов ©1999 | |||||||
| |||||||
| |||||||