| Роман СОЛНЦЕВ КРАСНЫЙ ГРОБ
Или Уроки красноречия в русской провинции повесть Евг. Попову "...попытался написать я об оковах сердца моего - и разбил их с
ожесточением, как древние - младенцев о камень..."
Слово Даниила Заточника Осень. 1. "Я прожил пустую и бессмысленную жизнь. Пустую, как эта бутылка. Бессмысленную, как... Сизифов труп. Именно труп! Зачем существую? Я же не бабочка, которая счастливо порхает, не ведая, что с первым темным дыханием ночи замертво упадет?!."
"Опять эти речи! У тебя есть ученики!"
"Что такое ученики? Пышные, юные облака над деревом. Может быть, листья мои и породили влагу, которая вошла в эти облака, а может быть, эти облака всосали влагу из болота, где слепнут и глохнут от омерзения даже лягушки..."
"Ну ты златоуст!"
"Бери выше!"
"Если острить, как ты, - златолысина. Погоди! Давай серьезно. Вот я зачем живу? Сын наш погиб. Другого уже не будет. Я для этого стара. Да и если бы сумела, не хотела бы... для озверевшего мира... опять убьют."
"Не надо!"
"Что ты хочешь сказать?!"
"Не надо, не надо, не надо, друзья. Гренада, Гренада, Гренада моя!" У тебя есть работа. Ты умеешь упросить молодежь читать хорошие книги."
"Они обманывают! Я приклеиваю волосинки с головы к торцам книг - и они возвращаются неразорванные. Я скоро тоже облысею - библиотека большая."
"Пусть хоть в руках подержат, сидя перед экраном. Придет время - раскроют. А мои ученики хуже - бегут из России, выдергивая босые ноги из сапог..."
"Но ты же рад успехам своего лауреата?"
"Пленный русский солдат, хоть взорви он пол-Берлина, не оправдал бы генерала Власова..."
"О, Валентин Петрович впадает в демагогию. Тебе пора записываться в компатриоты."
"Секунду! Как перевести слово компатриот в ребус? Рисуем компас, вычеркиваем "с". Дальше цифра три. Рисуем кота, убираем "к"...
"А если там кошка? Опомнись, милый.."
"Действительно, кошка в темной комнате приятней. Спасибо, Машенька. Не бойся, я Дубровский. Я проснулся. Я вернулся к нашей замечательной капиталистической, мистической, фантастической действительности".
Вечные эти их споры в полголоса, а бывает, и молча, про себя... 2. - Может, не пойдешь?
Они стояли в сумерках. Случаются странные ощущения, которые связывают времена. Нет, не симптом "де жа вю", когда кажется: это с вами уже было... наоборот, - он знал: будет именно здесь, в вечернем полумраке, стоять и раздумывать, идти к незнакомым, сильным людям мира сего или нет. Но, как в прозрениях своих не ведал, решится или нет, так и сейчас, казалось, плыл по течению... будь что будет.
Да если и заглянет, продавать душу свою бессмертную не намерен ни за какие пряники. Слишком мало осталось времени для жизни.
- Передумаешь? - Они замерли, как тени среди теней, в ранних осенних сумерках, Углев с полотенцем подмышкой и его жена. В молоденьком сосняке, очень частом и тесном, как во сне, и высоком, высоком, наполовину высохшем из-за недостатка света и места, пахло смолой и паутиной, под ногами потрескивали упавшие сучки и шишки. Но снега еще не было. На севере-западе, за горой коттеджей, меж черных стволов, дотлевал закат, а на юге, за рекой, упавшей на дно лога, горы и облака сияли малиновым отраженным светом. Можно было подумать, что на дворе август. В Сибири иногда случается такая странная затяжная осень. Что-то нам зима сулит...
- Может быть, не пойдешь? - снова спросила жена. Зачем повторяется? Вечно играет в некий театр, руки на груди сложила, хотя для маленькой женщины это смешная поза. Ермолова ты моя.
- Да ладно. Соседи. - И все еще не решившись, он закурил сигарету.
- Опять куришь! - Он не ответил. - Только не лезь в жар, не доказывай.
Если она имеет в виду споры этих молодых людей, он так и так не полезет, вряд ли это интересно. А что касается парной, и доказывать нечего - что ему, недавнему моржу, стоградусные прогревы? Валентин Петрович и стоял-то сейчас в лесу босой, с подвернутыми штанинами трико, в майке.
- И что-о ему от тебя надо? - Снова, при всем своем уме, говорит никчемные фразы. Да еще тянет гласные, Ермолкина ты моя. - Наверное, что-то же на-адо?
Раздраженно морщась, он отстрелил под ноги, как в детстве, окурок, потом опомнился - вдруг загорится?.. - голой пяткой ввинтил его в почву, продрав хвойную подстилку.
- Хотя, коне-ечно... - продолжала она. - Изве-естный в городе человек.
- И он известный. Перестань.
Жена оглянулась.
- В темных кругах. Рынки, магазины.
- Азеры ничего, а если наш на базаре, так и?.. - он не договорил, но было ясно, что здесь должны бы последовать пресловутые слова: "бандит", "мафи".
Жена поправила руки на груди, хотела что-то добавить, но, молодец, промолчала. Шла бы уж домой.
Они стояли, глядя неприязненно и все же с интересом, как неподалеку к высокой фигуристой, как торт, ограде из яркокрасного "кремлевского" кирпича подкатил, мурлыкая мотором и щедро светя фарами, вслед за новенькой синей, как слива "Хондой", черный "мерседес". Ворота Углевых располагаются в конце тупичка, где машины гостей как раз и могут развернуться. А сама дачка Углевых, деревянная, в один этаж, на бетоном цоколе, мерцает среди наступающей ночи, простреленная лучами заката, как будто из янтаря или - из чего делают свечи - из стеарина.
Впрочем, вскоре охрана включит все свои четыре прожектора на мачтах - и дача засияет еще ярче. Вокруг сгустится тьма, а здесь, между двумя огромными коттеджами в три этажа, зажавшими домик Углевых, возникнет, как на театральной сцене, свой замкнутый мир, с поленницей, собачьей конурой и дощатым туалетом. За пределами же освещенного пространства, в черном окружающем леске будут время от времени возникать молчаливые парни с автоматами и карабинами, порой донесется рык овчарок по имени Джек и Роза.
- Сиди дома, - Углев кивнул, давая знать, что уходит.
- Да уж... - тихо засмеялась она. У нее красивые беленькие зубы, и глаза - в сумерках божественные, всевидящие и все понимающие. - Еще не разберутся и застрелят.
Конечно, новоявленные соседи создали много жутковатых неудобств, да что же поделаешь.
- Нас все запомнили, - бранчливо успокоил Углев жену, хотя и ему не следовало повторять очевидные слова. - Но лучше - сиди дома... скоро буду... чаю завари...
Мария Вадимовна заперла жидкие воротца, сколоченные из остатков штакетника, просунув проволоку в щели и завертев концы. А муж побрел вдоль высокой каменной стены на сходку соседей. 3. - Зачем тебе это надо? - спрашивала другая жена другого мужа. Она была одета, как знатная молодая дама, собравшаяся на бал - в мерцающем вечернем платье с вырезом, с украшениями на ушах и шее (что там поблескивает зелененькое, господа?.. уж не изумруды ли?..).
Татьяна и в самом деле уезжала сейчас в театр. Сегодня у мужа банный день, мальчишник, и она давала ему последние наставления.
Коротко остриженный, в распахнутом махровом халате, в красных плавках с молодцевато выпирающими гениталиями, в тапочках, он стоял, широко улыбаясь. Игорь Ченцов научился так улыбаться еще в деревенском детстве, увидев в кино, как держится истинный герой под ударами судьбы.
- Да, да... - кивал он ей, только слушал ли он ее? Выглядит куда моложе своей жены. Хотя старше на три года.
- Если ты пригласил Валентина Петровича, - сердясь, продолжала Татьяна, - то зачем позвал этих полудурков?
Игорь секунду подумал.
- Он что жизни не знает, людей не видал? Попрошу, чтобы Толик не пил, а дядя Кузя громко не кричал.
- Мне это не нравится. Надо было отдельно.
- Дядю Кузю отдельно приглашать? Ему важно, чтобы при всех. Толика? И всех других? Опять же, тебе мое время не жаль? А время - деньги.
Татьяна не нашлась, что сказать, тронула ладошкой пышную, сверкающую как застывший фонтан прическу, и четко зашагала на высоких каблуках по мраморному двуцветному полу в гараж, который располагался через коридорчик под одной крышей с коттеджем, как, впрочем, и сама баня.
Игорь услышал, как мягко урчащий "Феррари" выкатился из гаража и остановился. Наверное, жена что-то приказывает охране. Да что она волнуется? Овчарки тревожить попусту не будут, чужих тут нет и быть не может. Сауна - это хорошо.
Он открыл деревянную дверь и оказался в горячем помещении предбанника, обшитом красивой рейкой. За резным деревянным столом, напоминающим лежащую на брюхе виолончель, уже собралась родная компания, полуголая, как и хозяин. Кто пил минеральную, кто уже пригубил водку и щипал черный испанский виноград, крупный, как перепелиные яйца. Для соседа-учителя была выставлена бутылка французского красного вина.
- Ну, отдыхаем, - улыбнулся мальчишеской улыбкой Ченцов.
- А сосед? - спросил Толик, хозяин многих бензоколонок в городе, плотный, как женщина, с обритым черепом, с очень синими внимательными глазами.
- Придет. Господа, кто первые?
Переглянувшись, поднялись и пошли в парную братья Калиткины, по кличке Столбы, - старший, Петр Васильевич, занимал в города пост прокурора, младший, Федя, трудился в МВД. Они любили жар. Глядя вослед долговязым и мосластым браткам, Игорь заметил:
- Шибко веселых анекдотов при Валентине Петровича не надо. У меня дело к нему.
Маленький старичок, Кузьма Иванович, дернув волосатыми коленями, густо хохотнул:
- Да чего ты мшишься? Тридцать лет его знаю... Между протчим, с филологами из универса первый у нас тут сборник частушек собрал. - И пропел хриплым басом. - Меня милый полюбил и завел в предбанник...
- Эту я слышал! - высунувшись из двери, крикнул младший Калиткин. - А вот я. "Ребятьё, ребятьё, вы кого же..."
- "Посмотрите, ребятьё, ведь оно совсем дитё!" - закончил Кузьма Иванович и разочарованно оглядел стол. - Виноград, яблоки импортные... наверняка с химией, чтобы не гнили по полгода. А мне бы сейчас картошки с солью да малосольного хайрюзка...
- Будем хариус, - кивнул Игорь. - И нельма будет, и черная икра... Все наше. Это уж тут для антуража. Хотя виноград вкусный. Я ел, не помер.
- Шел трамвай десятый номер, на площадке ктой-то помер... - забулькал младший Калиткин, мешая себе своим смехом четко спеть. - Тянут, тянут мертвеца, видят - тридцать три яйца... Дело было на пасху.
Послышался деликатный кашель, певец смолк, в дверях стоял Углев.
- Ты иди-иди, - буркнул остряку-милиционеру Толик, и тот, кивнув учителю, наконец, исчез, показав веснущатую спину.
- Здравствуйте, господа, - тихо сказал Углев. Встретился глазами со всеми, кроме Кузьмы Ивановича. Никак не ожидал встретить тут бородача. Если бы знал, что будет Кузьма Иванович, не пришел бы. Мерзейший же человек. Кстати, слово мерзость - видимо, все же дальний отпрыск слова мороз. Право же, по всему телу искорки пробежали.
- Здрасьте... проходите, Владимир... Валентин Петрович!.. - донеслось от стола.
Кузьма Иванович ему тоже мотнул головой, да дважды, как ни в чем ни бывало. Толик, продолжая сидеть, протянул широкую белую руку с синим якорем на кисти. А второй незнакомый Углеву человек, смуглый и худой, похожий на осетина или чечена, в плавках телесного цвета (создается впечатление, что он вовсе нагишом), улыбнулся, чмокнул зубом:
- Далеко живем?
Он хамил или не знал, что дача Углева буквально за забором. Игорь стремительной скороговоркой (когда он волновался, он тараторил) перевел разговор на другое:
- Говорю жене, носи эти... стразы... а она: настоящий камень греет... а стразы пусть в сейфе лежат. А подругам врет: у меня в сейфе настоящие изюмы.
Толик стал очень серьезным:
- Не дергайся. Наши парни Кавказ прошли. Не дадут и глянуть никому. - И пояснил смуглому. - Моя тоже черт знает что нацепит... потом дома считает: браслет брала? кулон? цепь?
- Женщины, - ответил смуглый, скривив презрительно тонкие губы. Неужели это чечен? Или грузин? Плохо побрит. Нынче молодые люди специально ходят в трехдневной щетине, уверены, что тем самым оказывают разительное впечатление на девиц.
Кузьма Иванович, желая поддержать вечный мужской разговор, оборотился к Валентину Петровичу, впрочем не глядя в глаза:
- Твоя дома?
- Да. - Жаль, Игорь не сказал, что сивый Кузя будет здесь.
- А моя в город убежала... - продолжал охотно Кузьма Иванович, как бы не ведая о его застарелой неприязни к себе, и пока он говорил, трехцветные волосы над верхней губой и на подбородке этакими кисточками прыгали и шевелились. Тоже Хэмингуэй нашелся. Сбрил бы - морда честно напоминала бы кирпич. - У сестры сидят... что-то шьют. Может, парашют, в погреб прыгать. - Странный у него всегда юмор. Наверное, уже успел выпить.
- Дело доброе.
Игорь тем временем налил Углеву красного вина:
- "Медок" будете? Сухое.
Углев кивком поблагодарил. И наконец, хозяин бани поднял рюмочку с водкой:
- Господа! Выпьем за нас. Мы все тут или почти все - соседи по даче... Мы разные... вы - учителя... или учители?.. мы - купцы... Но что же в этом позорного, ага, Валентин Петрович? Вы во все времена были образцом честности, но и купцы, я читал, кто обманет клиента, считали долгом застрелиться...
- Нынче это помогают сделать другие! - тихо засмеялся смуглый.
- Бросьте, Миша, - нахмурился Игорь. - Это он шутит. Мы перед законом открыты, и это правильно. Вот как черепаха, которую перевернули.
Толик пробормотал, закусывая виноградом:
- Вопрос - кто перевернет.
- Конечно, - Ченцов сел. - В парной сейчас двое наших друзей, представители правоохранительных органов... Петр Васильевич и Федя, прокуратура и милиция.
- Я их знаю, - отозвался Углев.
- Конечно. Но я знаю другое: если я, не дай Бог, что-то не так сделаю в жизни, они не посмотрят на нашу дружбу. - И как бы доверительно, шепотком добавил. - А попробуй они не выполнить гражданского долга - за ними тоже глаз да глаз... теперь что-то вроде своего КГБ и в милиции, и в прокуратуре!
- Страшно жить, - хохотнул Кузьма Иванович. - У нас в учительской среде только бабы за нами смотрят, верно, Петрович?
- Нет, правда, правда! - настаивал Игорь.
- В руке не дрогнет пис-туалет? - вымученно сострил Валентин Петрович.
- Да, да! - заржал Игорь. - И это правильно, так ведь? Если всё по честному, спокойно спишь. Меня, бывает, будильник не поднимет...
Слушая его, Валентин Петрович вдруг испытал жаркое чувство стыда: зачем уж так примитивно и назойливо о своей нравственности? И зачем, собственно, он-то, Углев, сюда приглашен? Что этим людям мнение? Не нравится Углеву худой тип с ухмылкой, не нравится настойчивый взгляд синеглазого, да и Кузьма мог бы не подыгрывать нынешним хозяевам жизни. Когда-то изображал самостоятельного, ходил в развалку...
Распахнулась дверь - в облаке белого пара явились голые, красно-розовые, как огромные куры с вертела, братья Калиткины. От них несло жаром.
- Ну, блин, хорош-шо!.. Пива налейте.
Игорь мигом подал им из холодильника четыре бутылки немецкого и открывашку. Братья, рухнув рядом на скамейку, принялись сосать из горлышка пиво. Причем, младший, не дождавшись открывашки от братеника, лихо открыл себе бутылку зубами. И сунув крышечку под левую бровь, зажал ее там, сверкая, как моноклем.
- Кто следующие? - улыбался хозяин. Он пояснил Углеву. - Вообще, там можно хоть впятером... кто в микробассейне, кто внутри... Хотите сейчас?
Чтобы немедленно оторваться от бессмысленных разговоров с чужими людьми, Углев шагнул за раскаленную - ладонь отдернул - березовую дверь. И слава богу, не Кузьма Иванович, настырный, без стыда и совести, сунулся за ним - следом брел, улыбаясь белозубой улыбкой мальчишки, Игорь. Золотой крестик прилип к плечу.
Он что-то сказал Углеву, но Валентин Петрович, не вслушиваясь в его слова, со смущенной улыбкой кивнул, свернул сразу в парную и, закрыв глаза, полез на самый верх. Надо бы меховую шапочку надеть - температура градусов 140, но ничего... он вина еще не пил, можно и так полежать.
- Всегда по-соседски... что надо.. дров или чего... - продолжал говорить снизу Игорь. - Для нас это в радость.
Но вряд ли он вошел следом только для того, чтобы сказать эти любезности.
Надо же как не повезло Углевым... 4. Лет десять назад Валентину Петровичу, как учителю, получившему премию первого президента России и потому ставшему знаменитым во всей области, начальство небольшого городка Сиречь, где выпало ему жить все эти годы, мигом выделили участок земли за окраиной, в поредевшем лесу. У Углевых нет машины, но сюда, за Собачью речку, пешком добираться -всего полчаса. А уж на велосипеде, на котором Углев прежде ездил в школу, несмотря на солидный возраст и усмешки коллег, - можно и за семь минут.
Правда, в мэрии поступили по народной пословице: на тебе, небоже, что мне негоже. Участок достался не на старых огородах, принадлежавших некогда сосланным литовцам, где почва хорошая и нет ветра, - здесь уже строились чиновники и милиция, а показали Углеву за полосу защитных посадок, на самый край обрыва.
Внизу, под горой, тоже сосняк, но сизый, матерый, примыкающий к речке. За Сиречью - железная дорога, убегающая по дамбе внутрь Красной горы - в трехкилометровый тоннель. Оттуда все время слышно стрекот колес, протяжные гудки тепловозов, а ночью - и переклички дежурных на вокзале по их гулкому радио:
- Номер два на первый путь... все нечетные по третьему пути...
А вот здесь, наверху, вдоль обрыва более никого. И у Валентина Петровича тайная мысль была - ну и пускай, что земля бедная, сплошной галечник, но зато, может быть, никто из шумных новых хозяев жизни с их сиренами и охраной сюда не позарится, а если и осядут рядом люди, то такие же, как Углевы, бедноватые, из интеллигенции. Так оно поначалу и было...
Если встать к югу, в сторону реки, то участок справа взял профессор из местного политехнического института, милый вислоносый очкарик Решевский. Однако у него денег хватило лишь бетонный фундамент заложить, а потом он заболел. И долго его участок пустовал. Углевы, приходя на свои грядки, конечно, поглядывали за бечевку, соединяющую столбики, - не учинил ли у соседа какую пакость хулиганистый народец. Бетонные блоки тяжелы, их не утащить (хотя в нынешнем году уже и кранами воруют!), но брус и доски, что сложил профессор под открытым небом, наивно обмотав проволокой, исчезли мгновенно...
Затем сюда явился на белой "Ниве" темноликий человек по имени Тимур, подъехал экскаватор, сгреб и отбросил бетонные балки в сторону, к яру, и принялся копать котлован. Но началась осень, полили дожди, и яма осталась на зиму. Весной этого Тимура застрелили где-то в городе, и вскоре Углевы увидели, как возле котлована фотографируются новые хозяева - в просторных одеждах, в шляпах, добродушные. Они представились: Никипеловы, муж работает в Дорстрое, жена - в торговле, дочка учится в 4-ом классе, ах, жаль, что не в школе, где преподает прославленный учитель...
Приползли два автокрана, уложили в высохшую яму балки, подрулили грузовые машины с красным и белым кирпичом, засуетились рабочие, как муравьи, принялись складывать коттедж. Для них сюда был доставлен вагончик, и отныне стало можно, хоть это и неловко, попросить иной раз соседей, чтобы их рабочие, коли они тут ночуют, присматривали за деревянным домиком Углевых. Углевское строение из бруса - пока без крыши - уже утвердилось на бетонном фундаменте. Хорошо еще в свое время Валентин Петрович послушался Решевского и тоже купил балки, теперь у него внизу погреб и кладовка, и все это можно запирать. А ведь случалось не раз - как ни прячь, как ни заваливая травой или ветками, неизвестные люди уносили с участка то лопату, то ведро..
Но с соседями справа по прежнему не везло - коттедж недостроенным пошел под зиму, долго стоял с затянутыми пленкой окнами первого, готового этажа. В нынешнем году фасад принялись крушить ломами и кирками - видимо, с намерением воздвигнуть хоромы по иному плану. Куда делись Никипеловы, Бог весть. А новые хозяева на трех машинах - на "джипе", "хонде" и "сонате" - приезжали очень редко. Теперь в вагончике жили строители-таджики. Работая, они включали громко восточную музыку и перекликались на непонятном языке со вкраплениями русского мата...
Если же говорить об участке слева, то он пустовал лет пять. Наверное, потому, что оказался на довольно крутом склоне. Но нашелся хозяин и на него, сгрудилась техника, Углевых поразил американский огромный "Кательпиллер", начали рыть котлован странной формы и даже забили несколько свай. И снова все затихло. И лишь года три назад появился новый владелец - это и был Игорь Ченцов, молодой бизнесмен, у которого сейчас в гостях, в бане, на верхнем ярусе, лежал Углев и пропекал свое тело до изнеможения.
Игорь, огородившись каменным забором, завез на галечник участка несметное количество машин земли под цветы и плодовые кусты, и вскоре он сам, и жена, и дети, когда подходили к забору, высились над ним по пояс, и напоминали Гулливеров, попавших в страну лилипутов. А уж коттедж вознесся над обрывом - куда тебе Ласточкино гнездо со знаменитой крымской гравюры (по следам Пушкина)...
И баня, в которой сегодня Валентин Петрович оказался, - отменная. Надо бы ему уже сойти с полка прочь, сползти в воду, но не хотелось ни о чем ни с кем говорить. Тем более что в этой компании внезапно оказался Шамоха Кузьма Иванович, можно сказать, бывший наставник Углева, а впоследствии - завистник и гогочущий лжец, попортивший много крови младшему коллеге. У него дача, вернее, вагончик тоже тут неподалеку, за сосенками. Когда-то был Углев у старика, пиво пил с высохшей, почти картонной воблой... Лучше не вспоминать.
"Нет, нет, полежу до упора... потом выпью вина, скажусь пьяным и уберусь. Конечно, очень знойно, сгореть можно, но уж лучше так, нежели видеть его..."
Или Углев ко всему прочему еще и проверял себя? Мол, ты, Кузя, трухля, дедок, а я еще ничего. Но в последние годы и самого Углева неприятно удивила странная слабость, являвшаяся перед сном. Словно исчезли все желания: не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Обнимешь стареющую жену - от жалости заплакать хочется. Только и ждешь встречи с детьми в школе, там оживаешь... но тоже странно - словно через стекло их видишь...
С недавней поры почувствовал себя невероятно одиноким. Может быть, пора готовиться к смерти? А что, уже за пятьдесят.
Или еще он поживет-поработает? Еще изумит кое-кого? Хотя самый главный праздник у него Кузьма украл. Но об этом больше ни слова. Тем более при этих людях. Расслабься, лежи на раскаленных досках. Порази своей выдержкой молодых людей. Двое братеников-то Калиткиных выдержали не больше двенадцати минут... А ты уж куда дольше... * * * |
