| Роман СОЛНЦЕВ ЖЕЛТЫЙ ПИАР роман (книга вторая. первая - "СВОБОДА НОЧЬЮ") От автора
Еще в прошлом веке, в 2000 году, написал я книгу, посвященную жизнеописанию загадочного и лихого человека К. К. Чаянова (высокообразованный читатель сразу поймет - речь не о том, некогда столь же знаменитом Чаянове, литераторе и экономисте-аграрнике, расстрелянном в 1939 году и посмертно реабилитированном, нет, здесь однофамилец, бывший физик, бизнесмен, герой уже нашего времени, да простится мне столь же претенциозное, сколь и затертое обозначение непростой личности).
В предисловии к "Свободе ночью" (так называлась книга) я смиренно писал, обращаясь к современникам: вполне сознаю, сколь серьезная ответственность отныне лежит на мне, потому и клянусь, как клялись мои деревенские предки в трудном споре, - на хлебе и соли, что буду честен в слове, и обещаю, установив перед собой бородатый суровый лик Спаса со сверкающими глазами, оставаться верным истине, куда бы она меня ни завела. Ибо иной раз, измученный предметом своих постоянных размышлений, гляну на полночные звезды, просветлею душой и подумаю - нет, ни в чем не виноват мой добрый знакомый... однако же порою такая тоска потянет сердце к ногам, к земле сырой, что говорю себе - быть не может, чтобы народ ошибался, полагая его убежденным преступником...
Начинал я, помнится, упомянутое повествование со знаменательного часа своего знакомства с К.К. Чаяновым, чтобы вместе с незримым читателем мы неспешно и окончательно утвердились, каким он был, этот человек - К. К. Чаянов, попавший в конечном счете в тюрьму, и встречать ли нам его когда-нибудь с цветами, или, отвратясь, пожелать, чтобы сгинул он там, за железным чертополохом, под желтыми фонарями охраны, ибо сказано: каждый получит по заслугам своим... Хотя в Книге всех времен и народов есть и другая, пугающая своей таинственностью фраза: последние станут первыми, первые - последними... но не сказано, что же будет с теми, кто стоял внутри толпы и слово-то сказать робел?.. - так и останется, где был? Да был ли он, если и словом за солнечный луч не зацепился? Замяли, затоптали, как глину... Или никогда не поздно? Хоть из сусликовой норки выдохнуть: я тоже видел?..
Это я о себе и себе подобных, ибо нас тысячи и миллионы...
Заключил я предисловие к той книге словами: прочтите же сии заметки, если хотите знать истину. Но увы, не столь гордыня вела моим пером, когда я упомянул про истину, сколько легкомыслие... ибо орешек оказался тверд, да и не с одним ядром внутри... Сама жизнь заставила меня нынче набраться мужества и написать новую книгу. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДО СУДА 1. ВЕСЕННЯЯ ЛИХОРАДКА На днях бегло глянул на 12-страничный вертикальный календарь, висящий у нас с Еленой в прихожей на двери, что ведет в большую комнату (закрывая от чужого глаза рябое, но все же прозрачное стекло), и остановился с открытым ртом, как комический актер посреди сцены: почему февраль? Кажется, март уже? На днях говорили: вот-вот 8 марта... а я моей женушке и цветов не купил?
Наверное, потому запамятовал, что зима нынче оказалась куда суровей, чем прежние сибирские зимы. Сорокасемиградусный мороз, грянувший на Старый новый год, покрыл деревья в скверах толстым, как фарфоровые изоляторы, инеем, потом к стуже добавился наждачный ветерок, который у нас называют хиус... люди бегали на работу, отвернувшись от него, как отворачиваешься от зажженной чужой сигаретки, оказавшейся возле твоей щеки... А дома тоже не сладко, особенно тем, у кого дети - температура во многих квартирах хорошо если плюс двенадцать... Господи, а как, наверное, тяжко на Севере, где мороз еще свирепей, а ветер ураганный! Не хотел бы я жить в Норильске ни за какие деньги. Надо спросить у Елены, как там выдержали эту зиму ее родители.
Правда, на Севере порядок: если вдруг перебои с теплом, встает весь город... наполовину - дети зэков... Если виновато начальство, его просто вышвыривают из кабинетов, и начальнички вместе с другими размораживают трубы, грузят уголь... У нас же в городе виноватых не найдешь - когда несколько домов проморозили, губернатор сказал, что виноваты Чаянов с Бубновым - они скупили уголь и мазут (когда, если оба в тюрьме?!) и продали по более дорогой цене в Иркутскую область... И надо сказать, эта ложь (а вдруг и правда?) заставила несколько побледнеть героические образы узников "Матросской тишины", пострадавших от властей...
Но что-то мне не хотелось сегодня думать о судьбе Константина Константиновича. С его-то деньгами - не пропадет и в камере. А вот мы тут с Еленой переболели тяжелейшим гриппом "А" и очень боялись за нашего будущего ребенка...
Сняв с гвоздя календарь, я пролистнул его и, повесив снова, полюбовался картинкой, изображающей склон горы и розовый расцветший багульник, напомнивший бабушкино одеяло из детства. Какое же, черт побери, сегодня точное число?
Машинально позвонил в родную некогда фирму "Омега", но никто не откликнулся. Да и кто мог откликнуться? Там все, конечно, опечатано. Губернатор празднует победу: "Задавил мафию!", его секретарша Светлана в бессрочном отпуске. И некому в нашем городе настаивать на общественных слушаниях. Да и не дай бог, милиция схватит в первой же подворотне, как наркокурьера или даже просто пьяницу, - воды в Енисее не хватит отмыться ...
Ну, хватит, хватит! Я уже поклялся шепотом ночью жене - в ответ на ее моления забыть ненавистного олигарха - что живу тише воды, ниже травы, а ТЕ ДОКУМЕНТЫ, копии расписок, столбики сумм, заполненные в предвыборном штабе губернатора на 32 миллиона долларов, убийственный компромат на него, лежат в надежном месте - в нашей темнушке, под чемоданами, в серебристом чехле от старой пишущей машинки. Вторые копии с копий ушли еще в феврале в Москву, в Генеральную прокуратуру... но, как видно, канули в воду... И черт с ними! Забыть!
Но словно в огонь помимо воли своей заглядываю - снова звоню в "Омегу". Тишина. Ну и слава богу.
Уже повеселев, набрал номер государственной телестудии (хоть и не работаю там давно, но ответят же):
- Простите... сегодня которое число?
- Анатолий Михайлович?! Миленький, седьмое ма-ата! - Кто-то картавит или нарочито пропустил "р" - юмор? И ведь узнали! Помнят! Но кто это? Нет, это не та мегера секретарь, что прежде сидела в приемной у директора.
Мне ничего не оставалось сказать, как:
- Я собственно и хотел поздравить...
- Я так и поняла! Ой, шутник! Это Оля Чикова!.. - Оля нежно дышала в трубку - словно мне прямо в ухо.
- Я так и понял...
- Да? А я тут временно... Жду Витю, он меня приблизил... - Упомянув директора, залилась смехом. - Как ваша Лена? Еще не родила?
- Н-нет.
- Ах, как бы я мечтала зачать от такого как вы, романтика!.. - Толстая Оля прямо-таки завизжала от смеха, дергая короткими ножками. Я положил трубку.
Посмотрим, какие у меня есть денежки. Русских почти не осталось, рублей семнадцать. В нижнем ящике письменного стола в белом непрозрачном мешочке из-под молока таятся доллары, отложенные на черный день... тьфу, на светлый день, когда Леночка будет рожать. Взял сотенную бумажку, паспорт и пошел менять в банк "Саяны" - он за углом.
На улице хмуро, по небу тащатся серые, как рваные газеты, тучи, мордастая тетка в молодежной коротковатой куртке роется в мусорном ящике. Я подумал, что прежде весной я оживал, в голову лезли строчки Пушкина, мелодии страстных романсов прошлого века... То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила...
Господи, как там дальше?
О свежий дух березы!..
Благословляю вас леса-а!.. Или это уже из другого стихотворения А. Толстого?
Но нынче-то что со мной? Устал. Выдохся.
Впрочем, куда я иду? В банк. Я поднялся на белое мраморное крыльцо с голубыми прожилками и увидел, что на сверкающей черным стеклом двери между сиреневыми ложными полуколоннами висит надписанная от руки картонка: "Банк "Саяны" закрыт. По всем вопросам - телефон 223211, 243908."
Вот уже и "Саяны" хлопнулись! Вспомнил: в двух шагах, на улице Маркса горделиво высится отделение "Мост-банка", это московский банк, московские банки-вампиры живучи...
Но увы, и на улице Мяса ( так в прошлом веке, а точнее лет семь назад называли эту улицу, ибо здесь располагался магазин "Мясо", единственный в городе, где в обстановке великой давки и оскорблений продавались говядина и свинина, а иногда одни коровьи головы по народной определению "Анютины глазки") меня ожидала неожиданная новость: "Банк операция не проводит. Приносим извинения."
Да что это нынче с вами, господа?! Прихватив мешки денег, все умотали на Канары? Впрочем, неподалеку, на проспекте Робеспьера располагается Сбербанк, уж там-то разменяют. Курс, конечно, заниженный, но что делать.
Возле входа топчутся, воровато переглядываясь, какие-то жующие мальчишки в пухлых белых кроссовках:
- У вас баксы? Мы дадим больше.
Ну уж нет, подсунете подделку - искать потом вас...
Получив, наконец, российские деньги, я купил в киоске белые и кремовые розы (2+3) и направился в магазин "Музыка".
Несмотря на мою просьбу уйти в отпуск без содержания, Леночка еще продолжает работать - конечно, из-за меня, безработного. Бледная, рябая, жалкая, с заметным животом, как школьница с ворованным, под платьишком глобусом, стоит возле стенда с лазерными дисками, что-то поясняя женщине с тремя сумками. Увидев меня, просияла, заморгала - как все-таки женщины любят цветы.
- Спасибо. - Понюхала, а потом все же внимательно посмотрела мне в лицо. - А что хмурый? Что-нибудь случилось? Сейчас пойдем домой обедать.
- Уже весна... - бормочу я, здороваясь кивком с ее подругами. Самая верная из них, кассир Тая, поверх своего стеклянного ограждения воззрилась на меня сурово, сжав губки, как смотрит из-под пленки запечатанная скумбрия холодного копчения. Да, да, конечно, я во всем виноват... что Леночка забеременела... что она трудится, а я... - Весна.. а все равно еще темно.
Мы пришли домой и только сели за стол, как вдруг забренчал месяца полтора молчавший телефон.
- Алеу?.. Анатолий Михайлович? - Звонила Светлана из "Омеги". Голосок как колокольчик. - У нас радость!
- Слушаю.
- Прилетает Стин Стиныч.
- Да?.. - растерянно пролепетал я. (Чаянова выпустили?!) - Совсем?
- Пока еще не совсем, но... - Светлана значительно помолчала. - За него поручились известные люди страны. В том числе три депутата Госдумы. Прибывает завтра рейсом сто сорок семь.
Так, это самый ранний рейс из Москвы, самолет приземляется в 8 часов утра.
- Один? - осторожно спросил я, имея в виду, не сопровождает ли его милиция.
- Может, кто-то и летит этим рейсом по своим делам... - осторожно ответила Светлана. - А так - один. Вы же рады? Рады?
- Конечно. - Я положил трубку.
Лена, глядя в тарелку, как-то в нос, как простуженная, спросила:
- Олигарх?
Кивнув, я зачем-то нарезал сыру, хотя еще белел нетронутый на тарелке. Значит, за Чаянова поручились депутаты. Наверное, "яблочники" и СПС, они стоят в оппозиции к нашему губернатору.
Еще раз повторю (хотя это признание никак меня не украшает, но я побожился, что буду честен...): пока не было известий о Чаянове, я перегорел, перетлел в своем темном неведении и признался себе, что боюсь, боюсь. До внезапного жара в животе. Ведь смотрите, что происходит - недавно пришла новость из Иркутска: в автомобильной аварии разбился бывший заместитель Чаянова по его финансовой империи Свищев. А по авторадио сообщили, что на золотом прииске "Старый" случился пожар (скорее всего, поджог) - горела новая линия, которую до ареста Чаянов купил в ЮАР и, кстати, долго не мог выцарапать у таможенников... А буквально на днях в местной желтой газетке с невинным названием "Бирюльки" напечатали обращение неких рабочих-комунистов "К шестеркам олигарха", где фамилий не называлось, но авторы метили прежде всего, я думаю, в меня.
"В зеленых долларах купаетесь - красной кровушкой захлебнетесь..."
Я постарался, чтобы на глаза Елене не попалась эта газетка, а сам подумал: не мне, слабому человеку, воевать с победившей, пусть даже с нарушением закона, но завоевавшей власть группой лиц. У них - милиция, ФСБ, ФАПСИ и прочие видимые и невидимые службы. А я - никто, не депутат, у меня нет даже постоянного места работы. Раньше бы просто упекли, как тунеядца. Впрочем, судя по наглеющим день ото дня "патриотам", это время может и вернуться...
И все же иногда злорадно подумываю: а вот вывернется Чаянов, освободится! И вы - многие - снова залебезите вокруг него! Потому что знаете - у нас есть на вас кое-что.
Конечно, если Чаянова отпустят, я-то невероятно обрадуюсь. Поверю, что в нашей стране еще возможна справедливость...
Так я думал еще вчера. Но что же это со мной?! Вот узнаю, что человека выпустили из "Матросской тишины", и страшная тоска стискивает мне сердце. Как же так? Неужто правда, как шестерке-шестеренке, мне теперь век суждено крутиться возле этого человека?! Да, несомненно, сильный он человек... богатый, удачливый, остроумный... Но у меня - своя жизнь... у него - своя... за этим толстым бородатым человеком шлейф страшных о нем слухов... не говорю уж о пьяном поползновении прошлой осенью на даче взять силой мою жену... хоть и каялся он потом, на коленях стоял... говорил, что ничего не соображал, но что сам опомнился... стихи Межирова читал в слезах:
Одиночество гонит меня от порога к порогу...
Так почему же не бегу прочь? Не уезжаю сию секунду подальше? Что мне, так деньги его нужны? Я слаб, ничтожество, верноподданный раб? Что такое деньги? Это и есть свобода? Возможность поехать куда угодно и надеть что угодно из любого магазина? Но разве на дачном участке у Лены не свобода, там печка есть в домике? Не свобода для меня с ней в постели, в ее квартире? Да и у меня еще есть непроданная, однокомнатная, бывшая моя холостяцкая берлога... Разве не свобода просто быть здоровым, быть любимым? Зачем он мне? Представляю, что завтра напишет в "Бирюльках" Леня Кокуев с масляными красными губами внутри похабной бороденки: вставай Камышев, твоя любовь летит из Москвы! Встречай, обнимай вора!..
Но разве Чаянов вор? Нет. Уж сколько под него копали - ничего не накопали.
И что бы я ни говорил сейчас самому себе про себя, но встретить его должен?
Мы с Еленой молча пообедали. Во рту у меня было неприятно, словно что гнилое съел. Она ни о чем меня больше не спросила. И утром, когда в шесть часов я вскочил и стал тихо одеваться, она открыла и закрыла блеснувшие глаза...
В моей дареной Чаяновым южнокорейской "Сонате" давно кончился бензин, я поехал автобусом и едва не опоздал. В аэропорту, чего я и боялся, стеной стоит толпа телевизионщиков из всех семи студий, журналисты-газетчики с фотоаппаратами и диктофонами - человек двадцать. Поганого "папарацци" Кокуева среди них нет, но он все равно, конечно, что-нибудь напишет.
Увидел я в стороне и десяток стариков и старух с картонным плакатом на двух палочках, красными буквами написано: ЧАЯНОВ, ПОМОГИ ПОЛУЧИТЬ ПЕНСИИ! И молодые люди в ватных фуфайках развернули транспарант: ЧАЯНОВ, НА ТЕБЯ НАДЕЖДА. БЕЗРАБОТНЫЕ.
Такие лозунги сами собой не возникают. За сорок километров в аэропорт по собственной инициативе люди не едут. Значит, и кроме меня в городе есть у Чаянова свои люди, которые все это организовали. Вот и хорошо. Беги, Анатолий!
Но раб стоял, уткнув стыдливый взгляд в землю. Самолет, к счастью, задерживался. Кто-то сказал: а вот посадят в Абакане , скажут: у нас туман, и Чаянов снова исчезнет - навсегда... Ах, вот бы так! Это что, и я так думаю?!
Среди встречающих мелькнул Забарзин, член совета директоров алюминиевого завода, приятель находящегося покуда в московской же тюрьме Бубнова. Подошел ко мне, тяжело и вонюче дыша с похмелья:
- А Тимку не выпустят? Что говорят твои коллеги, журналюги?
Я пожал плечами. Судьба Тимы Буби меня волновала куда меньше. В конце концов, Чаянов, вернувшись в Сибирь со своими адвокатами, наверняка выручит приятеля и компаньона. Но ведь это говорит о чем? Буби - совершенно определенно "авторитет" воровского мира. Почему же с ним дружит Чаянов? Может, теперь расстанется? Прямо спросить? Зачем ему, с его умом и обаянием...
- Анатолий?.. - негромко окликнул меня кто-то. Надтреснутый, старческий голосок. Это кто же меня Анатолием называет? Обычно или Толик ( с рифмой трудоголик), или уж Анатолий Михайлович.
Я оглянулся - Дима Гринберг. То есть, тоже никак не Дима, а Дмитрий Иосифович, некогда знаменитый оператор местного ТВ-2. Его документальный фильм о восхождении сибиряков на Эверест в свое время показывали по всей стране, да и за рубежом, говорят, крутили, ничего, правда, Гринбергу не заплатив. Чего он тут на ветру стоит? Тем более - без видеокамеры, без шапки, с пышным шаром седых волос, в легкой курточке, со старым портфелем. Я знаю, он давно уволился со 2-й студии, еще до моего прихода туда. Наверное, встречает родных.
Кивнув и одновременно хихикнув, он показал, как веер, сверкающие металлические зубы.
- Как дела твои, Анатолий?
- Так как-то, - привычно повторил я фразу Хлестакова.
- С господином Чаяновым на дружеской ноге? - продолжил он шутку, но продолжение мне не понравилось. Впрочем, он и не нажимал. - Уезжаю, - сказал он очень просто, словно говорил о том, что сейчас пойдет и выпьет воды. - Давно зовут, но жаркая страна... Придется терпеть. - Он снова хихикнул, как пьяноватый или просто легкомысленный человек, что совершенно не вязалось с его очень строгими, черными, круглыми, как на иконе у Христа, глазами. Они у него, когда он внимательно смотрит и размышляет, немного выпучены и не мигают. А зубы, металлические зубы смеются.
Когда-то Дмитрия Иосифовича избили в собственном подъезде и отобрали подарок дирекции телестудии "Останкино"- "Панасоник", с которым он не расставался, носил, сунув в кожаную, потертую, если не сказать ветхую, сумку. В ту пору иностранные телекамеры только-только появились в провинции и стоили бешеных денег. Тогда ему и зубы выбили ( потому что защищался) и три левых ребра сломали... врачи говорили: еще немного бы - и кость воткнулась в сердце...
Значит, уезжает. И конечно, там его никто не обидит. А если обидит, полиция в Израиле беспощадная и неподкупная.
Мы помолчали. И вдруг Дима Гринберг спрятал зубы, потянулся ближе к моему уху (неподалеку разогревался самолет, да и просто людской гул множился вокруг) и внятно проговорил:
- Исчезаю - теперь могу тебе сказать. Это никому не интересно. Но я со стороны смотрел - думаю, тебе будет интересно. Ты неплохой юноша. Тебе надо знать.
- Что? - спросил я, хотя у меня сразу родилось предчувствие - он скажет что-то о Чаянове.
- Мне в Саянах академик Калмыков рассказывал... я еще по старинке хожу в горы, тут-то они невысокие... Он знавал многих... в том числе и нашего... - Гринберг не назвал ни имени, ни фамилии, но кивнул в сторону журналистов, встречавших московский рейс, и я уже твердо знал - речь пойдет именно о К.К. - ... И был у них еще один дружок, тоже физик, кличка "Ариец"... красивый... и дружил с очень красивой... а наш, говорят, с ума сходил от зависти... а этот к тому же еще в лотерею "Волгу" выиграл, тогда в СССР это случалось... Ну, можешь себе представить страсти. И вот они вместе сплавляются по Ионесси... в верховьях Енисея... пороги, прижимы... и Калмыков говорит: наш человек просто взял да и столкнул с края плота того счастливца... в грохоте воды, когда плохо видно... Калмыков говорит: видел своими глазами... А тот разыграл истерику: я ему руку протянул - а он, как мудак, не видит... Тело не нашли. Скатились в поселок, откуда их вертолет забрасывал, переоделись и в город. Этот понес цветы жене приятеля , объяснил: такая беда... вместе поплакали... а потом на ней женился.
Новость была для меня убийственной. "Этого не может быть, - подумал я. - Это уж чересчур. Даже если он был безумно влюблен, нет! Это недоразумение. Тот, наверное, сам скатился".
- Что-то рейс задерживается, - нахмурился Гринберг, глядя на часы. - Я же через Москву, тоже сто сорок седьмого жду. - Он ощерил зубы, словно зевнул, нет, подносил сигарету ко рту, закурил. - И еще знаю случай, уже сам был свидетелем... правда, мелочь... даже баловство... Он еще молод был, и я был молод, делали передачу на природе... ну, представляешь в те годы - стационарные камеры вывезли в лес, провода, микрофоны... О своей работе рассказал этот, потом стал рассказывать другой парень... а этот ухмыляется, отошел в сторону и разъемы - бац... ну, разомкнул... пока со студии нам прокричали по связи, что звука не было, свет сменился... Короче, в передаче прошел сюжет с одним молодым ученым и не прошел с другим. - Гринберг выстрелил окурком в жестяную урну-пингвин. - Для справедливости скажем, что он был, пожалуй, талантливей того, другого. Да и многих. Но почему ушел из института, не стал докторскую защищать? Надоело жить в тесноте, в гостинке для аспирантов. Ведь на шее жена, малый ребенок... И вы знаете, это надо оценить - он пошел каменщиком, строить дома. Строителям же выделяли в ту пору процент жилья. Построил квартиру, отдал жене, построил другую - продал.... и исчез. И вот вырос такой продукт на ветке, золотой с одного боку и... черненький с другого. - Он хихикнул и кивнул в сторону. - Наш?
Я оглянулся.
Со свистом огромный Ил-76 пронесся за решеткой по бетонке, и подрулил, и с трапов стали сходить люди. Я стоял, ошеломленный, рядом с Димой Гринбергом, заново переживая подаренную мне информацию. Гринберг не из тех, кто распускает пустые слухи. О порядочности и брезгливости Дмитрия Иосифовича знал весь город. И уж если он рассказал, уезжая прочь из наших краев, то, видимо, с одной лишь целью: открыть мне глаза. О нашей дружбе с Чаяновым кому не известно? И мне хотелось возразить ему, я даже мысленно кричал в эти минуты: "Нет! Нет!..", и все же с холодком в животе понимал - что-то подобное, видимо, было. Ведь он на ней потом женился.
Где же Константин Константинович?! Надо улучить минуту, поговорить с ним, спросить в лоб. Вдруг все же совпадение? Любил - да, но тот погиб сам? Но Чаянова до сих пор не видно.
Он, наверно, летел помпезно, в первом салоне? И возможно, еще чокается с летчиками и стюардессами? Но нет, вон спускается по второй лесенке, весело хохоча и обнимая левой рукой стюардессу. В правой у него палка. Краснолицый, как с курорта, рыжая борода взъерошена, на толстяке белесая куртка, свитер, джинсы, полусапожки. Голова увенчана криво посаженной шапочкой с козырьком. Прямо ни дать ни взять удачливый молодящийся купчишка. Что-то бормочет девице на ушко, но вот и взгляд бросил на толпу встречающих. И даже малым жестом не выдал удивления или удовлетворения, когда мгновенно нашел среди всех встречавших верного Анатолия Камышева, то-есть, меня. Весело мигнул и повел палкой в сторону - мол, иди туда. Там и поговорим сейчас.
Гринберг хмыкнул и, ничего не сказав, зашагал в сторону.
- До свидания! - крикнул я ему вослед, демонстрируя некую самостоятельность. Стыдно и темно мне было. Нет, нет, надо будет спросить. Этого не может быть. Уж сколько наветов я слышал, и проверяли мы кое-что про Константина Константиновича - всё ложь, он благородный, сильный человек. А на сильных и ярких людей всегда дохлых кошек вешают.
Я увидел - Чаянов обернулся и стоит, глядя на меня, поднял брови. Что-то нужно делать? Он сдал вещи в багаж, и придется подождать? Но я ошибся - из самолета по первой лесенке уже бежал низенький человечек, нес тяжелый кожаный чемоданчик - по форме почти кубик:
- Вот, в целости, сохранности... - проблеял он, протягивая груз Чаянову и тут же, следуя его взгляду, отдал груз мне.
Злясь на себя ( на меня с усмешкой смотрят, столпившись, коллеги, впрочем, кое-кто и добродушно), я отступил в сторону. Но Чаянов не торопился, продолжал трепаться со стюардессой, та заливались смехом и, чмокнув его в щеку, и раз, и два, убежала, наконец, обратно наверх, в самолет.
- Ну как? - шумно дышащий Чаянов стоял передо мной как скала - так бы написали литераторы 19 века . Умные его глаза пронизывали меня, как стакан воды. Думаю, он прекрасно понимал, что творится в городе в связи с его приездом. Но почему же я не испытываю радости? Черт возьми, не я ли еще недавно мечтал выступить на суде, чтобы защитить благороднейшего оклеветанного человека? Почему сейчас мне так тягостно? Из-за рассказа Гринберга? А вот прямо сейчас и спросить?
- А ты, я вижу, с Димой Гринбергом стоишь... - буркнул Чаянов. - Хороший, хороший он был оператор. Я слышал, в Израиль улетает?
"И это он знает?" - поразился я.
- Зря в его адрес говорят гадости. Ну, захотелось человеку на историческую родину - зачем камни бросать? - Константин Константинович вздохнул во всю грудь, подергал плечами. - Вот нам некуда ехать. И дым Отечества нам сладок и приятен, тем более когда всё вокруг горит... - Он хмыкнул. Все-таки благородный, благородный человек Константин Константинович. Мог бы и заподозрить, что в ожидании самолета о нем тоже сказали что-то дурное... как бы походя, мог усмехнуться: небось, про меня всякое сейчас балаболят... А он - не о себе, он - самыми теплыми словами о Гринберге. - Талантливых людей редко кто любит, скажи?
- Да, - согласился я. А что я мог еще сказать?
Подошел незнакомый парень в черной куртке (третий или даже четвертый на моей памяти водитель Чаянова), забрал у меня чемодан. Мог бы и раньше подойти. Или Чаянов как всегда разыгрывает театр: вот мои преданные люди?
Мы шли следом за шофером. Константин Константинович вышагивал, положив мне на плечи левую руку. Рука у шефа тяжелая. Или он нарочно немного придавливает? А вот сейчас спросить? Да помнит ли он эти сплавы по рекам... тем более, разомкнутую цепь звукооператора в лесу Академгородка?
Чаянов придержал шаг, как бы рассеянно улыбаясь, - нас фотографировали, снимали на видео.
И только уже в длинном своем черном "линкольне" он, как бы сняв маску, откинулся головой на спинку сиденья (он сидел, как всегда впереди, рядом с водителем) и закрыл глаза, минуту молчал. Машина мягко понесла. Потом К.К. глянул на часы и, полуобернувшись ко мне, негромко осведомился:
- Как дела? Где-нибудь работаешь? - Хмыкнул. - Или в основном над собой, как шутят солдаты ночью в казарме?
Водитель с готовностью затрясся от смеха. Но поняв, что продолжения в таком же юмористическом ключе не последует, замер, следя за дорогой. А я?.. что я мог ему ответить? Он, конечно, предложит сейчас чем-то срочно заняться. Но он же еще подследственный? А я не адвокат. Чем я могу помочь?
- Значит, так, Анатолий. Я часто вспоминал в прекрасном далеке частную телестудию твоей знакомой Татьяны Александровны. - Помнит имя-отчество! - Мне там весьма понравилось. И пока я на свободе, покуда четкого обвинения мне не предъявлено - не могу же я считать обвинением первоначальный бред Коновалова, озвученный прокуратурой области?.. - я хотел бы встретиться в эфире с нашим населением... а захочет Губер - и с самим Губером. Тем более, у нас есть... ты сохранил?
- Конечно, - ответил я, мучаясь невысказанными сомнениями. Когда же мне с ним поговорить?
- Это реально? - Чаянов, осклабясь, внимательно глянул на меня через зеркальце заднего вида. - Я ей заплачу.
Я буркнул, что поговорю с Таней. Но прежде я непременно должен спросить у Константина Константиновича, правда ли то, что рассказал Гринберг.
Вот и ворота "Омеги", вот и крыльцо офиса, машина мягко затормозила. Мы вышли на разноцветную фигурную плитку, я медлил, глядя на Константина Константиновича. Я думал, что он предложит подняться наверх , побалагурит за коньячком, чтобы я снова как-то привык, что он здесь, в моей жизни, а я бы как раз и спросил... но Чаянов холодно, даже отчужденно кивнул и скрылся за стеклянными дверями.
Я побрел на студию "Виктория". "В следующий раз, - подумал я. - В следующий раз."
Татьяна сидела на месте - телом она давно расплылась, но вот лицо у нее осунулось, голубые тени под глазами... впрочем, приглядевшись, я понял: это наложен такой тон... Она царила в кабинете с двумя включенными телевизорами, покуривая, медленно отхлебывая кофе и раздраженно листая толстую газету. Что она читает? "Коммерсантъ". Серьезные тексты читает дама.
- Привет!.. - не удивилась Татьяна. - Мои мальчики уже привезли сюжет, посвященный приезду твоего покровителя... от слова кровь или покров?
- Покров... - буркнул я, не подумав, что она тут же и это слово использует, перевернет в пику мне.
- Покров... - Она хмыкнула. - Как бык покрывает коровенку, ага? Чего такой бледный, как сметана? Садись.
Я сел.
- Денег занять? Сколько? - Она всмотрелась в меня. - А, молчишь. Значит, он прислал, хочет повторить порку губернатора у меня? Но, милый мой, это абсолютно исключено.
- Почему? - спросил я вяло.
Татьяна отъехала от стола в кресле на колесиках и снова въехала ногами под стол.
- А зачем?! Будет суд - на нем все и выскажутся. Разве нет?
- Суд будет нескоро, - пробормотал я, внутренне радуясь тому, что моя обязанность на этом исчерпана. А не остаться ли мне здесь, не пойти ли к Тане работать? Переход к ней сразу охладит отношения между мною и Чаяновым, и мы с Леной сможем, наконец, зажить спокойной жизнью, не завися от сильных мира сего.
Моя жена мечтает о том времени, когда в нашем доме имя Чаянова не будет более произноситься.
Я очнулся - Татьяна внимательно смотрела на меня.
- Хах-ха!.. Что-то? Захотел сладостных утех в связи с беременностью своей Елены?
- Да ну тебя! - Я вскочил.
- А что? Мне самой некогда, но у меня девочки есть... длинноногие, ласковые...
- Спидоносные волчицы СМИ.
- Ну-ну, - она сделала мертвое лицо, как делала всегда, когда ей хотелось показать, что ей безмерно скучно. Бабушкино, щекастое лицо. - Бывай.
Нет, работать я к ней не пойду. Тоже не даст спокойно жить. Не глядя Татьяне в глаза, я потянулся к трубке и с ее телефона позвонил в офис "Омеги". Я передал Светлане, что "Виктория" хочет подождать до суда. А до этого времени эфир занят. Ура, ура, ура!
Пришел домой - уже время было к обеду. Елены еще не вернулась. Я пожарил гренки и вскипятил чай.
Леночки все не было. Я стал беспокоиться - позвонил в магазин, и мне Тая шепотом выпалила, что моей жене стало плохо и ее увезли в больницу скорой помощи.
И уже в дверях догнал меня звон телефона.
- Что?! - закричал я в трубку. - Что?!
- Вас искал шеф... - пролепетала Светлана.
- Нет меня! - зарычал я. - Нет!.. И не будет больше!..
Лена, видимо, весь день мучительно размышляла о том, что вот снова в нашу жизнь входит Чаянов, этот загадочный и страшный человек, она привыкла было за последние месяцы, что его больше нет и может быть уже не будет никогда, но он явился, он на свободе, и ей стало дурно. Не дай бог еще и преждевременные роды?.. * * * май 2001 г - февраль 2002 г. |
