| Роман СОЛНЦЕВ МИНУС ЛАВРИКОВ
Книга блаженного созерцания повесть 1. Миня, низкорослый мужчина лет сорока с преувеличенным вниманием круглых глаз ко всему на свете, вышел на лестничную площадку и очарованно остановился - подъезд сверху до низу вновь выбелили и покрасили, панель пропустили салатного цвета с синими морскими волнами, под потолком не лампочка голая сияет, а люстра, скромная пусть, но все же - с тремя светящимися каблуками красавица. Окно, выходящее во двор, на детские качели и горку, блещет, как хрусталь, на подоконнике - три горшочка с цветами - синим, белым и красным - получается прямо-таки флаг России.
Спросите у Мини, откуда такой показательный патриотизм при нашей бедности? И он ответит, хотя и торопится: все зависит от людей, господа. Лично Михаилу Лаврикову на соседей всегда везло. Лет пятнадцать назад он гордился, что живет дверь в дверь с секретарем горкома, белобрысым важным пеликаном в итальянских вишневых туфлях, поэтому, наверное, в подъезде всегда было чище, нежели в других подъездах. И пьяные не заходили, так как здесь - по слухам - все время ненавязчиво дежурили люди в штатском из "органов".
Правда, Миня с женой Татьяной пребывали в однокомнатной квартирке, а секретарь - в трехкомнатной... ну и что?
Зато теперь Миня с Татьяной и дочкой проживают в двухкомнатной, и не абы где - этажом ниже под известным вором в законе по кличке Балалайка, ныне депутатом, отдавшим в связи с избранием во власть все рынки и бензозаправки своей жене. Добавим для интересующихся, у вора в законе - квартира с двумя выходами, имеется дверь и в другом подъезде, он купил на одном этаже две квартиры и соединил. Таким образом, может выйти хоть в тот, хоть в этот подъезд. И надо сказать, в обоих подъездах теперь чисто и тихо, даже слишком тихо. Этого невысокого щекастого человека с красными ушами все побаиваются - хоть и улыбчив как дитя, конфеты маленьким раздаривает...
Впрочем, некогда, некогда. У Мини сегодня особенный день, роковой день, великий день. Если повезет, то вскоре он станет миллионером. Да-с, да-с! Он нацепил темные очки и, подняв голову как слепой, вышел из подъезда в ливень зеленого солнечного света. Постоял минуту, со страхом зыркая по сторонам, сильно прижав левым локтем к боку висящую на ремне старую сумку с молниями. В ней, в этой неказистой сумке из кожзаменителя, деньги. Деньги и его, минины, и спешно занятые вчера кое у кого в гараже, где работает, и рубли жены, лежавшие еще утром в секретере на случай болезни дочери или самого Мини, а самое главное - деньги, которые ему дали в залог под его квартиру, но об этом жена не ведает, да и не узнает никогда, потому что очень скоро Миня разбогатеет и выручит назад квартиру, и всем-всем долги вернет, возвернет сторицей.
Кстати, почему говорят сторицей? Сто - понятно, а рица - это что? Бабушка Мини говаривала: всё в Божией руце... как бы руца - рука. Если возвернуть сторуцей - понятно. Он так и вернет. Миню толкнули, он мигом обернулся - нет, его случайно толкнули. На улице толпа, здесь останавливается автобус 3-а, как раз он и подкатил. Но нужно быть бдительным, вполне может оказаться, что в этой толпе кто-то уже знает, что именно в этот день и час Лавриков понесет деньги к металлургическому заводу. Хотя вчера и позавчера Миня нарочно всем твердил, что до воскресенья посидит дома, у него отгул, отремонтирует старый пылесос. А сегодня пятница! Он хитрый, Лавриков, он еще вам всем покажет.
Кто это? Нищенка дорогу заступила, старуха в черном, глазом угольным сверкает, ладошку розовую протянула. Хотел на счастье ей (и себе!) тяжелую монету с медным ободком подать - 10 рублей - да остерегся... еще, не дай бог, бандиты узрят, заподозрят, что у Мини в портфеле...
На днях один верный человек из Москвы (однокурсник Сани Берестнева по московскому геолого-разведочному институту) объявил в их узкой компании, что некий знаменитый немецкий то ли концерн, то ли холдинг собирается хапнуть на корню наш металлургический завод, дышащий на ладан. Однако об этом никто еще толком не ведает, кроме, конечно, самой дирекции завода. Вот почему хитрые жучки из дирекции срочно и скупают акции у своих рабочих. И самое время умным людям в городе (а Лавриков не глуп, о нет!) немедленно проснуться и огрести максимум акций у рабочих. Кое-кто из них и за бутылку отдаст бумажку, которая ни копейки дивидендов ему не принесла за все годы приватизации, а кто-то пусть за сотенку - тоже недорого...
Вот почему после потрясающего разговора в узком кругу Саша Берестнев срочно стал занимать деньги, а Миня даже квартиру заложил. Хватит вам, Чубайсы, миллиарды заколачивать по знакомству, дайте и нам заработать на разнице цен...
- Как немцы-то приедут, - подмигивал человек из Москвы, бросивший геологию и занимающийся бизнесом, попивая коньячок и поглаживая себя по груди, - акции-фуякции-то не только у дирекции! И у вас!
Правда, почему-то ни Саня, ни Миня так и не удосужились спросить у залетного гостя, а что же он-то сам не желает попутно разбогатеть, тем более что в гастрономе, когда покупали коньяк, он как бы случайно показал пачку долларов. Уж запросто мог, разменяв на деревянные, приобрести кучу акций. Но, кажется, он торопился куда-то дальше лететь, в Иркутск или Хабаровск, да и старому приятелю Сане Берестневу, видимо, пожелал уступить выгодную операцию...
Миня то шагом шел, то несся, оглядываясь и прижимая локтем к ребрам сумку с деньгами. Но почему он так спешит и почему оглядывается? Нельзя, нельзя! Посмотрев на него со стороны, кто-то запросто может догадаться, что у Мини в сумке большие деньги. И Миня старается выпрямиться, как демобилизованный офицер, и даже этак небрежно открыл молнию и закрыл - мол, ну и хорошо, лежите там бумажки. Как если бы газеты там покоились или даже старые носки.
Но стой, Миня! А есть ведь люди, которые читают по лицам. Цыгане, например, или вернее - цыганки. Они как комарихи - это же комарихи кусают, а не комары. И это не цыгане - хорошие психологи, а цыганки. Вот если бы переженить русскую мужскую нацию на цыганках, мы бы очень скоро стали преуспевающей страной. У нас никакие бы чиновники ничего не украли. А куда деть русских девочек? А их бы отдать в жены цыганам, чтобы за свою жизнь они стали настоящими цыганками и вернулись в наш народ уже умными. И образовалась бы единая нация под названием, например, цыруссы...
- Ты что, сука?! В асфальте утонул?! - орал на него из машины какой-то обритый тип.
Оказывается, Миня замер на середине улицы, уже горит зеленый. Правда, Миня на "зебре", но кому-то надо поворачивать.
- Извините... - Прыжками, как козел, Миня одолел расстояние до тротуара и обеими руками прижал сумку - на месте. Ой-ой, он стал в последнее время задумываться, а это опасно. Интересно, здесь новый светофор поставили - цвет интенсивный, густой. Не то что старые советские - в солнечный день иной раз и не поймешь, красный горит или зеленый. Интересно, что за лампа? Ртутная? Или какой газ использован?
- Не подскажете?..
- Что?! - стремительно отскочил в сторону Миня.
- Как пройти на Маркса? - ах, это вполне безобидный подросток, узкоплечий, но почему-то в черных совершенно очках. Зачем молодежь даже вечером в сумерках, даже во тьме дискотек надевает солнцезащитные очки? Чтобы их глаз никто не разглядел? Но не у всех же синяки?
- На Малкса? - оживает, оглядываясь, Миня. Он иногда слегка картавит, если был рассеян или озабочен, вместо "р" призносит "л", так картавят дети. А порой и некоторые другие буквы путает. - Прямо и направо. А можно - назад и надево.
- А как ближе? - подросток уже, кажется, наглеет. Уж не вяжется ли он, не подослан ли какой компанией, которая в эти минуты смотрит на них из ближайшей подворотни. Миня покосился туда-сюда - да нет вроде бы. А подросток еще ближе подошел в своих черных. У них, у юнцов, рассказывают, теперь случаются не только шила или заточки, а и шприцы с химией - укол, и ты теряешь сознание.
Лавриков, привычно улыбаясь радостно-дружелюбной улыбкой, отступил и быстро пошел прочь. Догоняет или нет? Уже с другой стороны улицы на секунду оглянулся - подросток исчез. Да нет, Миня, это был просто наглый парень, который ищет приключений. И ты тут о своими деньгами ни при чем.
Но вот из машины "BMW" на него внимательно воззрился через боковое стекло страшно знакомый усатый тип. Где Миня его видел? Кивает Мине, и Миня ему. Где его видел Миня? Никак не может вспомнить. Надо срочно уезжать с этого места - Лавриков прыгает в открытую дверцу автобуса 85, и мигом иноземная машина остается за углом, перед красным светофором. А для автобуса горит зеленая стрелка поворота. Хоть усач, кажется, и знаком, да некогда сейчас Мине...
Интересно, много ли народу возле завода? Через полчаса обеденный перерыв. Не смотря на то, что у рабочих имеется своя столовая на территории, они почти все, как объяснил побывавший в нашем городе дружок Сани Берестнева, выходят за ворота пивка попить, а главное - со своими акциями поторговаться.
- Так по всей стране, - сказал он.
Причем он советовал предлагать самую мизерную цену. Например, начинать с червонца. И не выше "стольника". Верная цена металлургической бумажки - "полтинник". А если кто-то из других ловцов счастья начнет перебивать цену, сурово ему цыкнуть в упор: жить хочешь - отвянь.
- Так и сказать? - спросил помнится, Миня, холодея от страха и восторга.
- Так и сказать, - хмыкнул бывший однокурсник Берестнева по МГРИ.
- А если он из какой-нибудь недоброй компании?
Однокурсник Берестнева, чтобы подчеркнуть важность момента, надел очки и очень строго объяснил:
- Никто из никакой компании, не посоветовавшись со своей компанией, не станет нарываться на неизвестность. Смелей и больше. Куйте железо, пока горячо.
Веселый автобус с размаху остановился на кольцевой, все высыпали под палящее зеленое солнце, в пыль и гам голубей. Миня побрел в сторону от завода (так советовали) скучающей походкой мимо бабуль, продающих огурцы и малину, постоял, нарочито зевая, купил - подсчитав на ладони мелочь - бутылку минеральной и принялся пить из горлышка. Пил и поглядывал на наручные часы, как если бы он тут ждал кого-то.
Кстати, а где же Санька Берестнев?!. Странно, что не договорились быть в одно время рядом. Уж больно тревожно с такими большими деньгами стоять даже среди дня. В сумке стоимость двухкомнатной квартиры и еще полстолька. Не слабо?
Скоро выйдут и рабочие на жаркую площадь. Еще минут пять. Даже три. И вдруг сзади кто-то тихо произнес:
- Стоять.
- Что? - тихо спросил Лавриков. И кажется, засмеялся от страха. Или не засмеялся?
И почувствовал, как железные пальцы двоих, кажется, людей (одна кисть потоньше и слабей) хватают его под локотки и заталкивают в низенький, раскаленный на солнце "жигуленок".
- Напялил очки, думаешь, не узнают? Это преступник, граждане... посторонитесь.
- Вы что делаете?.. - вспомнив о людях вокруг, тихо заныл-заскулил Миня, пытаясь вырваться. Ах, почему он не может заорать во все горло, ведь орал же когда-то в детстве с одного берега на другой друзьям? И в армии вместе со всеми: "Ур-ра!!!" А вот тут не получается и всё... Но зато Лавиков сам пригнулся и нырнул головой вперед, надеясь мгновенно выскочить из легковушки с другой стороны. Но на переднем кресле кто-то уже сидел, он обернулся - в черном чулке (или в спецназовской маске?) - и быстро стукнул Миню по голове, и тот с мутящимся сознанием свалился как мешок на кожаное вонючее сиденье...
А через какое-то время Лавриков очнулся - лежит в душной траве, среди доцветающих одуванчиков, в лесу, возле шоссе. Череп в области темени свербит. И словно темно вокруг, хотя в небе светит солнце. Поморгал глазами - кажется, глаза целы. Пошарил вокруг - нет сумки. Ужас! Значит, нету всех денег???
Поднялся на дрожащих ногах. Нету сумки, нету!!! Значит, за ним следили? Знали? Откуда? Или просто по лицу вычислили? С чего бы это в знойный день человек с сумкой торчит недалеко от проходной завода?.. Не он, видимо, первый и не он последний охотник за дешевыми акциями...
А где же Саня Берестнев? Под носом кожу стягивало. Поскреб ногтем - засохла кровь. И к щеке словно кузнечик прилип?.. Тоже корочка крови.
- Сволочи!.. Туки!.. - Миня почему-то вскинул руки к небесам, словно взывая к Высшей справедливости... тряхнул ими и поплелся сам не ведая куда по обочине дороги. Время от времени мимо проносились машины. Попроситься на попутную? А чем заплатишь? В карманах только мелочь на автобус. Охота было лечь и уснуть...
Да и куда он плетется? Может надо в обратную сторону? Вот какие-то деревянные дома и красные кирпичные коттеджи. Удивленно прочел "Собакино". Послушайте, это же черт знает где, за аэропортом!
А вот и, как некий соляной столб в Библии, телефон-автоматная будка сверкает стеклами во все стороны. Пошарил по карманам, нужен пятак. Есть пятак.
Кому позвонить? Конечно, Берестневу.
Трубку в городе сняли. Веня забормотал в пластмассу жалобным голосом:
- А Саню мозно? Это Миня. Как? Куда уехал? Потему в Сочи?.. - Но трубку уже бросили, послышались короткие гудки.
Надо было представиться, хотя это вряд ли бы помогло Мине узнать точнее про друга. Мать у Сани, усатая, грудастая Ираида Николаевна со странностями, друзей Сани недолюбливает, а про Лаврикова говорит: легкомыслый, слишком много смеется. Нечего радоваться, если СССР разрушили, электричество и транспорт отдали олигархам, а соседи собак развели - целых три штуки...
Лавриков повесил трубку и решил так: Саня скупил много акций и улетел счастливый отдыхать в Сочи. И только ему, Вене, как всегда, не повезло... 2. Прикрыв ладонью темя от жгучего солнца, он плелся пешком в город. На междугородний автобус не хватает. Ах, надо было часть денег рассовать по карманам, сунуть в носки, к щиколоткам, как делают азербайджанцы на базаре, Миня видел. Ах, да ладно! Идти километров сорок. Как-нибудь.
Не это главное. Главное - как быть дальше?
Основную часть утраченной суммы он занял под залог квартиры у Вячеслава Каргаполова, старого знакомого, который еще лет пятнадцать назад, в студенческие времена, предлагал свою любовь Татьяне, жене Лаврикова. Наверное, уж из квартиры ее не выгонит. А Миня заработает, отдаст.
Только вот беда - паспорт дома. А куда без паспорта? А появиться сейчас там невозможно. Какое же ты чудо в перьях, скажет жена. Какой же ты рассеянный с улицы Бассейной, хихикнет дочь.
Почему ему так в жизни не везет? А когда ему везло? Он когда и родился-то, рассказывала акушер тетя Зина, не шибко хотел на свет божий вылезать - ножкой дрыгал... Спасибо покойному отцу: научил смеяться, когда больно. Отец работал в механической мастерской при совхозе, клал, бывало, при маленьком сыне рыжую от курева и огня ладонь на наковальню и, отвернувшись, ловко прострачивал острым кончиком молотка между пальцами.
- А если промахнешься, надо хохотать. Попробуй!
Миня сразу же влепил по пальцу и захныкал.
- Еще раз! - закричал отец, шевеля как таракан усищами.
Миня попробовал еще раз, попал по ногтю. Ноготь к вечеру посинел, но Миня на расспросы матери соврал, что на палец с полки выпал Пушкина ( у них дома имелась книга Пушкина размером с полпатефона). И не раз, и не два приходил потом сынишка к отцу, и научился бил меж пальцев, не глядя, и надрывно смеяться, смаргивая слезы, когда попадал по живому...
Может быть, поэтому он позже, во взрослой жизни, будет смеяться по любому поводу. А скорее всего - у Мини легкий характер, это от матери. Она, что бы ни случилось, говорила: "Ну, мы живы? Руки-ноги целы? Уши на месте? Дом наш не сгорел? И слава богу!" Бедная мама, царство ей Небесное!.. Заболела энцефалитом и истаяла за месяц, когда Минька в десятом классе учился...
"А я жив. И уши на месте. Только куда мне теперь идти?"
Он остановился. Каждую секунду Миню с левой стороны обдавало жаркой бензиновой вонью проносящихся в город машин. Тьфу! Миня повернулся и пошел в обратную сторону.
С самого детства он не знал никогда доподлинно, куда бы хотел пойти и кем желал бы стать. Учился легко, увлекался то физикой (смастерил, например, детекторный приемник), то химией ( устраивал маленькие взрывы в овраге за церковью, настрогав спичечных головок в порох из ружейного патрона, - слямзил у отца...), то к старшим классам в стихи влюбился, в высокие слова, и читал их нараспев девочкам на улице, пока над ним красавица Ксения из его класса не посмеялась:
- У тебя своих слов нет? Ты не мужчина? Сю-сю сю-сю. Любить хосю.
В ответ на этот вызов Миня примкнул к пацанам на полустанке, и к осени уже знал сто матерных анекдотов и десятка два ужасных песен, где даже не обязательно все слова произносить - некоторые угадываются в рифму.
А другая девочка, Эмма, они сидели рядом за партой, его устыдила. Она мягко сказала:
- Мне, конечно, все равно, но жаль: ты, Лавриков, замаран. С тобой ни одна интеллигентная компания знаться не будет. А ведь из приличной семьи. Хорошо картавишь. Мама библиотекарь, папа почти инженер. Это дорогого стоит.
В ответ на сии слова Миня замкнулся, стал таинственно молчалив, чем долго вызывал интерес и той, и этой стороны, но надо же было когда-то и рот открыть и что-то сказать. Но что?..
И он ударился в изучение немецкого языка. Собственно, немецкому и так учили в школе, язык казался безумно скучным, но Миня мог теперь продекламировать с умным видом длиннющие тексты, почти не понимая их смысла, - просто память у него всегда была отменная.
Закончив школу, хотел поступить на геологию, но отец напомнил про энцефалитных клещей в тайге (мол, хватит с нас и мамы...), и друзья потащили Миню в политехнический. Он улыбаясь здоровался буквально со всеми, и его сразу избрали комсоргом. Лавриков был послан на факультет иностранных языков университета крепить дружбу между комсомольскими организациями по поводу предстоящего новогоднего концерта и там встретил Татьяну Крымову, свободно говорившую по-английски, и влюбившись в нее, Миня срочно перевелся из немецкой группы и стал учить английский.
О том, что он влюблен в нее, она не знала долго. А если и догадывалась, то кто такой Миня Лавриков из политехнического? Низенький Миня Лавриков, вечно смеется, показывая десны и преданно глядя в лицо Татьяне, а у самого глаза мокро-синие от печали, как у деревенского дурачка.
Красавица Татьяна... до Мини ли ей было?! Хоть он иногда и пытался делать при ней сосредоточенный, очень умный вид, хоть и умолял товарищей своих называть его в компании с ней Мишелем или хотя бы Мишкой, но детская кличка непонятно как перескочила из родной деревни в город, а сам он оставался для Татьяны не более чем знакомым, правда, вызывающим у нее при каждой встрече улыбку. А вот с представителем юрфака, рослым красавцем Вячеславом Каргаполовым, у которого ярко желтые, как и у Татьяны, волосы, она вела КВН и другие развлекательные вечера в университете. Эта золотоволосая пара была как бы лицом университета. Они говорили со сцены по очереди в микрофон, громко и чисто, как заправские актеры, они танцевали только вдвоем, ходили только вдвоем, и было понятно, что красавец, выше Мини на голову, не упустит Татьяну...
Ну и что с того, что она вышла замуж за Миню? Ну вышла и вышла. Может быть, у них с Вячеславом случилась размолвка. Вряд ли она Миню полюбила всерьез. Может быть, просто пожалела, как мать маленького. Или его сказки ей однажды понравились? Миня может, не сходя с места, сказку придумать хоть про эту паутинку, что летит над дорогой, блестя и потягиваясь, как расколдованная царевна после многолетнего сна... или про этот скукожившийся на асфальте желтый древесный листок, похожий на фотопортрет тигренка, потерявшего родителей... Но кто же не умеет сказки сочинять? Вон их сколько, и куда лучше, на книжных полках в библиотеках!..
В глубине души он никогда и не верил, что Татьяна любит его. Однажды даже на свидание не пошел, уже перед самым ЗАГСом - выпил крепкого портвейна "777" с дружками в общежитии, лег на койку и лежал, зажмурив глаза - стал, как всегда в таком состоянии, недоверчив и обижен на весь мир.
Она сама отыскала его в тот вечер. Она испугалась, что с ним что-то случилось.
Пришлось выдумывать какую-то еренду... Поверила ли? Она умная.
Приходя в гости к физикам, в их клуб "Кинопротон", Татьяна сразу с экрана, вслух, переводила на русский недублированные фильмы, привезенные кем-то с Запада. Остроумно обходила сексуальные сцены. Ее все обожали. И вот, почему-то отказала Вячику-большому мальчику, Вячику-пончику золотоволосому, а вышла замуж за Миню-разиню. Нет, она все-таки чувствовала: Миня тихо и беззаветно любит ее с первой встречи... это когда в Новый год на них обрушилось белоснежное конфетти, и он сказал: "Мы - негативы рыжих..."
Но... но... сама наверняка же до сих пор тоскует по тому красивому дылде, известному ныне в городе адвокату. Он по прежнему надменен, желтоволос, нос у него длинный и толстый, как говорят, породистый. У Мини же морда, будто молодая картошка, и глаза, как васильки во ржи, сожженные зноем.
Да, да, надо ей дать возможность хоть наконец вернуться к Каргаполову. То-то он, этот Слава, случайно заехавший на своем "BMW" в автомастерскую, где работал Миня, - надо было колесо поднакачать - так легко одолжил целых двадцать тысяч долларов, и все новыми сотенками. Наверное, подумал, что узнав об этом, Татьяна почувствует укол в сердце: мол, как же я обидела такого рыцаря? Но что уж теперь, дочь растет... А дочка... а может, она и не минина? Когда родилась, Миня долго смотрел на нее - она была похожа на краснолицую медузу-горгону или на рыбку-луну в воде... даже трудно назвать ножками и ручками эти движущиеся лучи...
А с годами стала высокой и бледной девочкой. Вся в Вячеслава. А почему такая была красная, когда родилась? Сказали, что родилась недоношенной. Так говорили. А может, даже очень доношенной и переношенной - от Вячеслава? Фотокарточку же Татьяна не выкинула, где они сняты вместе на сцене, как знаменитые кинозвезды - он в смокинге, а она в длинном белом платье. Стоят рядом и смотрят вдаль...
А Миня потом из неуверенности своей куда не кидался? Окончив политех, поработал ассистентом на кафедре, потом, с бурным и хмельным началом демократии, бегал по митингам. Его зазвали в развеселую анархистскую партию, потом - в национал-крестьянскую, для которой он легко придумал символ: горящий колос... а что, я из крестьян! Уговорили даже в политсовет вступить... интересно все же - вокруг все такие уверенные, и ему захотелось быть таким. Чтобы голова сама высоко держалась, у него, у неуверенного, обматывал шею красным шарфом.
Татьяна удивленно смотрела на него, но не одергивала - прозорливая, она ждала, когда он сам все поймет...
И вот очередной митинг под черными и зелеными флагами был внезапно окружен, зачинщиков спецназовцы с резиновыми палками отвели в милицию, и там обиженный непониманием демократии Миня Лавриков стал запальчиво бормотать, заикаясь, со слезой в левом нервном, чуть меньшем синем глазу, о родине, о нравственности, о поголовном братстве. Послушав его, милицейский майор расцвел лицом и посоветовал немедленно пойти в КПРФ - там такие же лозунги. Миня уже было решил с утра направиться туда, но ему вдруг знакомый по подъезду стал сватать свою битую всмятку машину в связи с тем, что сам купил новую.
У Мини золотые руки, он бы эту "копейку" выпрямил и на колеса поставил. Но тут, как в сказке, возник иной вариант: участковый милиционер, который иногда заглядывал к Лавриковым домой (он учился заочно в университете, где тогда преподавала Татьяна) при разговоре о транспортных средствах вдруг предложил свой "ВАЗ-04" Мине по дешевке. Но не будет ли это взяткой - за мизерную цену покупать у татьяниного ученика? Уловив его смущение, милиционер сказал, что всё оформит через магазин, пусть магазин назначит цену. Впрочем, магазин определил цену точно такую же, но, подозревая, что лейтенант сам все так устроил, Миня долго мучился совестью и упустил покупку...
К счастью, вскоре жена перешла работать в фирму "КОМПАС", которая занимается турбизнесом. И можно было бы уже узнать у милиционера, остается ли в силе договоренность. И кто знает, не ответил ли бы он: а пошел ты, дурень! Но тут как раз и повезло - уезжал еврей-сосед в Израиль ( еще раз напомним, господа, Мине всегда везло на соседей!) и отдал ему "Жигули" 6-й номер буквально за бесценок. Машина мятая, как пиджак, но ходит. И Миня немедленно бросил политическую деятельность - стал заниматься извозом. Права он еще в совхозе у отца получил, отец заставил, помнится, и на тракторе, и на ГАЗ-69 поездить. В городе пришлось лишь короткий экзамен заново пройти и заплатить сколько-то за бумажки.
Миня надеялся хорошо зарабатывать, возя на своей машине людей, став, так сказать, частным таксистом, но в его развалюху никто, кроме азербайджанцев не садился, у них товара - под крышу, а платят мало и всё грязными бумажками. Тогда Миня надумал открыть фирму "Лавриковъ" - развозить срочно документы по городу, но, оказалось, и тут его обошли - есть уже и "Курьеръ", и "Молния-С". И в эти дни полного разочарования в мелком частном бизнесе его попросили вернуться в политехнический институт. Там вспомнили - у Лаврикова была некогда мечта делать магнитную воду, которая благотворно влияла бы на функции человеческого организма. Впрочем, точно ли благотворно? Настоящего медицинского заключения не имелось, но свиньи в отцовском совхозе, пия эту воду, росли быстрее в полтора раза, чем те, что пили простую воду. Однако, словно гром с ясного неба, в областной газете появилась статья, в которой изобретателей из политехнического вдрызг высмеяли. В статье утверждалось, что вода - не ящик с железными опилками и магнититься не может. А если и магнитится растворенное железо, то его доля так мала, что было бы бредом пытаться возлагать на него какие-то надежды.
Невежи!.. Уже через три года о подобных опытах заговорили в центральных газетах. Но шел еще ХХ век... правда, последний его год... Миня Лавриков решил снова вернуться к извозу. Он заменил правую дверцу, левую фару, покрасил свою "шестерку" в вишневый цвет, но в его машину теперь все равно никто не садился - в городе расплодилось огромное количество призывных иномарок.
И вот однажды, когда он, как Козлевич из знаменитого романа, сидел уныло за рулем, подошли очень высокие, коротко остриженные парни и прохрипели:
- Батя, хочешь на хорошей ездить?
- Я еззу, - засмеялся добрый Миня. - В мечтах.
- А будешь не в мечтах. - И объяснили. Показали ему на роскошный мерседес, у которого помято правое крыло. Он, Миня, на опасном перекрестке или еще где (Миня сам сообразит, они знают - Миня опытный водитель!), должен подставиться любой средней машине (не "Запорожцу", конечно) и выскочить со слезами: меня теперь мои хозяева убьют! Это на тысячу баксов работы...
- А если откажется платить, мы тут же подскочим, будем рядом. Треть навара тебе.
"Треть?! Если с тысячи долларов... ой, много!" И Миня согласился - другой работы все равно не было. Он заработал в охотку и довольно быстро деньги на новую подержанную "Хонду", но погорел на том, что в последний раз подставился под одного странного старика. Тот смотрел на Миню горячими умными глазами, старик всё понял, сделано нарочно, но он видел - за Лавриковым в другой машине маячат три амбала. А Миня вдруг густо покраснел и испугался - он вспомнил: перед ним доцент "политеха" Вязов, который и ему, Миньке, читал лекции... Вдруг он Миню узнал?!
Старик Вязов без слов отдал шестьсот баксов ( у него больше не было) в дрожащую руку Мини, но вечером того же дня Миня, уже из своих скопленных небольших запасов, отнес ему на квартиру обратно эту сумму. Старик, отперев дверь, побледнел от страха - верно, подумал, что Миня пришел что-то еще требовать. А тот испугался, почему Вязов не берет, уж не подаст ли он на него в суд. А крутые парни прознали, что он к старику ходил (значит, следят?). Хотели его крепко отмутузить и машину отобрать, но друга спас Саня Берестнев. При всем своем тонком визгливом голоске, он обладал великим талантом убеждать людей, ибо в речи его через слово зияла изобретательная матерщина ( в кожу, в компас и пр.) Он, видимо, рассказал бандитам, что Миня честный пречестный чудак на букву "м". И крутые простились с Миней...
И вот так всю жизнь - шатало справа налево, сверху вниз. Жена Татьяна часто стала взглядывать на Миню с печалью. Наверно, подумывала, за кого же она вышла замуж. За бесхребетного человечка. За шарик с нарисованной улыбкой. Сама она вот уже два года трудится в администрации города и, пожалуй, одна и зарабатывает на жизнь.
Стыдно обо всем этом думать, да невозможно не думать, ибо всем был в тягость. Вернее сказать, все им пользовалась, и потом оказывалось: он же и не оправдал надежд. Почему Миня и бросился покупать акции, это был шанс...
Увы, теперь сам по себе катится, неизвестно куда.
А почему бы не переломить судьбу? Что-то еще придумать, еще? А потом, позже - если он захочет - явиться на белом коне? Почему бы ему не сбежать из этого привычного мира, где все знают его такого смешного, уйти прочь, как уходил Лев Толстой или Диоген?
"А вот уйду! Раз уж я такой всякий, испробую себя до конца."
Лавриков свернул наугад с гулкого шоссе и вошел в сосновый бор. И миновал светлый бор, и березовый прилесок. И остановился в изумлении. Еще до того, как заметить незнакомого человека, он уставился взглядом на большого быстрого паука, почти у самого своего лица - тот лихо скакнул от ветки к ветке, черный, с золотистыми просвеченными мохнатыми кривыми ножками, пробежал вверх и замер, как черная дыра, пробитая в вечереющем стеклянном небе. Как будто впрямь небосвод стеклянный, а там, за ним, внутри, - мертвая чернота...
Впрочем, здесь, над бурым логом, среди ивняка сарай не сарай, но некая клеть, и бродят козы, гложут кору, дергают траву. И сидит на пластмассовой ящике из-под вина старик с палкой, с лицом как из перекаленной жести, в старом пиджаке, старых серых штанах, в старой шляпе и разбитых кедах. Рядом прислонено к колену двуствольное ружье с веревкой вместо ремня.
- Работы нет? - спросил Лавриков, останавливаясь.
- Работа всегда есть, - отвечал библейский старик.
- Только я пасполт дома забыл, - привычно смеясь, добавил несчастный Лавриков.
Старик медленно, со скрипом и щелчками, поднялся и смерил взглядом маленького незнакомца с круглыми синими глазами..
- Не убьешь меня? Не похоже, что отсидел, - волосы на месте. От следователей пуляешь?
- От жены.
- Понятно. Хочешь работы - вон, хату мою крой. Доски есть, пока не сгнили, да сноровка не та. Коз я и сам попасу. - И помолчав, уточнил. - Кормиться у нас будешь. Жену зовут Таисия Ивановна, она плохо слышит, кричать надо. - Старик махнул рукой вдоль оврага. - Сейчас этих дур стреножим и вместе пойдем..
Так и сделали. Стреножили желтоглазых коз и пошли.
Всё! Аллес! Олл! Прощайте, дамы и господа, а вернее - дамки и ферзи. Живите без Лаврикова. Весь мир, вся планета живите без Лаврикова.
И город наш. Живите без Лаврикова.
Нету Лаврикова. Исчез Лавриков. Он как воздух. Он - фантом. Тютю.
Минус Лавриков. * * * |
