Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail | | | | |||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Андрей ЛАЗАРЧУК
ТЕПЛО И СВЕТ
повесть
Странная история в шести письмах, полученных
Письмо первое Здравствуй, милая моя! Вы удивлены? Получить письмо от совершенно незнакомого человека, которое начинается такими словами! Впрочем, насколько я Вас знаю, такое обращение Вас не обидит, а скорее наоборот. Сейчас в Вас проснется любопытство: а насколько это я Вас знаю, а откуда, а почему осмеливаюсь так обращаться, а почему-почему-почему, и вообще – кто же я такой? Правильно? Именно это Вы и подумали? Вот видите! Господи, какие глупости я пишу. Простите за развязный тон, я просто очень волнуюсь. Представьте, целый месяц пытаюсь придумать начало письма, и ничего толкового не выходит. Кажется, самое простое: взять и обычными словами написать, что же именно произошло со мной, где пересекались наши судьбы и почему, наконец, я решился на это письмо. Но забавно: те обычные слова никак не ложатся на бумагу. И ничего я с этим не могу поделать. Сразу скажу: Вы меня не знаете и даже никогда не видели. Я, наоборот, знаю Вас хорошо; так, наверное, Вас никто больше не знает. Если получится, я потом объясню Вам, как сложилась такая парадоксальная ситуация. И еще: я не сумасшедший, не маньяк и не интриган. Может быть, мне вообще не следовало писать – нет, не могу. Поверьте, я сдерживался, сколько мог. Перечитал сейчас то, что написал, и стало смешно: сплошные "не могу", "не могу", "не могу"... Просто я все еще борюсь с собой, причем с переменным успехом. Давайте, я, пока эта борьба не утихнет, буду рассказывать Вам сказку. Ей-богу, это замечательная идея, причем экспромт! Итак, сказка. Жила-была планета. Это была прекрасная планета, как две капли воды похожая на Вашу. В какой-то мере она и была Вашей, точнее – ее копией, аналогом. К фантастике Вы относитесь прохладно, но термин "параллельные миры" Вам понятен, я не ошибаюсь? Так вот, жила-была планета – жила до тех пор, пока к власти на ней не пришли люди, не умеющие в себе сомневаться. Вот они-то и довели дело до того, что наступила Последняя Зима. Она наступила, когда пыль и гарь тысяч взрывов, когда дым и пепел горящих городов, когда пар вскипевших океанов поднялись высоко в небо и закрыли плотной пеленой солнце. Наступила тьма, и стоградусный мороз сковал землю и покрыл океан многометровым ледяным панцирем. Потом пылинки, плавающие в воздухе, стали падать вниз, обрастая по дороге инеем, и когда они выпали все, земля оказалась закрыта толстым слоем снега, который, подобно зеркалу, отражал все солнечные лучи. Планета, нарядная, как елочная игрушка, каталась по своей орбите, и две тысячи лет должно было пройти прежде чем ее собственное тепло, накопившись в океанах, взломала бы лед, и первые дожди, пролившись на снег, сделали бы его серым и ноздреватым... А пока планета была нарядна, как елочная игрушка, и так же безжизненна. Снег похоронил под собой все, и если бы даже кто-то мог посмотреть на нее со стороны, он вряд ли бы обнаружил следы человека. Может быть, и можно было угадать города, или плотины на реках, или развалины каких-то особенно грандиозных сооружений... Только некому было угадывать. Потому что жизнь теплилась в одном лишь месте, и то глубоко-глубоко под землей. Здесь многие сотни лет люди добывали соль, и в результате получился громадный круглый зал с неимоверно высоким сводчатым потолком и множество помещений поменьше, соединенных коридорами и тоннелями. Спрятанный в одной такой пещерке атомный реактор давал тепло и электричество, лампы заливали помещения ослепительным белым светом, и местами даже росли жиденькие кустики. Устроители убежища позаботились о плодородной почве, но ее никто не возделывал: не было нужды. В специальных, насквозь просвечиваемых ваннах, насыщенных углекислотой и органикой (о происхождении которой лучше умолчать), вырастали водоросли; автоматы, примитивные, а потому безотказные, отцеживали их, перерабатывали и выдавали "на-гора" питательные кубики, желе, кисель и пористую массу, имитирующую хлеб. Таким образом, еды было вдоволь, а словосочетание "вкус пищи" постепенно вышло из употребления за отсутствием объекта приложения... Я не утомил Вас этими подробностями? В сказке вроде бы не должно быть реакторов и съедобных водорослей? Видите ли, часто то, что сказка у нас, в других местах – горькая правда. Я еще продолжу эту историю. До свидания.
9.04.84. |
|
| | | | | | ||
Письмо второе. Здравствуйте, Ольга! Простите, но никак не могу заставить себя обращаться к Вам по имени-отчеству. Не обижайтесь, ладно? И еще простите, что так внезапно прервал предыдущее письмо – это от меня не зависело. Итак, на чем я остановился? На пище? Так вот: был там и склад обычного продовольствия, громадный и очень секретный, и знали о нем только четыре человека: Принцесса, Полковник, Пастор и Физик. Причем первые трое знали это по чину и имели ключи, а четвертый (вернее четвертая) – по долгу службы и ключей не имела. Что ж, четырех участников грядущих событий я назвал. Расскажу о них чуть подробнее. Принцесса – настоящая принцесса, ее папа был король, а мама – королева. Это они в свое время (и очень своевременно) позаботились об устройстве Ковчега – так называлась эта пещера. А еще так назывался когда-то громадный деревянный ящик, на котором человек по имени Ной спасся сам, спас свою семью и многих зверей, не умевших плавать, от потопа. Потоп наслал на землю Бог. Он же, по слухам, предупредил загодя Ноя. Такие противоречивые действия Бога свидетельствуют о глубоком творческом кризисе, поразившем его в то время. Картина Мира, написанная им самим, стала вызывать у него непреодолимое отвращение, и он замазал холст, чтобы начать новую. И первым мазком как раз и были Ной, его семья и звери; и кто может знать, почему Бог начал писать новую картину старой краской – из суеверия ли, или просто потому, что не осеняло его то высшее вдохновение – то, на волне которого он сотворил Человека? И вообще, если помнить что Бог – художник, да еще не слишком умелый и удачливый, причем в глубине души понимающий это и потому страдающий комплексом неполноценности, пытающийся умом и техникой сотворить то, что должно творить сердце, многое в мире становится понятным. Вот и сейчас – он плеснул на холст белой краской, и новый Ковчег поплыл – теперь не по водам Океана, а по водам Времени... Это не мои слова, это слова Пастора. Он – единственное духовное лицо в Ковчеге, ему под семьдесят, но держится он бодро. Отношения его с богом сложные... Но я отвлекся от Принцессы. Ей только-только исполнилось шестнадцать лет, из них три года она сирота: ее папа и мама не успели воспользоваться Ковчегом. Воспитанием ее сообща занимались Пастор, Полковник и Кукольный Мастер. Полковник – тоже вполне настоящий полковник. Полковник дворцовой охраны. Страшно хочет выглядеть боевым офицером – но не может, не получается. И еще страшно хочет стать генералом. Но в генералы его может произвести только Принцесса – а она не торопится и намеков, кажется, не понимает... А вообще Полковник, по первому впечатлению – исправный служака, у которого, по анекдоту, "да" – это "да", а "нет" – это "нет", а слов "может быть" он не знает. И сомневаться он тоже не умеет. И еще у него есть пистолет. Кукольный Мастер... Это невысокий, худощавый, застенчивый человек тридцати восьми лет, и двадцать пять из них он делает игрушки. Он достиг в этом немыслимого мастерства. Принцесса всю свою жизнь провела среди его игрушек, а теперь она становится взрослой... Физик – симпатичная тридцатилетняя женщина. Чуть-чуть слишком резка – впрочем, не всегда. В ее обязанности входит следить за реактором, что она и делает. Однако у нее остается масса свободного времени. Художник – нервный пожилой человек. Почему-то даже здесь не расстается с зеленой тирольской шляпой. Где-то имеет не то запас спиртного, не то самогонный аппарат, потому что часто бывает пьян. Клерк – самый обычный клерк, ничем не выделялся среди себе подобных. В последнее время прибился к Полковнику. И еще сто тридцать два человека, мужчин и женщин всех классов и сословий, волею судеб попавших в Ковчег и оставшихся жить. Оставшихся жить, чтобы продолжить род людской – потом, через сто поколений, их потомки должны будут выйти на поверхность и возродить освободившуюся ото льда планету. Так это задумано. Ну вот, дорогая, декорации расставлены, с действующими лицами Вы познакомились, занавеса в этом театре нет, можно начинать спектакль... Да, совсем забыл обозначить жанр. Но тут возникают сложности. Что это – трагедия? Безусловно, ведь главных героев ждет смерть. Но можно сказать, что это комедия – потому что конец счастливый. Или мелодрама – любовные треугольники, сильные страсти, а чего стоит сцен смерти главного героя на руках возлюбленной? Или фарс – потому что, по сути, на каждое лицо надета маска? Не знаю. Не берусь судить. Просто все так и было. Представьте себе: огромное помещение, такое огромное, что не видно стен, и луч света, падающий с потолка, освещает Кукольного Мастера. Кукольный Мастер заканчивал радугу. Радуга была давнишней его придумкой, но только сейчас до нее дошла очередь. Надо было научить петь плюшевого кота, хорошо отрегулировать механического слугу Принцессы, доделать, наконец, клоуна... Но вот и радуга, можно сказать, готова. Потом все это оформить поприличнее, а пока надо попробовать, как она работает.. Мастер положил на пол два медных зеркальца, соединенных проводами с плоской коробочкой, и замкнул цепь. Не сразу, секунд через тридцать – Мастеру они показались очень длинными – в воздухе, опираясь на зеркала, появилась радуга, сначала бледно-сиреневая, мерцающая, как лампа холодного света, потом проступили цвета, налились – и перед Мастером, чуть покачиваясь, заиграла настоящая, свежая и яркая, как после короткой грозы, радуга. Что с того, что под ней можно было пройти, пригнувшись, и потрогать ее рукой? Радуга была настоящая... – Сын мой! – воскликнул подошедший Пастор.– Неужели и это сделали вы? Невероятно! Таким чудом мог бы гордиться сам Христос! нет, вы сами не понимаете... А лет триста назад вас обязательно сожгли бы на костре. – Вряд ли,– усмехнулся Мастер.– Лет триста назад я и не мог бы соорудить ничего такого. – Не скажите,– возразил Пастор.– Вы гений, а гений в любую эпоху найдет себе материал для творчества. И в любую эпоху он представляет опасность для сложившегося положения вещей... Полковник на вас еще косо не смотрит? – Полковник? У нас с ним вполне приличные отношения... И потом – какой я вам гений? Я мастер – но не больше. – Вы слишком добры, чтобы быть только мастером... Ладно, не будем об этом. Скажите, вы не думаете, что эта игрушка будет в тягость Принцессе? – В тягость? Вы имеете в виду воспоминания? – Конечно. – Может быть – на первых порах. Потом это пройдет. У меня, например, почти прошло. А потом... Ведь на настоящую рассчитывать не приходится. А из ее предков один, например, предпочел заводного соловья живому – помните эту историю? – Помню. Но там же речь шла о китайском императоре? – Совершенно верно. Это ее пра-пра-пра-дядя по материнской линии. – Забавно, я и не знал. – Я тоже узнал недавно... А еще эта игрушка для того, чтобы не забывать, что нас ждет в конце пути. – Иногда я думаю,– сказал Пастор,– каким благом было бы забвение всего, что было. А иногда – пугаюсь, что мы действительно все забудем и наделаем прежних ошибок – если это были ошибки... Скажите, Мастер, а вам не хочется создать мир? – Кукольный мир? Зачем? – Хотя бы для того, чтобы не забывать о настоящем... то есть прошлом мире. – Создать этот мир еще раз?... Нет, не хочется. – А новый? – Для этого нужна мудрость целого мира. А в одиночку... Сколько их уже было, этих попыток создать новый мир. – Если бы не эти попытки, человечество все еще жило бы в пещерах и питалось корешками. – Человечество и так сидит в пещере и питается собственным дерьмом. – Я вижу, вы при случае могли бы быть беспощадным, Мастер. – Пока еще не пробовал, не было нужды... С куклами в этом отношении легко. Надо просто вкладывать в них побольше души, и все будет в порядке. – Так ведь и с людьми точно так же... – Возможно,– вздохнул Мастер. Радуга продолжала сиять в двух шагах от них, а дальше была скалистая стена, уходящая вверх, во мрак, у стены – строительные механизмы, к которым давно никто не притрагивался, а в самой стене – черный провал коридора. – Может быть,– подумал вслух Мастер,– имеет смысл как-то украсить это все? Я смогу. Подвесить вверху солнце, луну и звезды, понаделать механических птах, разрисовать стены... деревья вот подрастут, траву посеем... Надо только всем взяться. Пастор сосредоточенно молчал и, кажется, не слышал Мастера. – Ненависть,– сказал он, наконец.– Ненависть и насилие. Они так вросли в нас... Да что говорить – во все времена ненависть и насилие были первыми помощниками в борьбе за выживание. Еще со времен обезьян. Вообще в нас слишком много осталось от обезьян и слишком мало привнеслось человеческого – до отчаянья мало. Стадность наша, наше слепое повиновение вожаку, который распоряжается пищей... Когда-то это было необходимо – или неизбежно. И вдруг все нарушилось: стадо стало ненужным, нам никто не угрожает; пищи вдоволь, причем даром, без труда. Что касается размножения, то тут природа, конечно, имеет в запасе сладкий пряник, но впервой ли нам обманывать природу? В прошлом году родилось трое детей, в этом – один... Мы стали не нужны друг другу. Мы можем прекрасно существовать по отдельности – и из-за этого-то благополучно вымрем... Вы говорите: взяться всем вместе. Попробуйте предложить это кому-нибудь. Вас поднимут на смех – если не изобьют. Вы просто не можете представить, что делается кругом. Ненависть... Знаете, последнее время я перестаю восхищаться мудростью, проявленной богом в этой истории с Адамом и Евой; он не просто изгнал их из рая, где они стремительно деградировали бы, он еще и обрек их на труд... – Но ведь и я предлагаю трудиться! – Вы ничего не понимаете, сын мой. Труд должен быть необходим – только тогда он в радость. А труд от нечего делать... Вам хорошо, вы творите. Вы способны творить, и кто знает, что это: редкий ли дар, воспитание ли – или, может быть, дар, проявившийся вопреки воспитанию? Может быть, вас дурно воспитали? А других воспитали хорошо, творить они, правда, не могут, зато могут стоять у конвейера, или разносить почту, или считать чужие деньги, или свои... Вас-то ведь не заставишь, а? Воспитание плохое. Но так оказалось, что за всю жизнь они не научились ничему больше, кроме как своему делу. Труд же свой все они рассматривали как тяжкое бремя, и вот теперь они стряхнули его. И в душах их отверзлась черная бездна, которую им нечем заполнить... Когда-то они трудились для того, чтобы жить в тепле и сытости. Тепло и сытость они получили. – Вы хотите сказать, что человеку больше ничего не нужно? – В сущности, ничего. – Вы просто клевещете на людей. – Ну что вы! Наоборот... Впрочем, не стоит об этом. – Жаль. Мы часто с вами беседуем, но всегда чего-то недоговариваем. – Простите меня. Просто я уже старый человек, и у меня масса предрассудков, в том числе самых распространенных. Например, если чего-нибудь не называть вслух, то этого как-будто бы и нет. Причем такого мнения придерживаются не только частные лица. Сами понимаете, время такое. – Не понимаю. Я, как правило, все говорю вслух. – Вам проще. Вы молоды, и потом... не обижайтесь, ладно?... Вы ведь почти не общаетесь с людьми. Все куклы... – Вы хотите сказать, что я много не понимаю? Или просто не вижу? А впрочем, вы правы. Я действительно многого не вижу и многого не понимаю. Вы говорили о ненависти... – Именно. Это не дает мне покоя. Она пока еще всем не видна, эта ненависть, но она есть, и она зреет. И мне страшно подумать, что будет здесь завтра или послезавтра. Или через месяц. – Но откуда взяться ненависти? Вы сами говорите; тепло, сытость. – И безделье, добавьте. Кажется, здесь ничто не может вырасти, кроме равнодушия... хотя и равнодушие страшно даже само по себе, а еще страшнее в соединении... Простите, я говорю слишком банальные вещи – дурацкая поповская привычка изрекать значительным тоном прописные истины,– так вот, о ненависти: как вы понимаете, людей объединяет немногое: или стремление защититься от опасности, или совместный труд. Третьего не дано. Когда же обе эти опоры выбиты, человек повисает над той бездной – помните, я говорил? И начинает проваливаться в нее. И падение это воспринимает как опасность, а как еще человек может отреагировать на опасность, если не ненавистью? Никак. Не приспособлен. И обращает эту ненависть против ближних своих – за неимением иных объектов приложения... Иногда мне становится так страшно, что хочется умереть тут же, на месте. Наш дорогой Художник два раза говорил при мне фразу: "У нас нет будущего". Если он убежден в этом, то я ему завидую. Но, скорее всего, он, как и я, просто боится поднять глаза и взглянуть будущему в лицо. – Не представляю, как вы еще держитесь,– сказал Мастер.– Будь у меня такие мысли, я бы давно отобрал у Полковника пистолет и застрелился. – У Полковника невозможно отобрать пистолет,– сказал Пастор.– Это его инструмент власти. – Интересно, зачем ему власть? – Видите ли, Полковник не меньше нашего обеспокоен современным положением дел. И намерен всерьез взяться за устройство дальнейшего бытия. – Взяв за образец казарму? – А что же еще? Они помолчали, потом Мастер сказал: – Знаете, я, наверное, начну отсюда. Сделаю фонтан, качели. Сделаю дерево – когда еще вырастут настоящие! – и посажу на него медведя. И пусть он рассказывает сказки. А? Пастор огляделся по сторонам, покивал головой, грустно улыбнулся. – Через десять лет нынешние дети подрастут,– сказал он,– и расхотят слушать наши сказки. А других не будет. – Других сказок? – Других детей... Дорогая моя, давайте пока оставим их: моего наивного Кукольного Мастера и моего смертельно уставшего душой Пастора, тем более что они встречаются часто, а разговоры их настолько же бесконечны, насколько бесплодны. Кстати, не знаю, как Вас, а меня наивность Мастера, взрослого и умного мужчины, поначалу раздражала, пока я не понял, что принимаю за наивность нечто совсем иное... Вот Полковник – тот наивностью не страдал. Его апартаменты были роскошны и одновременно уютны. И сам он удивительно вписывался в них – и в парадной форме с орденами, галунами и аксельбантами, и, тем более, сейчас: чуть-чуть разморенный после сауны, в мягком восточном халате и с рюмкой коллекционного коньяка из неприкосновенного запаса. Оттуда же были и деликатесы, приятно разнообразившие его стол. Но не следует думать, что Полковник как-то неверно понимал слово "неприкосновенный". Наоборот, он понимал все как надо и готов был отстаивать эту неприкосновенность с оружием в руках. Итак, в эту минуту Полковник беседовал с Клерком. Полковник был очень демократичен и терпел, что Клерк сидит, в то время как он сам расхаживает по комнате. Расхаживал же он потому, что его донимал застарелый геморрой. Клерк же, в свою очередь, поддерживал беседу, в нужных местах поддакивал, но внимание сконцентрировал на водке и консервированной копченой лососине. – Пришла пора принимать решительные меры,– мягким баритоном, который всегда появлялся у него на фоне коньяка, вещал Полковник.– Мы запустили ситуацию почти до полной потери контроля. Еще немного, и все пойдет к чертям в пекло. Я даже не говорю о дисциплине, о субординации – но хоть страх-то должен быть! Нет, уже и страха нет! И ладно бы молодежь – подумать, почтенные отцы семейств, опора, можно сказать, порядка,– смотрят на тебя, как на моль! С этим надо кончать. С сегодняшнего дня ввожу утреннюю и вечернюю поверку, строевую подготовку и пайки. Не хотят добром – насильно! Как вы считаете? – Вполне с вами согласен. – И с развратом пора кончать! Что это – уже и ни семей, ни домашнего очага, а так, кто с кем хочет. Как кошки, ей-богу. Завтра же разведу всех по семьям и разврат запрещу. И этих... абортников... изолировать надо. Выселить в отдельную пещеру и караул приставить. Заболел кто – пусть лечат. Контролировать. А аборты чтоб не смели. Забеременела – рожай! Забеременела – рожай! Презервативы изъять и сжечь! На костре! Нечего, понимаешь... – Дети – наше будущее, – поддакнул Клерк. – Верно мыслишь. Наливай себе еще. А чтоб дисциплину поддерживать, введем пайки. Эта анархия нынешняя отчего? Жратва легко достается. А вот если за эту жратву служить придется, сразу власть полюбишь. Как говорят в народе: лижи ту руку, которая тебя кормит. Ха-ха! Главное сейчас – добиться единства нации, а каким путем – это уже наше дело. И мы его добьемся! И тогда мы сможем смело смотреть в будущее! – Конечно, добьемся,– сказал Клерк.– И сможем смело смотреть. – Прямо с утра и начнем,– сказал Полковник.– Прозит! А Принцесса в это время спала и видела во сне зеленоватую прозрачную толщу воды, и внизу вода темнела, становилась холодной и неподвижной, а вверху дробилась солнечными бликами, и тоненькие лучи проникали сюда, к ней, лучи можно было потрогать, и они звенели, как ножки хрустальных бокалов, и смешные разноцветные рыбы бродили между лучами, натыкаясь на них или задевая их хвостами, а потом и само солнце село в воду и стало тонуть, остывая, вот оно стало гладким и тускло-красным, как медное зеркало, и в этом зеркале Принцесса, подплыв, увидела себя, только это была не совсем она, потому, что волосы, лицо, руки и грудь были ее, а ниже пояса шла зеленоватая, цвета воды, чешуя, и вместо ног был рыбий хвост; Принцессу это удивило, но не испугало, потому что и солнце, и хвост сделал Мастер, а Мастер не умел делать ничего такого, что может напугать; потом ей пришло в голову, что он тоже должен быть где-то здесь, чтобы как обычно, полюбоваться на свою работу, и что сейчас он видит ее нагую, и это вдруг оказалось совсем не стыдно и не страшно... Художник, пьяный, как всегда, мелом рисовал на стене шарж на Полковника. Когда шарж был готов, Художник отошел на несколько метров, прицелился и запустил в Полковника мелком. Мелок раздробился, и под глазом у Полковника образовалась бородавка. От полноты чувств Художник плюнул на пол, попытался растереть, но зашатался и едва не упал. Случившаяся поблизости Физик подхватила его, вернула в вертикальное положение, взяла под руку и увела к себе. Так закончился Последний День, В Который Ничего Не Произошло. Там наступила ночь, погасли дневные лампы, и Ковчег уснул. А здесь уже восходит солнце, и я не заметил, что просидел всю ночь. Не такое простое это занятие – рассказывать сказки. До свидания, Оля. Я обязательно продолжу эту историю.
17.04.84.
Письмо третье. Здравствуйте, Оля. Не знаю, как для Вас, а для меня этот месяц тянулся почти бесконечно. То ли погода виновата, эта слякоть и холод, то ли просто сил еще не хватает, не знаю. Даже тому, что зима кончилась, не радуюсь. Последние дни хожу под впечатлением от одной здешней песни. Говорят, она достаточно популярна, исполняют ее часто, так что Вы, думаю ее знаете. Там рефреном идут строки: "Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу..." Наверное, если часто слушать, впечатление стирается, да и вообще, может быть, все это чистой воды сентиментальщина и просто попала на мою подготовленную почву... Надо почитать еще этого поэта, у нас его нет. Но от это:
Даже если, на землю вернемся, Ладно, хватит обо мне. Продолжим наш спектакль. Утро следующего дня началось с Полковника: он, угрожая пистолетом, выстроил население Ковчега и произнес речь. Естественно, среди выстроившихся не было тех, к кому благоволил он сам или к кому благоволила Принцесса. В речи он повторил примерно то, что вчера за коньяком говорил Клерку. На этот раз, правда, получилось гораздо длиннее. Потом началась раздача пищи. Сегодня она носила символический характер, так как пайка еще никто лишен не был. Клерк по списку называл имя, человек выходил из строя, получал с транспортной ленты поднос с едой и шел на свое место за столом. Процедура была простой и необременительной; кое-кто ворчал, но явного неповиновения не было. Неприятности начались после завтрака, когда настало время строевой подготовки. Шагать в ногу не хотелось, кое-кто стал шуметь, и Полковнику пришлось применить оружие. Все поняли, что власть, наконец, в крепких руках. Сразу же объявившиеся добровольные помощники унесли тело, а четыре часа строевой хоть частично, но вернули нации утраченную форму и боевой дух. Во время второй раздачи пищи несколько человек – те, кто не проявил должного рвения – еды не получили; жребий свой они приняли с молчаливой покорностью... Как-то так получилось, что наши знакомые встали позже обычного. Мастеру приснилось, что он сделал солнце и русалочку; с русалочкой проблем не было, а солнце оказалось крепким орешком, он подумал над ним полночи, но ничего не придумал – получалось или грубо, или банально, а так он не любил. Пастора мучила бессонница; он заснул только под утро, приняв люминал. Художнику, вдруг среди ночи обнаружившему себя в постели с молодой прелестной женщиной подавно не хотелось вставать – как, впрочем, и его расслабленной партнерше. Поэтому все они собрались в столовой между завтраком и обедом, как раз в разгар строевых занятий, проводившихся в большом зале Ковчега. – "Добрый день",– сказали по привычке все, и только Художник подумал, что приветствие звучит несколько фальшиво, подумал не потому, что знал что-то, просто у него было обостренное чутье художника. А может быть, он недомогал после вчерашнего, и все на свете казалось ему фальшивым. – Странно, что никого нет,– сказала Физик. – Действительно,– подтвердил Пастор, озираясь.– Обычно в столовой всегда кто-нибудь есть... Дочь моя,– обратился он к Физику,– у вас не найдется таблеток от головной боли? – Не найдется,– ответил вместо нее Художник.– Я съел все. А что, вы тоже?... Вид у вас больной,– пояснил он после паузы. – У меня бессонница,– кротко сказал Пастор.– Я принимал люминал. – Ужасная гадость,– сказал Художник.– В смысле, и то, и другое – ужасная гадость. Болезнь, в которую никто не верит, кроме больных ею, и лекарство, которое крадет сон, вместо того, чтобы возвращать его. Знаете, я даже когда напьюсь до беспамятства, среди ночи все равно просыпаюсь совсем трезвым и часов пять не могу уснуть, мучаюсь, а потом засыпаю, а потом просыпаюсь – с вот такой головой... – Зачем же вы так много пьете? – покачал головой Пастор. – То есть как – зачем? Странный вопрос "зачем"?... Я вот, может быть, понять не могу, как это у вас получается – не пить? Вы почему не пьете, Пастор? – Вы не знаете слова: "Положение обязывает"? – Знаю,– сказал Художник,– но это не про меня. А вы, Мастер? – Не знаю,– сказал Мастер.– Не хочется. – Вот ведь как,– вздохнул Художник,– вам не хочется. Вам, наверное, есть чем заняться, а, Мастер? Вам, наверное, хочется украсить этот мир, повесить в небе солнце и звезды и за игрушечными облаками скрыть эти проклятые каменные своды? – А разве вам – нет? – Для кого? Мы скоро благополучно вымрем или перебьем друг друга, и наши труды никто не увидит и не оценит, понимаете – никто! И все видят это, и потому женщины не рожают детей, чтобы не обрекать их на муки или одичание! Неужели вы не понимаете, что тонкий лак цивилизации уже почти слез с нас, и мы уже вполне готовы вцепиться друг другу в глотки! – Не кричите так, дорогой,– сказала Физик.– С вас-то налет цивилизации еще не слез. Во всяком случае, вы отворачивались, застегивая брюки. Впрочем, говорят, у дикарей условностей гораздо больше, чем в цивилизованном обществе? – обернулась она к Пастору. – Да,– согласился Пастор,– у них вся жизнь соткана из условностей и ритуалов; у нас в этом отношении проще... Погодите,– удивился он, а откуда вы знаете, что я был миссионером? Физик помедлила, пожала плечами. – Догадалась,– сказала она.– А как – не знаю. Вообще в последние месяцы я стала о многом догадываться... – Не станьте ясновидящей – это опасно,– очень серьезно сказал Пастор. – К вопросу о полноте жизни... – медленно сказал Художник, ни к кому конкретно не обращаясь.– Знаете, чем я, наверное, буду заниматься? Я буду писать картину о нашем славном прошлом. Огромную картину. Панно. Или панораму. Личный заказ господина Полковника. Дорогая, напрягите ваше ясновидение: станет он генералом? – Он что, сам предложил? – спросил Мастер. – Да. Он сказал: "Великий народ должен иметь ясное представление о своей великой истории". – А больше ничего не говорил? – спросил Пастор. – Ничего. Сказал только, что следует отразить все основные моменты. – Какие именно – не уточнял? – поинтересовался Пастор. – А что, есть разночтения? – усмехнулся Художник. – Приступите вплотную – узнаете,– сказал Пастор.– Приступите? – Наверное,– сказал Художник.– Хоть какое-нибудь дело. – Послушайте,– удивился Кукольный Мастер,– вы ведь противоречите себе самому. Что вы говорили пять минут назад, помните? – Ничего я не противоречу,– махнул рукой Художник,– как вы не понимаете?... – Не понимаю,– искренне сказал Мастер. – Он хочет совершить маленькую акцию гражданского неповиновения,– сказала Физик.– Так или нет? – Зачем вы меня выдаете? – спросил Художник. – Ну, им-то можно,– сказала Физик. – Им можно – мне нельзя. Зачем мне знать о себе то, чего я знать не хочу? – Вы это знали заранее или догадались? – спросил Пастор. – Догадалась,– сказала Физик. – Мне даже неуютно стало,– сказал Пастор.– Вообще-то это моя привилегия – видеть людей насквозь, а с вами я сам становлюсь полупрозрачным. Чем вы занимались до всего этого? Не телепатией? – Нет,– засмеялась Физик.– Я занималась любовью. – Если вы хотите меня шокировать,– сказал Пастор,– то вам это не удастся. – Я говорю совершенно серьезно – я занималась любовью с точки зрения физики. – Секс под научным соусом,– сказал Художник. – Очень забавно. – Эх вы,– вздохнула Физик.– Ни черта вы не понимаете. Для вас любовь – это приятный физиологический акт, а ведь в данном случае слово "любовь" используется как термин, потому что из-за скудости нашего языка прочие термины – это или ругательства, или от них прет карболкой. Но ведь физиология – это только строчка из песни, а всю песню могут спеть так немногие! Не знаю, откуда она берется, эта чудесная сила, но она есть, и именно она позволяет человеку жить без отдыха и сна, творить без усталости, в короткий миг озарения создавать новые слова и языки без тени страха бросаться в огонь или в небо... Чудовищна энергия любви! Вы знаете, что влюбленный может ускорять или замедлять бег времени? А ведь сами звезды горят потому, что время замедляется около них! Он может управлять случайностями, из миллиона билетов вытаскивая единственный счастливый – или он становится счастливым только в его руках? Вы не представляете, сколько счастливых совпадений возникает вокруг влюбленных! А тепло и свет, которые лучатся от них... – Понял! – воскликнул Мастер.– Я понял! Ох, простите меня, но я так обрадовался... – Чему? – спросил Художник. – Я понял, как сделать солнце. – Еще одну игрушку? – усмехнулся Художник. – Простите, Художник, что я вмешиваюсь,– сказал Пастор,– но вы не правы. Или в вас говорит зависть? Вы же прекрасно понимаете, что вся наша прежняя жизнь представляла собой огромный павильон игрушек. Я не говорю, конечно, о тех людях, которым приходилось каждодневно бороться за жизнь; я говорю о других, для кого эта борьба кончилась или даже не начиналась – о людях обеспеченных. Наверное, среди них девяносто пять из ста всю жизнь занимались только игрушками, правда, придумывая этому занятию более солидные названия... – Вы хотите сказать... что и искусство?! – возмутился Художник. – Безусловно,– сказал Пастор.– Причем, заметьте, я вполне одобряю это занятие. Я и сам всю жизнь занимался чем-то подобным. Искусство, религия, спорт, бизнес, вязание на спицах... Просто мне захотелось заступиться за нашего Мастера, и я напоминаю вам, что и вы не без греха... – Теперь это надолго,– негромко сказал Мастер, наклоняясь к Физику.– Если их не остановить, они будут спорить до вечера, причем каждый будет абсолютно прав. Я перебил вас тогда, а дело вот в чем: я вдруг понял, как надо сделать солнце. Пусть оно светит и греет, черпая энергию в любви. Я знаю, как это сделать. Но я слаб в теории, и хотел бы, чтобы вы мне помогли... Несколько позже и в другом месте беседовали Полковник и Клерк. – Авторитета, авторитета недостает,– с досадой говорил Полковник.– Подумаешь, пистолет. С пистолетом и дурак сможет. А надо, чтобы только показался – и все встают, и не потому, что боятся, а потому, что не мыслят иначе. Чтобы восторг! Чтобы в глазах счастье и великая готовность подчиняться! Как этого добиться? Эх, орденов маловато, скуповат был покойник король на ордена... Да, орденов надо бы побольше,– он придвинул к себе изящную бронированную шкатулку старинной ручной работы и стал рыться в ней, выбирая ордена покрупнее; выбрав, схватил перламутровый маникюрный ножичек и, вывернув шило, стал неумело ковырять им драгоценное генеральское сукно парадного мундира. – Позвольте, Полковник,– Клерк мягко отобрал у него инструмент.– Зачем вам утруждать себя? А хотите, устроим торжественное награждение? – Не стоит, не стоит,– проворковал Полковник.– Вот если так же просто было переменить погоны... – Генеральские погоны были бы вам очень к лицу,– сказал Клерк.– И даже маршальские. А выше звание есть? – Генералиссимус... – мечтательно сказал Полковник.– Но только на время военных действий,– вздохнул он. – Ради этого не грех начать небольшую войну,– сказал Клерк. – Все равно звание может присвоить только Принцесса,– еще раз вздохнул Полковник. – А вы женитесь на ней,– брякнул Клерк, возясь с орденами. Полковник даже вздрогнул. – Но... как так?... Ведь я же не королевской крови. И потом... я все-таки уже в возрасте и... это... я не могу, вы понимаете... Клерк с интересом смотрел на него. – Ерунда,– сказал, наконец, он.– Если хорошо порыться в архивах, непременно выяснится, что вы побочный внук одного из принцев-консортов – они их столько наштамповали... А что касается вашего "не могу", то поверьте – молоденькая женщина при желании всегда сможет расшевелить любого мужчину, независимо от возраста. – Но ведь Принцесса может и не захотеть! – заволновался Полковник.– Может и не согласиться! – Доверьте это дело мне,– сказал Клерк.– Кстати, вы в курсе, что Кукольный Мастер – скрытый коммунист? – Не может быть,– сказал Полковник.– Я его двадцать лет знаю. – И все-таки,– сказал Клерк. С Принцессой занимались Физик и Пастор. Физик обучала ее точным наукам, а Пастор – всему остальному. Сегодня они задерживались, и Принцесса в ожидании урока валялась на диване и читала роман. В романе героиня убегала от мужа-банкира с гусарским поручиком. Это происходило на фоне живописного народного восстания – почему-то в защиту короля и королевы от козней парламента,– и читалось взахлеб. И нет ничего удивительного в том, что она так долго не замечала отсутствия своих учителей. Но Физик увлеклась идеей Мастера и села за расчеты, а Пастор от своей паствы узнал о подробностях введения на Ковчеге нового порядка... – Скажите, Полковник,– спросил он Полковника, придя к нему в апартаменты,– зачем вы это затеяли? – Что значит – "затеяли"?! – сразу повысил голос Полковник.– Разве вы не видите, что без решительных действий мы погибнем? Процветают разврат, анархия, преступность. Дисциплина отсутствует. Что вы как служитель церкви, как носитель духовной власти сделали для их искоренения? – Я, к сожалению, не носитель духовной власти,– сказал Пастор.– Здесь, в Ковчеге, я – частное лицо. – А раз так, господин Частное Лицо,– с сарказмом сказал Полковник,– не путайтесь под ногами тех, кто пытается что-то сделать. – Но ведь вы убили человека,– сказал Пастор. – Бунтовщика,– сказал Полковник.– Следует различать. Все, я вас больше не задерживаю,– и он встал. – Будем надеяться,– сказал Пастор,– что это последняя жертва. Он вышел от Полковника, постоял в раздумье и направился к Принцессе. Но дверь в покои Принцессы оказалась запертой. Если бы Пастор прислушался, он услышал бы за дверью приглушенные голоса. Он был занят своими мыслями и не прислушался. – Мы с вами взрослые люди,– говорил Клерк, развалившись в кресле,– и можем довольно щекотливые вопросы обсуждать без обиняков. Не так ли? – Попробуем,– сказала Принцесса. Она сидела на диване, отложив книгу, и с интересом смотрела на Клерка. – Дело в том, что ваша власть иллюзорна,– сказал Клерк.– И вы это прекрасно понимаете. В предыдущие три года нашего нового существования казалось – и вам, наверное, тоже,– что можно обойтись совсем без власти. Это было пагубное заблуждение. Настал момент, когда для сохранения человечества нужна твердая рука, способная осуществлять наиболее рациональное управление. К счастью, такая рука есть. Это наш Полковник, который уже принял меры по обеспечению дисциплины и укреплению морали. Но он нуждается в укреплении, в решительном поднятии его авторитета. В глазах народа вы наследница богом данной королевской власти. Поэтому ваш брак с Полковником придаст наиболее благоприятный оттенок всем его начинаниям. – И что же он собирается делать? – совершенно спокойно спросила Принцесса. – Устранить анархию,– начал перечислять Клерк,– восстановить семьи, настаивать на безусловном продолжении рода... – Благодарю вас,– перебила Принцесса.– Я поняла. Ну что же, я подумаю и сообщу Полковнику свое решение. Клерк встал и подошел к ней вплотную. – Девочка,– сказал он, глядя на нее сверху вниз,– ты что, всерьез думаешь, что твое мнение кого-то интересует? – Как вы смеете? – побледнела Принцесса. – Слушай меня внимательно. Если ты сегодня – сегодня же! – не дашь согласия, то твой Мастер умрет. Поняла? И не просто, а очень медленно и болезненно – я уж позабочусь. А ты будешь сидеть рядом на пенечке и все видеть и слышать. Тоже поняла? Умница. Так вот с сегодняшнего дня будешь все делать так, как я велю. Его жизнь в твоих руках. Станешь артачиться или пикнешь кому-нибудь – все. Ну? Принцесса молчала, сжав побелевшие губы. Клерк взял ее за подбородок и вздернул голову вверх. – Ну? – повторил он. – Согласна,– прошептала Принцесса. – Вот и умница. Да, кстати – никаких этих дамских фокусов с таблетками или лезвиями. Ему от этого легче не будет. – Совершенно не представляю, что теперь будет, говорил Пастор Художнику.– Полковник сорвался со всяческих тормозов. Он убил уже четверых. И собирается продолжать. Что делать? – Вы просите у меня совета? – удивился Художник. – Я жалуюсь на судьбу,– сказал Пастор.– Кстати, на нее же я уповаю. Помните выражение: "Сила есть – ума не надо"? Остается надеяться, что Полковник в опьянении силой совершит, наконец, такую глупость, которая его погубит. Художник пожал плечами и ничего не сказал. В тот день совершилось много событий, но не событиями он, как мне кажется, интересен. Меня поразило поведение людей. Жизнь Ковчега замерла, и более чем полторы сотни людей оцепенели. Многих сковал ужас; многие выжидали; многие растерялись; были и такие, которые поспешили воспользоваться ситуацией и занять наиболее выгодные места. Полковник понемногу обрастал свитой. И за весь день, когда он во всех направлениях, как мечущаяся в рикошетах пуля, пронизывал Ковчег, не нашлось ни одного, кто осмелился бы подставить ему ногу. Власть он получил сразу, как по волшебству – все признали его право распоряжаться ими полностью, вплоть до распоряжения жизнью и смертью. Вначале он расстреливал только тех, кто пытался сопротивляться или хотя бы не подчиняться... До сих пор не понимаю, откуда у нас столько холопства? Неужели действительно об обезьян? Вы, наверное хотите спросить, что делал я сам? Ничего. Я только что перенес довольно тяжелую пневмонию и лежал в лазарете. Доктор считал меня чересчур слабым и долгое время ничего не говорил. Но я, ей-богу, не знаю, что делал бы в тот день, окажись я на пути Полковника... В жизни Ковчега произошло много перемен. Кроме обязательной строевой, Полковник вменил в обязанность всем жителям пять часов в день посвящать благоустройству территории. Были четко определены семейные пары, и какие-либо изменения в списке разрешались только с ведома самого Полковника. Клерк произвел конфискацию всех противозачаточных средств и запер их в сейф (от сжигания на костре отказались ввиду возможного демографического взрыва). Был оглашен Рескрипт о Наказаниях; в качестве мер пресечения были объявлены: принудительные работы на различные сроки и различной тяжести, порка, лишение и снижение пайка, а также смертная казнь через расстрел или повешенье. Были сформированы три министерства: Министерство Порядка, Министерство Информации и Министерство Продолжения Рода. В давно пустовавшей механической мастерской началось производство колючей проволоки... Вечером Министерство Информации объявило о предстоящем в ближайшее время бракосочетании Принцессы и господина Полковника. На этом я, наверное, прерву свой рассказ. Слишком много событий впереди, и мне надо подумать, о чем и как рассказывать дальше. Все подряд – невозможно. И в то же время так трудно выбрать что-то более, чем остальное, заслуживающее внимание. Так что я прощаюсь с Вами, возможно, месяца на два. До свидания. Не скучайте, Оля.
23.05.84.
|
 |  |  |  |  | | ||
Редактор - Сергей Ятмасов ©1999 | |||||||
| |||||||
| |||||||