| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Андрей ЛАЗАРЧУК
РАЗ В ТЫСЯЧУ ЛЕТ
рассказ
Абсолютно ничто не предвещало в то утро никаких событий. Владимир Иванович Беззубкин, а для друзей и для себя самого просто Вовочка, сорокапятилетний поэт областного масштаба, проснулся в безукоризненном расположении духа. Киску, свернувшуюся под одеялом, он будить не стал, а сразу прошел на кухню и стал варить кофе. Потом, когда кофейный дух растекся по квартире, Вовочка побрился, не без удовольствия рассматривая себя в зеркале. Зеркало украшал трафарет: “Разговор не более 3-х минут!” Раньше оно висело в каком-то учреждении у внутреннего телефона. Такого рода таблички и плакатики были Вовочкиной невинной страстью. Так, гостиную его украшали строгие плакаты “Бдительность - прежде всего!” и “Не оставляйте секретных документов в местах, не обеспечивающих их сохранность и доступ к ним посторонних лиц!”, таблички: “Мест нет”, “Столик не обслуживается” и “Штраф 50 рублей”. Кухня пестрела предупреждениями: “Осторожно, работают люди!”, “Опасная зона!”, “Не стой под грузом!”, “Стой!” и “Не прислоняться!”. Что касается ванной, то на двери ее висела огромная жестянка: “За буйки не заплывать!!!” Вылив кофе, Вовочка слегка, взлохматив шевелюру, пошел к выходу - у него были свои поэтовы дела в издательстве. На двери красовался светящийся транспарант: “Выхода нет!” С лестничной площадки доносился крутой аромат Борща – именно Борща с большой буквы, густого, ароматного, с косточкой. Вовочка открыл дверь и вышел... Черта с два. Никуда он не вышел. Он толкнул дверь и ВОШЕЛ вновь в свою собственную квартиру. Это из нее тянуло борщом, на кухне раздавались обычные кухонные звуки и доносились оттуда голоса, и один из голосов принадлежал законной его Вовочкиной, жене Эльвире, которая в настоящий момент быть на кухне никак не могла, потому что находилась в городе Гагра, на побережье далекого отсюда Черного моря… – Пришел? - крикнула Эльвира.– Наконец-то! А то мы тут ждем, не дождемся... - и те, на кухне, рассмеялись непонятно, но громко. Вовочка оглянулся назад: там, за незакрытой дверью, тоже была его квартира, и в рифленом стекле двери спальни преломлялось что-то легкое и розовое – то есть не что-то, а Киска в пеньюаре. Киска встала и сейчас выглянет сюда, и увидит... Вовочка захлопнул дверь, замок щелкнул. – Что ты возишься? - воззвала Эльвира.– Помочь тебе, что ли? И в этот момент грянул телефон. Он стоял здесь же, в коридоре, на полочке, только руку протяни, но Вовочка руку не протягивал. Он смотрел на телефон, как на бомбу, как на змею, поднявшуюся на хвосте, и ему становилось все страшнее, страшнее - пока не сделалось почти все равно... - Да возьми же ты трубку! - крикнула раздраженно Эльвира.– У меня руки мокрые!– И те, на кухне, опять непонятно почему захохотали. Невесомой рукой Вовочка взял невесомую трубку. В ней раздались шаги, тяжелые и медленные, шуршание, и ровный, без выражения, голос сказал: -Дом окружен. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь. Вам гарантируется безболезненная эвтаназия и сохранение личного имущества. Голос смолк, и в тишине остались только тоскливые далекие звуки: будто скрипела где - то калитка да завывал в проводах ветер. Колени Вовочки подогнулись, и он по стенке сполз на пол... – Да что же это такое?!– с тревогой в голосе кричала Эльвира.– Что там у тебя? Случилось что-нибудь? Почему ты молчишь? Я сейчас... – Ничего - хотел сказать Вовочка, но “ничего” у него не получилось, а получилось что-то вроде “ ч а в! ” – Посмотри-ка сходи, – велела Эльвира кому-то из своих кухонных компаньонов. Раздались шаги, шаги вышли в коридор – вышли сами по себе, никого при них не состояло, ни тела, ни ног,– постояли, подошли совсем близко, так, что Вовочка ощутил живое тепло и запах чеснока, колбасы и водочного свежачка, невидимые руки взяли с пола пикающую трубку и вернули се на рычаги... – Никого тут нет,– сказал над Вовочкой глуховатый голос.– А трубка на полу лежит. Странно. – Странно,– близким голосом откликнулась Эльвира. Шаги прошли сквозь Вовочку, дверь открылась в гулкую пустоту лестницы. – Никого,– подтвердила Эльвира. – Странно,– откликнулся глуховатый голос. – Ну просто очень странно,– подтвердил еще кто-то.– Я читал, что так бывает. Только я забыл, как называется. Шаги вернулись на кухню. – Ну так я вам говорю,– громче, чем прежде, заговорила Эльвира.– Я, говорю, эти ваши намеки гнусные очень даже хорошо понимаю. Но, говорю, сейчас прямо ничего отвечать не буду. Я, говорю, подожду – вот обстоятельства созреют, как надо, вот тогда я и отвечу по форме номер восемь... И тут за дверью раздался крик. Кричала женщина. Кричала Киска. Кричала так, что Вовочка съежился и стал ждать всего, что только может быть. “А-а-а!– кричала Киска,– уберите это от меня!!!” Вот сейчас, представлялось Вовочке, в щепки разлетится дверь и просунется зеленая чешуйчатая лапа... Киска кричала долго, может быть, полчаса, потом стала замолкать, страшно, нечеловечески замолкать – будто душа уже отлетела, а тело еще кричит, исходит криком... Вовочка, не смея зажать уши, потихоньку отползал от двери, пока не оказался под самой дверью кухни. Крик стих, и снова стали слышны голоса. Теперь Эльвира делилась с невидимками подробностями интимных привычек Вовочки. Еще весь колыхаясь внутри, как степлившийся студень, от пережитого ужаса, Вовочка встал на неверные ноги и прошел на кухню. Кастрюля с борщом стояла на плите. Вовочка взял со стола сахарницу и высыпал в борщ. Голоса разом смолкли. Вовочка поднял над головой и швырнул об пол стопку тарелок, выбил табурет из-под чьей-то задницы, взял спички и хотел было поджечь занавески, но передумал и бросил спички в борщ. Туда же он опорожнил пепельницу. Кто-то осторожно,роняя все на своем пути, пятился к выходу из кухни; потом побежал и упал, вскочил и побежал дальше. Вовочка торжествующе захохотал. Ему стало легче. Немного не довершив разгрома, Вовочка выглянул в прихожую. Никого не было. Дверь осталась приоткрытой, и за дверью была просто лестничная площадка. Кошмар кончился, понял Вовочка, и заторопился – вниз, вниз по лестнице, на второй этаж, на первый, на улицу... Ох, не стоило ему торопиться! У дверей подъезда стояли часовые, прямо напротив двери, в песочнице, было оборудовано пулеметное гнездо, а на въезде во двор стоял, растопырив во все стороны стволы пулеметов и пушек, пятнистый многобашенный танк. Пока ошалевший Вовочка понимал, что к чему, к нему подошел офицер в форме внутренних войск; на одном плече его был погон с четырьмя маленькими капитанскими звездочками, а на другом – с одной средних размеров майорской. |
|
| | | | | | ||
– Гражданин Беззубкин? - скучным голосом спросил капитан-майор.– Пожалуйста, встаньте вот сюда, к стенке. Так, ноги на ширину плеч, руки можно за голову... Азизов, Алиев, Аванесян – ко мне! Становись! Товьсь! Гражданин Беззубкин, ваше последнее слово. – Последнее?– переспросил Вовочка.– Как это последнее? За что?!! – Зафиксируйте: последними словами гражданина Беззубкина были слова: “Как последнее” и “За что”,– сказал капитан-майор вынырнувшему из-под его локтя плюгавенькому солдату с блокнотом.– Упускаете шанс, Беззубкин,– усмехаясь непонятно чему, сказал он Вовочке.– Как знать, Владимир Иванович, может быть, от вас сейчас судьбы мира зависели? А? Ладно,– сказал он как бы сам себе.– подождем немного, авось, что и придумается... Даю вам минуту на размышления. Это была, наверное, самая длинная минута Вовочкиной жизни. Густой непробиваемый туман, обволакивающий все извилины, не давал пробиться ни единой мысли – Вовочка только и мог, что переводить глаза с одного автоматного зрачка на другой, потом на третий, и обратно. “Азизов, Алиев, Аванесян,– думал он.– Почему они все на “А”? Это неспроста...” – Минута прошла,– сказал капитан-майор, пряча в карман часы.– Итак, ваше последнее слово? В глазах у Вовочки померкло, и он только и смог, упав на колени, простонать: – Братцы! Отпустите, Христа ради!.. – Это все?– разочарованно спросил капитан-майор.– Это-то нам как раз очень просто сделать. Идите, Владимир Иванович. Но только в дом. Выходить вам пока нельзя. Когда придет время, вам все объяснят. Идите. Вовочка не двинулся с места, а капитан-майор повернулся и пошел прочь какой то совсем не офицерской походкой, устало волоча ноги, и Вовочка слышал, как он бормочет: “Говно парод. Раз в тысячу лет, может, выпадает такое... Раньше вон душу за это продавали, а теперь – отпустите да отпустите...” Не помня себя, Вовочка вплыл в подъезд. Сил не было никаких и ни на что, даже на то, чтобы добраться до квартиры, и он сел на ступеньку и сидел долго, обняв толстенный железный прут перил и уставившись взглядом на щербину в кафельном полу – выпавшая плитка была как пустое место между зубами. Беззубкин, подумал он. Судьбы мира, говорит, были в твоих руках. Шанс, мол, упустил… До него стало доходить – медленно, но стало. Ах, черт! Вовочка вскинулся, чтобы бежать обратно и искать этого странного капитана-майора, но вспомнил пустые зрачки автоматов и остался сидеть. Второй раз он мог не отделаться так легко. Внизу бухнула дверь подвала, и поднялись наверх две девушки странного вида – затянутые в черное трико и в белых шляпах на головах. – О! Джентльмен! – сказала одна.– Джентльмен, пойдемте с нами! – Куда? – осторожно спросил Вовочка. Шпионки, мелькнуло в голове. Их-то и караулят под дверью… – Вам будет интересно,– сказала вторая.– Играет музыка, и все танцуют. Вы танцуете? – Не знаю,– сказал Вовочка.– Смотря что. – Блэкаут, например,– сказала одна. – Можно и рэдаут,– сказала вторая. – Но там нет люстры,– возразила первая. – Идемте?– спросила вторая. – Иду,– сказал Вовочка. Кряхтя, он поднялся на ноги и двинулся следом за девушками. И тут же чуть опять не упал: их черные, с высоким воротником трико, имели солидных размеров выреза в форме сердца, и не где-нибудь, а на ягодицах. На правой ягодице у одной был нарисован приоткрытый рот, а у другой – подмигивающий глаз. Весь в поту, не зная, куда смотреть и что думать, судорожно хватаясь за надежные перила, Вовочка добрался до четвертого этажа. Не стучась, девушки вошли в квартиру. Вовочка помялся на пороге и вошел следом. На него тут же обрушилась мягкая какофония звуков: сумрачная музыка, голоса, механическое гудение. Его провожатые задержались перед зеркалом, поправляя что-то в своей внешности, подрисовывая какие-то подробности – и тут Вовочка неожиданно обернулись к нему. – Вы девственник?– удивленно спросила одна. – Нет,– хрипло сказал Вовочка, пытаясь взять себя в руки. – Из какого вы года?– чуть нахмурясь, спросила вторая. – Что?– не понял Вовочка. – Вы впервые на Треке?– догадалась первая.– И, наверное, из двадцатого века, да? – На каком Треке?– спросил Вовочка.– Объясните мне, что происходит? – Ой,– сказала вторая,– вам так все объяснят, так объяснят! Обе засмеялись и, подталкивая друг дружку плечиками, вошли в комнату. И тут же из комнаты в прихожую просунулся кто-то очень бородатый. – А-а!– радостно сказал бородатый.– Ну, заходите. Новенький? – Новенький, новенький,– наперебой из-за его спины заговорили девушки,– еще ничего не знает, двадцатый век, серость… –Так тем же интереснее,– сказал бородатый.– Ну, входите же! Комната была большая, в два окна, и находилось в ней человек тридцать: стоя; сидя на различных предметах мебели, на подоконниках, на полу; лежа на полу; находясь в замысловатых позах, когда невозможно сказать, стоит человек, сидит или лежит. Посредине комнаты выламывалось замысловатой формы что-то черное, и хотя это ни на что не было похоже, Вовочке показалось вдруг, что это голая негритянка, танцующая между кострами ритуальный возбуждающий танец. Черное это издавало звуки, и все движения в комнате совершались только в такт этим звукам. Девушки, приведшие Вовочку, прошли, пританцовывая, между сидящими и лежащими, встали по обе стороны этого черного и затанцевали так, как Вовочка никогда не видел и даже представить не мог, что такое возможно. Потом ритм сменился, девушки громко сказали: “Хо!” – и тут стало происходить странное: в такт музыке их трико стало менять цвет, а местами становиться прозрачным, как бы исчезать – окошечко открывалось то тут, то там, и никак нельзя было догадаться, где оно откроется в следующий момент… – Пойдемте,– бородач подергал Вовочку за руку.– Это сразу нельзя, опасно. – Что?– не понял Вовочка.– Что опасно? – Эйфорофоника.– непонятно объяснил бородатый.– Сразу все нельзя. Надо постепенно начинать, а то перегорите. Или будете, как вон те,– он показал на троих молодых людей, сидящих неподвижно вокруг белого, на вид очень тяжелого шара. Руки их, положенные на шар, светились розовым, будто бы на просвет. – Наши оргаголики, прямо из лечебницы – и на Трек. Не помогает лечение…– бородатый засмеялся. Они вошли в смежную комнату. Там было внезапно тихо, будто все звуки остались за дверью – не закрытой дверью. – А лечение… от чего?– осторожно спросил Вовочка. – От оргаголизма,– сказал бородатый.– Им там пытаются вмонтировать отвращение к наслаждению. Страшное дело. Уже не человек после этого. Но и так – тоже не человек. – А… вы?..– осторожно продолжал расспросы Вовочка. – Мы меру знаем,– сказал бородатый.– Садитесь вот. Он пододвинул Вовочке мягкий стул. Вовочка сел. Бородатый сел напротив него на край стола, обхватил колено руками. – Устали?– спросил он. – Да,– сказал Вовочка.– А откуда вы знаете? – Все через это проходили,– сказал бородатый.– Вынимают и сразу такую взбучку задают… Кто не первый раз, те все-таки что-то помнят, соображают, а кто впервые…– он засмеялся.– Ну, ничего. Побудете пока с нами, потом пойдете. Они обычно первыми вызывают тех, кто недавно на Треке, так что долго ждать не придется. – Чего – ждать?– спросил Вовочка, чувствуя вдруг, что желудок его начинает медленно падать вниз,– Чего – еще - ждать? – Да не волнуйтесь вы,– сказал бородатый. Ну, поговорят с вами. Люди, такие же точно. Тесты же вы все уже прошло, я думаю. Вы из какого года? – Э-э...– попытался вспомнить Вовочка; не сразу, но получилось:– Из тысяча девятьсот восемьдесят девятого. – Далеко забрались,– почесал бороду бородатый.– Я из две тысячи двадцатого, и то один из самых ранних. Остальные тут кто из сороковых, кто из шестидесятых... Все глубже и глубже роют. Ох, до чего же они дороются? – Кто роет?– спросил Вовочка. – Мы их зовем черпальщиками,– сказал бородатый,– Они из двадцать третьего века. Считают, что мы неправильно живем... да они сами все вам объяснят. Правильно, неправильно – кто разберет, правда? Живем, как можем, а можем так, как получается... В дверь просунулась одна из девушек – запыхавшаяся, раскрасневшаяся, вся в улыбке: – Это вы – Беззубкин? Вас зовут. – Меня?–Вовочка обмер. – Ну да, конечно. Они первачков стараются пораньше пропустить. – Может, не ходить?– повернулся к бородатому Вовочка. – А что будете делать?– спросил бородатый.– Трек закроют, выключат все... Да не бойтесь, идите. Только слушайте их там повнимательнее да вопросов лишних не задавайте. Вообще вопросов не задавайте. Ну, как говорится, ни пуха! – К черту,– пробормотал Вовочка и пошел за девушкой. На лестничной площадке стоял тот самый плюгавенький солдатик с блокнотом. – Пойдемте, сказал солдатик. Они спустились на второй этаж и вошли в квартиру – как раз под Вовочкиной. Там было что-то вроде канцелярии: стоял стол, несколько шкафов, и сидели двое, пожилые, усталые, чем-то неуловимо похожие люди. Только одни был мужчиной, а другая – женщиной. Но это улавливалось не сразу. – Здравствуйте, Владимир Иванович,– сказала женщина.– Вот и настала пора поговорить лично. – Здравствуйте,– сказал Вовочка, еще не понимая, как вести себя: нагло или подобострастно.– Но я вас не знаю. – Разумеется,– сказала женщина.– Можете называть меня Розой, а его – Исидором. Мы черпальщики и работаем в том числе с вами. Сегодня состоялась первая ваша выемка, по поводу чего примите наши поздравления. – Простите,– сказал Вовочка,– Вы не могли бы объяснить это все поподробнее? – Позвольте мне,– сказал Исидор.– Мы работаем, как вам, очевидно, уже сказали, в двадцать третьем веке. Там и живем. Живем довольно сложно. Я не буду вдаваться в детали, вам это трудно понять, да и не ваши это проблемы. Мы проследили корни наших проблем и убедились, что они начинаются от существования в обществе людей балластного типа, то есть людей с нейропсихической структурой эндофугальной организации... – Исидор, голубчик, извини,–сказала женщина,– но так ты ничего не объяснишь. Извините его,– сказала она Вовочке и улыбнулась,– у него с русским языком вашей эпохи напряженка – негде изучать. Он хочет сказать вот что: мы выявляем в обществе людей, которые не несут в нем никаких функций. То есть они занимают место, но не работают. Или изображают работу. И еще: когда я говорю “место” или “работа”, то это очень широкое понятие, по всей ширине семантического поля, просто мне приходится в разговоре с вами использовать знакомые вам слова. В обществе есть много работ, скажем, работа преступника – это тоже для нас работа. То есть мы делаем вывод о полезности того или иного члена общества на основании его противодействия специальной энтропии... – Как любили говорить в наше время – по конечному результату,– вставил Исидор. – Ваш великий современник Лев Николаевич Гумилев – вы не были знакомы с ним?– предсказал, а правильнее сказать, на кончике пера открыл существование социальной энергии; понадобилось очень мало времени, чтобы понять, что существует и социальная энтропия, которая и угрожает в наше время всему человечеству. И вот для преодоления социальной энтропии предложено было несколько проектов, в том числе наш, а именно: дренирование прошлого и изъятие тех субъектов, которые наиболее увеличивают энтропию. Вот вы, Владимир Иванович, потребляете социальную энергию в очень больших количествах, но с чрезвычайно низким КПД. Выход энтропии у вас порядка девяноста-девяноста трех процентов. Это вовсе не значит, что вы обречены на такое положение природой. Да, ваша нейропсихическая схема такова, что в рамках существующего, а точнее сказать, самопроизвольно складывающегося положения вещей вам трудно добиться более высокого КПД. Для этого мы и изъяли вас на время из вашей реальности – если быть точным, на одну секунду, – и поместили сюда, на Трек, в перпендикулярно текущий поток времени. Здесь с вас сняли матрицу, и онейроническая система заставила эту матрицу прожить пятьдесят ваших жизней по двадцать лет каждая – то есть с двадцати пяти до сорока пяти биологических лет,– добиваясь наименьшего выхода энтропии. В последней модели, которую вы помните, выход энтропии был сокращен до восьмидесяти четырех процентов. Это по-прежнему очень много, и выпустить вас с таким результатом мы не имеем права. Поэтому вам предстоит очередной цикл с комплексом тестов по окончании. – Вы сказали: “Которую вы помните”,– Вовочка сам не узнал своего голоса: голос был тихий и абсолютно мертвый.– Вы так сказали... Это значит?.. – Конечно. Это значит, что этой вашей жизни: в роли третьестепенного поэта, с женой Эльвирой,– предшествовали сорок девять других моделей. Но там выход энтропии был гораздо большим. – Значит, я – матрица? Так вы сказали? – Да. Когда, изменяя эту матрицу, мы достигнем приемлемых результатов, то мы омолодим тело на двадцать лет, вмонтируем в него эту матрицу и поместим в поток времени в нужном месте. Это Вовочка слышал, но уже не воспринимал. Ужас от потери себя охватил его целиком. – Это насилие,– прохрипел он,– Я буду жаловаться! Я буду жаловаться!!! Где ваше начальство?!! – Добраться до нашего начальства нам с вами будет довольно трудно,– улыбнулась женщина Роза.– Дело в том, что мы с вами существуем только в памяти онейронической системы в виде информационных пакетов, не более того. Настоящий Владимир Иванович Беззубкин находится в анабиозной ванне и ждет, когда вы воссоединитесь с ним. – Докажите!– запальчиво закричал Вовочка. – Пожалуйста,– сказал Исидор.– Идите за мной. Они вышли из квартиры и стали спускаться вниз. Вовочке почему-то почудилось, что он уже вот так же точно спускался по лестнице – в подвал – в темноту подвала – и после не было ничего, все обрывалось... непонятно... Он шел, будто бы наступая в собственные следы. Исидор отвалил тяжелую дверь, и они вошли куда-то: огромный, не видно конца, подземный зал, решетчатые мостики под потолком, а внизу – маслянисто поблескивающая черная поверхность воды, поделенная тонкими перегородками на продолговатые прямоугольники. – Спустимся?– предложил Исидор. Вовочка молча кивнул. Они стали спускаться вниз по крутой подрагивающей металлической лестнице. Потом Исидор вел его куда-то, потом сказал: “Здесь”. Под Вовочкой была ячейка этого громадного бассейна, и на поверхности воды плавала оранжевая дощечка с надписью черными буквами: “АМ870033 БЕЗЗУБКИН ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ” и еще какими-то непонятными знаками. А под табличкой, под водой, странно нечеткое, растекшееся, белело голос тело с характерным родимым пятном у пупа. -А-а-а!!!– закричал Вовочка,– и дальше он уже ничего не помнил. Владимир Иванович Беззубкин, главный редактор литературно-художественного и общественно-политического журнала “Молодая листва” побрился, поковырял пальцем не вовремя вскочивший прыщик на подбородке, вырвал торчащий из носа волосок и пошел завтракать. Ника, уютно кутаясь в халатик, разливала чай. Владимир Иванович потрепал ее по попке, сказал что-то шутливое, съел гренку с сыром и потопал на работу. По утрам он всегда ходил пешком. Он чмокнул в щечку секретаршу Дашеньку и прошел в свой кабинет. Сегодня было очень много дел... Заглянула Дашенька. – Владимир Иванович,– мелодично сказала она,– там этот пришел, вчерашний… Лазарчук его фамилия. – Фантастику принес? Гоните его в шею!
Из иллюстраций А. Морозова
Опубликовано: сборник Волга-кон-1
|
 |  |  |  |  | | ||
| |||||||
| |||||||