| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Андрей ЛАЗАРЧУК
СВЯЩЕННЫЙ МЕСЯЦ РИНЬ
рассказ
Победивший наследует все...
Убран стол был богато, но безвкусно: телефонный аппарат литого червонного золота с отделкой из темного саозского камня – личный подарок Императора О, – золотой письменный прибор с фигурой Георгия-Победоносца, пронзающего копьем нечто среднее между бизоном и крокодилом, пресс-папье из разрезанного вдоль большой оптической оси кристалла голубого нордита с вплавленным в него макетом московского Кремля, платиновые часы в виде Спасской башни, платиновая же зажигалка – миниатюрная копия памятника Минину и Пожарскому, и, наконец, огромного размера механический календарь с барельефными портретами Императора Всероссийского Александра Петровича и царицы Елизаветы Филипповны. Календарь был двойной: земной и местный. На Земле сегодня было шестнадцатое мая 2147 года. Здесь: одиннадцатый день месяца Ринь, года династии О четыреста шестьдесят шестого. И там, и здесь заканчивалась весна. Телефон мягко мурлыкнул. Юл подвинул поближе микрофон и взял наушник. – Слушаю вас внимательно, – сказал он на Понго. – Пшхардоссу, – сказали на том конце провода на Понго, но с совершенно рязанским акцентом. – Хильдастро во Руссо-кха птрох? – Вполне, – сказал Юл по-русски. – Здравствуйте, – с облегчением вздохнули там. – Это единственная фраза, которую мне удалось запомнить. Я – Петров, я только что прилетел, и мне сказали в порту, чтобы я позвонил в российское представительство третьему секретарю, и дали этот номер... – Их нет никого сейчас, – сказал Юл. – Я вот сижу, жду. – А вы, простите?.. – Я переводчик. Седых. Юлий Седых. – Ага... То есть, в чем дело, вы не знаете? – Вроде бы нет... А вообще – кто вы? – Ну, как сказать – я биохимик, а командирован Этнографическим обществом Мельбурна... – Так вы не россиянин? – Нет. Поэтому я и удивился... – Я понял. Вспомнил. Вам нужен Филдинг? – Да, и я... – Слушайте, я вам все объясню. Филдинг и вся его группа сейчас в поле, километрах в ста отсюда. С тем пунктом очень плохое сообщение, но сегодня туда идет грузовик – отсюда, из представительства. Через два часа. В порту вас ждет машина из посольства, но вы скажите водителю, чтобы он вез вас не в посольство, а сюда – иначе не успеете. У вас большой багаж? – Ну... лаборатория. Из одежды кое-что... – В легковую машину поместится? – Да, конечно же. Это сумка и портфель. – Понятно. Я вас тут встречу. Может сложиться так, что к Филдингу мы поедем вместе. До скорого. – Спасибо. – Ну, что вы. Петров дал отбой, и Юл попытался по телефону дозвониться до посольства – бесполезно, телефонная связь в столице была из рук вон. Тогда он вызвал научного атташе по "жучку" – микроимпульсной рации. Специальным договором с Императором О работникам посольства, торговых представительств, представительств Российской Империи и прочим землянам запрещалось использование технических средств, превосходящих здешний уровень. Контрразведка бдительно следила за этим. Но засекать миллисекундные радиоимпульсы было пока не в ее силах. – Привет, Бад, – сказал Юл, переходя на английский. – Как дела? Мне только что позвонил Петров, биохимик, которого вызвал Филдинг. Я сказал ему, чтобы он сразу, не заезжая в посольство, ехал сюда. Я правильно сделал? – Правильно, – сказал атташе. – Передай ему, что я очень рассчитываю на встречу в скором будущем. – Что нового о здоровье Кэт? – Подтвердилось, – вздохнул атташе. – Итак, Юл, мне очень жаль, но тебе придется поехать туда. – Так я и думал. – Ты ни в чем не нуждаешься? – У меня все с собой, как у доброго паломника. – Хорошо. Как это по-русски: желаю удачи? – Именно так, черный. Спасибо. Надеюсь, скоро увидимся. – Надеюсь, червяк. Счастливой дороги. Юл поиграл своим "жучком", разглядывая его, будто видел впервые в жизни. "Жучок" был выполнен в виде брелока для ключей: маленький зеленый крокодильчик. Почему-то рассыпались мысли, и собрать их пока не удавалось. То, что надо ехать, неожиданностью не оказалось. Отдохнуть от грязного, шумного, душного даже весной города – тоже неплохо. Предстоящая встреча с отцом Александром? Неприятно, конечно, видеть человека, которого ты взял и незаслуженно обидел – обидел сильно и зло... впрочем, не так уж и незаслуженно... Нет, Юл, сказал он сам себе, это не важно, отождествляет ли человек себя со своим государством или нет – важно, чтобы ты его не отождествлял. И если отец Александр полагает себя ответственным за бытие Православной Российской Империи, то это вовсе не значит, что он действительно в ответе за все, что там происходит... Нет, не только это. Что-то еще не позволяло с легкой душой забраться в огромную кабину грузовика и отправиться на встречу с природой, в окрестности Долины Священных Рощ Игрикхо. Юл сунул крокодильчика в карман. Разберемся по ходу дела... С мягким жужжанием откатилась дверь, и появился священник отец Дионисий, хозяин кабинета, тот самый третий секретарь представительства, которому должен был позвонить австралиец Петров. В задумчивости остановился он на пороге, не решив еще, видимо: входить в кабинет или отправляться дальше по каким-то своим секретарским делам. Отец Дионисий был красив, как онейроп. Возможно, он был вообще самым красивым мужчиной, которого Юл видел в реальной действительности. Был он также умен, и ходили слухи о его трениях с архиепископом. Сейчас он смотрел на Юла в упор – и не видел его. – Здравствуйте, Павел Андреевич, – напомнил о себе Юл. – Ох, извините, Юлий Владимирович, – вернулся к действительности отец Дионисий. – Здравствуйте! Смотрю на вас и не вижу... – Есть проблемы? – Проблемы... проблемы – это слишком мягко сказано... Игрикхо продолжают свое. Трех младенцев украли даже в столице... – За сто километров? – не поверил Юл. – Для них это ночь пути. Двух девочек и мальчика. Мальчика не успели даже окрестить... И – ничего не сделать... – Вспомните – четыре года назад... – Не совсем... не совсем так... четыре года назад... – он замолчал, нахмурившись, прислушиваясь к чему-то в себе, но Юл знал, чего он не договорил. |
|
| | | | | | ||
Четыре года назад не было "Купели". – Да, Павел Андреевич, – сказал Юл, – что там с моим делом? – Вы уж извините – не получилось у меня ничего. Не позволили. Даже слушать не стали. Вы же их знаете – иной раз упрутся... – Когда-нибудь я просто вырою подкоп под библиотеку, – сказал Юл. – И тем самым открою себе неограниченный абонемент. Вы не знаете – там полы деревянные или каменные? – Надеюсь, что вы шутите, – сказал отец Дионисий. – В каждой шутке есть доля шутки... – проворчал Юл. – А если попробовать прямо сказать, что это необходимо для того, чтобы разобраться с проблемой студентов? – Именно так я и поступил, – сказал отец Дионисий. – А нельзя ли... м-м... попросить архиепископа?.. – Попросить? Попросить можно... – отец Дионисий не то усмехнулся, не то поморщился. – Вы не обидитесь, если я прямо скажу, что Его Преосвященство никогда не станет хлопотать за нехристя, да еще по фамилии Седых? – А вас это не смущает – и фамилия, и что нехристь? – Это моя работа – общаться с иностранцами. Кроме того... кроме того, я понимаю, что за месяц работы в книгохранилище мы узнаем больше, чем за все годы нашего пребывания тут. – Так значит, я могу рассчитывать на вас? – Я сделаю все возможное. Но вы же знаете – с повторной просьбой можно обращаться только после следующего пустого дня. – Когда им нужны антибиотики, они забывают о регламентации, – проворчал Юл. – Это дней через пятьдесят? – Через сорок восемь, если быть точным. Кстати – вы не помните, когда сегодня будет прохождение "Европы"? – Было утром и будет около полуночи. Да, вам ведь звонил некто Петров... – Он прилетел? – Прилетел, и я сказал ему, чтобы он приезжал сразу сюда. – Спасибо, – сказал отец Дионисий. – С этими Игрикхо я совсем забыл про него. И вот еще что: переводчица группы Филдинга заболела... – Да, мне сказал атташе. Я готов. Но – вы-то как будете обходиться без переводчика? Отец Дионисий сделал неопределенный жест. – Обратимся к Мрецкху. Да и, Бог даст, отец Афанасий вот-вот на него поднимется. – Настоящая эпидемия, – сказал Юл. – Отец Афанасий, Боноски, Селеш, Хомерики, теперь вот – Кэтрин... Остались Ким и я. – Что и доказывает. Юлий Владимирович, что вы такой же переводчик, как я – онейроп, – отец Дионисий широко улыбнулся и пояснил: – Шучу. – Вы не знаете, в таком случае, чей именно я агент? – прищурился Юл. – Омска, Ростова или, может быть, Петербурга? – Я приношу вам самые искренние извинения, – сказал отец Дионисий. – Я глупо пошутил. Простите меня. – Дело в том, – сказал Юл, – что я слышу эту шутку уже не в первый раз. – Вы имеете в виду тот инцидент с отцом Александром? – И его тоже. – Что поделаешь... Вы должны простить нас: россиянам трудно расстаться с представлением, что каждый подданный Конфедерации просто обязан быть шпионом. – Да уж... – неопределенно хмыкнул Юл. Это он знал не понаслышке: во все свои приезды в Москву он ощущал плотный и наглый, на грани фола, прессинг во всем диапазоне: от примитивного уличного топтания и обысков в номере в его отсутствие до попыток тотального эхосканирования – так что приходилось постоянно, не снимая, носить на голове обруч охранителя. Все впечатления о Москве были приправлены головной болью и зудом от плотно сидящего обруча. Гаррота, вспомнил Юл нужное слово. – Так я пойду, встречу Петрова, – сказал он, вставая. – Да, пожалуйста, – сказал отец Дионисий. – И если у него окажутся лишние вещи – оставьте их в своей комнате, хорошо? Юл вышел из здания в тот самый момент, когда в ворота въезжал кремового цвета лимузин – изготовленная на Земле имитация здешней марки "Золотое дерево". Не успела машина остановиться, как из нее выкатился кругленький, упругий, дочерна загорелый человечек в белой безрукавке и шортах. – О! – сказал он. – Ну и жарища тут у вас! Это с вами я говорил по телефону? – Со мной, – сказал Юл. – Где ваш багаж?
Ночь здесь всегда, в любое время года, наступала мгновенно. По серпантину взбирались в полной темноте. Шофер Цуха, из "детей дождя" – так назывались подкидыши к воротам Дворца, очень интересная социальная группа, имевшая даже свой язык, впрочем, похожий на Понго; их воспитывали так, что ни солгать, ни подвести хоть в малом они просто не могли; они работали или служили там, где эти качества были необходимы, а на карьеру рассчитывать не приходилось, – Цуха вел машину медленно, всматриваясь в сверкающее, как река на восходе, полотно дороги; с некоторых пор все дороги, ведущие к Священным Рощам, два-три раза в год посыпали битым стеклом, дабы босые паломники... – Камень, – сказал Цуха. Камень – толстенная плита размером с письменный стол отца Дионисия – лежал посредине дороги. Весу в нем было никак не меньше тонны. Пока Юл скреб подбородок, размышляя, что делать, Цуха снял с крыши кабины щит из досок, и втроем они положили щит так, чтобы получился пандус. По этому пандусу Цуха провел грузовик. Доски похрустывали и поскрипывали, но выдержали пятнадцатитонную машину. – Крепкое дерево, – с уважением сказал Петров. – Что он говорит? – спросил Цуха. – Он говорит, что крепкое дерево, – перевел Юл. – Да, – сказал Цуха. – Очень крепкое. Серое дерево очень крепкое. Очень крепкое и очень дорогое. Скажи ему. – Дюймовая доска из этого дерева не пропускает пистолетную пулю, – сказал Юл. – Раньше из него делали латы, щиты... – Опять камень, – сказал Цуха. – На этот раз не пришлось выходить из машины: камень лежал на краю дороги, и можно было протиснуться. Цуха прижал грузовик к скале, стал медленно, по сантиметру, проводить его мимо камня – и вдруг газанул, с ревом и скрежетом продрался на свободу, погасил огни и вслепую, наугад проехал метров сто. – Что с тобой? – спросил Юл. – Сейчас, – сказал Цуха. – Шевельнулась земля... Позади раздался короткий обвальный гул, удар. Грузовик подпрыгнул. – Боже мой, – прошептал Петров. – Что это? – Змея Гакхайе, – сказал Юл. – Под этой дорогой погребена великая змея Гакхайе. Когда начинается ночь, змея вспоминает, что пора идти на охоту... Цуха, открыв дверцу и встав на сиденье, всматривался поверх кузова в то, что происходит сзади. Потом сел, завел мотор, включил фары и повел машину быстро, как только мог. Лицо его блестело от пота. – Вам вольно шутить, – начал было Петров и оборвал себя: сзади опять донесся – теперь далекий – обвальный грохот. – Успели, хвала Создателю, – прошептал Цуха на языке "детей дождя": с артиклями и редуцированными гласными; та же самая фраза на Понго могла привести прямиком в петлю, так как означала бы: "Мы вздрючили Создателя". – Они сами падают? – спросил Петров. – Иногда сами, – ответил Юл. – А у меня окошко разбилось, – пожаловался Петров. – Я его локтем задел, а оно выпало. Только сейчас Юл почувствовал, что кабина полна свежего холодного воздуха. – Ничего, – сказал он. – Скоро приедем. Не замерзнете? – Какое там, – сказал Петров. – А скажите, пожалуйста, вот когда мы выезжали из города, справа был такой длинный парапет... – Это нижняя стена Дворца. – Да какая стена – мы вдоль этой штуки почти час ехали. – Размеры дворца – сорок пять на пятнадцать километров, - сказал Юл. - Вот, смотрите, - он пальцем на ветровом стекле нарисовал вытянутый овал. – Это дворец, а это – столица, – он обвел кружком нижнюю треть овала. – Такие вот тут масштабы власти. – Да-а, – сказал Петров. – Это должно впечатлять. – Это и впечатляет, – сказал Юл. – А вы разве, когда ехали из порта, не обратили внимания на дворец? Из центра города – очень красивый вид. Холм, стена, шпили – глазурь, золото... – Не обратил, – сказал Петров. – Я все как-то на близлежащее... – Ну, и?.. Петров пожал плечами. – Так ведь – из окна машины. – А все-таки? – Тревожно, – подумав, сказал Петров. Юл молча кивнул.
На перевале остановились отдохнуть. Цуха открыл капот, обошел машину, попинал скаты. Потом сел на землю, скрестив ноги и упершись локтями в колени, и замер. "Дети дождя" владели многими секретами, в том числе и методикой быстрого отдыха; пятнадцать минут в такой позе заменяли им часов шесть крепкого сна. – Ну и небо, – сказал Петров сипло. – Ну и небо же... – Вон – Солнце, – показал ему Юл. – Видите: квадрат из ярких звезд, и прямо над ними... – Маленькое, – сказал Петров. – Невзрачненькое... Вы давно здесь? – С перерывами – шесть лет. Земных. Местных - пять. – И – только переводчик? – Поначалу – только. Потом увлекся... Вообще-то здесь трудно не увлечься чем-нибудь – интересно же неимоверно. И людей не хватает: квота. Сто сорок четыре землянина максимум, а кого, мол, и сколько – сами решайте. И тут уж начинаются протекции и прочие выкручивания рук. И в результате в российском представительстве сорок девять человек, церковников – пятьдесят семь, а в посольстве Земли – двадцать. В торгпредствах – по одному, редко по два человека. Чтобы вас принять, Филдинг кого-то из своих отправил на "Европу"... и ничего же не сделаешь. Дворец недосягаем... – Да, Филдинг писал, что обстановка здесь сложная. – Сложная – не то слово. Непонятная – и нет информации. Смотрите: на планете три материка и чертова прорва островов, все это площадью с Евразию. Природные условия восхитительные. Но зона цивилизации ограничена каким-то магическим кругом: девятьсот - тысяча километров от столицы, не более. Вне этого круга – покинутые города. Пятьсот лет назад покинутые, тысячу лет... Смотрите – "Европа". Прямо над ними медленно плыла неровная цепочка ярких звезд. Перевалила зенит, засветилась красным и померкла. – Вошла в тень, – сказал Юл. – Вам хоть показали планету сверху? – Нет, – сказал Петров. – Сразу сунули в какую-то летучую жестянку... – Жаль. Сверху все это очень красиво. Атмосфера здесь на слишком плотная, но богатая кислородом, магнитное поле сильное – полярные области светятся, как неоновые лампы. Мы, к сожалению, почти на экваторе, а уже с сорок пятого градуса широты такие полярные сияния – о-о!.. Да, я отвлекся. Население все этнически однородно, а языков насчитывается восемь. Ну, Понго – всеобщий. Потом – мужской и женский, причем считается, что перевод с одного на другой невозможен. Язык "детей дождя". Два языка монахов Терксхьюм – детский и взрослый. Детский у них общий с языком Служителей Священных Рощ, а потом – перестают понимать друг друга. Если надо объясниться, объясняются на Понго. Ну, и дворцовый язык – единственный, которого я не знаю. Читать могу, а как он звучит... – Юл пожал плечами. – То есть вам тут интересно, – сказал Петров. – Дико интересно, – сказал Юл. – История здесь запрещена, но, судя по такой структуре языков, этой цивилизации не меньше двадцати тысяч лет. Раскопки дают примерно такую же цифру. На Земле фараоны начинали думать о пирамидах, а здесь уже был бензиновый двигатель и электричество. Ничего, напоминающего компьютер, у них нет до сих пор. В библиотеке Дворца, по нашим прикидкам, двести миллионов томов. Доступ в библиотеку закрыт. Выдают только книги времен текущей династии. Понимаете, рядом с какими кладами мы ходим? Цуха медленно встал, вытянулся струной, совершил ритуал пробуждения – несколько неуловимо быстрых сложных движений. Молча полез в кабину. – Поехали, – сказал Юл Петрову. Петров еще раз посмотрел на небо, покачал головой и сел рядом с ним.
Юл проснулся и вскочил – куда-то надо было бежать. На стене плясали отсветы огня. Ничего не понимая, он скользнул к окну, налетел в темноте на что-то твердое и угловатое – и тут только сообразил, что он не дома и даже не в представительстве. Он в странноприимном доме православной миссии. В гостинице. На второй кровати спал и посапывал Петров. За окном, шагах в пяти, стояли в позе ожидания монахи Терксхьюм с факелами в руках. Странно: полный хоулх монахов – ночью? В самый разгар Бесед? Потом он увидел архимандрита отца Александра, идущего им навстречу. Монахи приняли позу приветствия. Переводчик им был не нужен: все иерархи Терксхьюм и многие простые монахи говорили по-русски. Окна с толстыми мутноватыми стеклами звуков не пропускали, и узнать, о чем будет идти речь, Юл не рассчитывал. Иерарх шагнул вперед, и хоулх мгновенно перестроился: теперь вместо клина стояло маленькое, три на три, каре. Это означало, что дело, которое привело сюда монахов, чрезвычайно важное. Иерарх, встав перед отцом Александром, принял позу почтительности, но тут же переменил ее на позу беседы равных. Юл не видел его лица и не видел, разумеется, знака на налобной повязке, но по быстроте перемены поз понял, что это не простой иерарх из близлежащего монастыря, а иерарх иерархов... либо оркхрор из Дворца... Отец Александр слушал его, все более каменея лицом, потом на секунду упустил контроль над мимикой: закусил губу и нахмурился. Иерарх сказал ему еще что-то, сделав жест сохранения тайны, отец Александр согласно кивнул, и оба они пошли по дощатой дорожке к зданию епархиального управления. Хоулх остался на месте; монахи стояли в позе готовности, держа древка факелов двумя руками. Факел был штатным оружием монахов Терксхьюм. "Терксх" и означало "факел"; "юм" – что-то близкое к "благодати"... На подоконнике стоял кувшин с сорокатравником. Юл налил полный стакан, выпил. Сорокатравник был великолепным адаптогеном. Надо будет предложить Петрову, а то такая перемена мест: Австралия – "Фридом" – "Европа" – столица – миссия... спит, как сурок, даже не шевельнулся ни разу. Бывают такие... крепыши... никакой сорокатравник им не нужен. Юл, морщась от полынной горечи, выпил еще один стакан. Монахи стояли не шевелясь. В позе готовности они могли стоять сутки, не уставая и не теряя боеспособности. Судя по всему, у Терксхьюм была бурная история. До восхода солнца оставался час, ложиться не имело смысла. Юл, не одеваясь, подтащил кресло и сел так, чтобы видеть хоулх. Петров сказал, что первым впечатлением его было: тревожно. Да и как иначе, если на ярких, пестрых улицах города нет ни женщин, ни детей, а есть только мужчины, которые либо стоят – в одиночку, группами, – либо прохаживаются... и, конечно, тысячи взглядов вслед лимузину... Несколько последних дней и столица, и провинциальные города, и села – все жили под страшным гнетом слухов о предстоящем массовом похищении детей. Четыре года назад было примерно то же, и, пока не кончился месяц Ринь, все сходили с ума и метались, но тогда это было сумбурно, беспорядочно... И когда истек последний, восемнадцатый день этого короткого страшного месяца и подвели итоги, оказалось: девятнадцать младенцев действительно было похищено, а пять десятков их истребили преступные матери, знавшие, что человек, рожденный в этом месяце, принесет страшные беды и себе, и родным, и земле, по которой он ходит. Все они были преданы анафеме как язычницы и ведьмы, и не было, наверное, ни одной проповеди, в которой не проклинались бы языческие кровавые обряды, и вот прошли четыре года, и вновь настал месяц Ринь, и все вернулось к исходной точке... Сидеть было жарко, кресло грело как шуба. Юл встал, подошел к кондиционеру. Кондиционер работал, но надо было долго держать руку у раструба, чтобы почувствовать прохладу. Упало напряжение в цепи. Видимо, опять перебои с соляркой... Хоулх стоял, как скульптурная группа, и коптил небо факелами. За без малого полтысячи лет своего правления династия О провела две реформы: перевод языка Понго с иероглифического на звуковое письмо (постепенно на это же письмо перешли и все другие языки, кроме дворцового) – около двухсот лет назад; и принятие христианства в его ортодоксальной версии – тридцать лет назад. Тем самым был нанесен тяжелый удар господствовавшему ранее язычеству – поклонению Игрикхо; Терксхьюм же, к которой христианские догматы подходили, как ключ к замку, расцвела пышным цветом. Юл не знал, какие именно подводные течения привели к заключению Братского Союза; только теперь Терксхьюм признавалась идентичной православию, а все, исповедавшие ее – православными христианами; обряд Юмахта – пролитие на новорожденного соленой воды и нанесение крестообразной ранки на грудь в память о сыне Создателя Ахтаве, принявшем мученическую смерть от мечей язычников, – этот обряд засчитывался за крещение. Понятно, что такое внезапное возвышение – из безвредных еретиков в духовные лидеры – не оставило иерархов Терксхьюм равнодушными; у Юла были подозрения, что роль равноправной части в двуединстве им скоро наскучит. Очень похоже, что в прошлом уже существовало подобное двуединство – двуединство поклонения Игрикхо и Терксхьюм. Это Юл понял, разбираясь с манускриптами на дворцовом языке и обнаружив, что буквы алфавита Понго созданы на основе редкоупотребляемых иероглифов константного ряда. Теперь совершенно по-новому читались некоторые стихи, обрели иной смысл географические названия, имена. Но особенно преобразился календарь. И если буквы, составляющие слово "Ринь" – имя одного из древних пророков Терксхьюм – прочесть как иероглифы, то получится "жертвоприношение младенца"... До принятия христианства – то есть еще тридцать лет назад – в этом месяце, бывающим раз в четыре года, в Священных Рощах Игрикхо приносились в жертву все новорожденные. На пне свежеспиленного дерева Игри крошечное тельце разрубали на шесть частей ударами кривых ритуальных мечей из синего железа. Акт жертвоприношения длился шесть с половиной минут: от момента, когда солнце коснется горизонта, и до его исчезновения с небосвода. Каждый дротх – группа из трех служителей низшего ранга и одного Посвященного – успевал за это время умертвить до пятнадцати младенцев. К утру на пнях не оставалось даже пятен крови: Игрикхо уносили, выскребали, вылизывали все. И так – до дня восемнадцатого, когда пни-алтари обкладывали смолистыми поленьями и сжигали... дымом горящего, вернее, тлеющего дерева Игри пропитывались одежды всех, толпами стоящих вокруг костров, и дым этот был таков, что прикосновение его сохранялось до зимних месяцев, и носящий эту одежду обладал многими привилегиями, о которых и помыслить не мог рядовой подданный Императора О. Это странно, поскольку местные жители не распознавали запахов; ни в одном из языков не было даже самого понятия "запах"... Шестнадцать лет назад Великим Указом Императора О человеческие жертвоприношения были приравнены к убийствам. Но никто не рискнул бы сказать, что они прекратились.
|
 |  |  |  |  | | ||
Редактор - Сергей Ятмасов ©1999 | |||||||
| |||||||
| |||||||