| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Дмитрий ЗАХАРОВ
ТАНЕЦ ТЕРПСИХОРЫ
рассказ
Странные игры ведет со мной Терпсихора.
Это только кажется, что музыке все равно, кто ее играет. На самом же деле ее любимчиков и любовников очень мало. Мало даже по человеческим меркам, и совсем нет по ангельским. Ангел вздыхает. Он сидит на краю наклонившейся в пропасть площадки и смотрит на перемигивающиеся внизу огоньки. Он не знает, что они такое. Может быть, это вспоминают о былых временах погасшие некогда светила, или безвозвратно потерянные человеческие души вновь тянутся к свету… Этой ночью Ангел не играет, и саксофон так и лежит в матовом черном футляре, наверное, вздыхая в унисон хозяину. Ангелу его жалко, но он понимает, что так надо. Сегодня время грусти. Чужая музыка ветвится и крепнет, в надежде выползти из чернильного пятна окаменевшего времени и пространства. Ангел слушает. Его собственная музыка бережно перевязана розовыми ленточками и спрятана в маленький резной футляр, что Ангел носит там, где у него когда-то было сердце… Музыке тепло и уютно, но она все равно немного обижается на Ангела. Его музыка очень ревнива. Вообще-то он старается ее не обижать. Даже случайно. Впрочем, Ангел слишком давно не живет на том свете, чтобы верить в случайности. Сегодня просто необычный день. Необычный? День? Хотя, почему бы ни назвать это именно так? Музыка, к примеру, действительно странная. Она напоминает Ангелу ночи, когда он, глядя в проткнутое светом небо, надеялся на скорый рассвет. Ночь за ночью, раз за разом… или это было только единожды? Неважно. И тогда-то это казалось неважным, что уж говорить о сейчас… Важным же в ту пору был только рассвет. Рассвет, который обязательно наступит. В глубине пропасти тогда каждый день звучало новое северное сияние, а где-то в его цветастой глубине скользила в такт вихрящимся образам и звукам стройная женская фигурка. Муза танца Терпсихора… Рассвет так и не наступил. Должно быть, кто-то посчитал его неэкономичным расходованием мечты и света. И был, наверное, прав. Ангел много над этим размышлял, но так ничего для себя и не решил. Правда, зачем-то едва-едва не стал чьим-то хранителем. Чьим именно, он сейчас уже не помнит. Кстати, а почему он вдруг вспомнил Терпсихору? Ангел в задумчивости выдергивает из правого крыла перо и вертит его в пальцах. Действительно, почему? Наверное, все же оттого, что и тогда, и сейчас он должен идти. Хотя кто бы знал, как не хочется! Ангел поднимает футляр с саксофоном и уходит. А выросшая было музыка осыпается и блекнет. Ведь это только кажется, что музыке все равно, кто ее слушает.
– Я сегодня никого не смогу любить, – вздыхая, сказал Ангел серафиму Даниилу. – Устал, наверное… или в темные флюиды вляпался… Ангел поежился и плотнее запахнулся в белый саван – его колотил озноб. Даниил смотрел, не моргая, с той смесью жалости и ненависти во взгляде, которую способны синтезировать, пожалуй, одни серафимы. Абсолютно нормально смотрел, а то и правильно. Даниил вообще очень правильный серафим. В меру человечный и в меру же одухотворенный. Длинные светлые волосы, карие с легкой позолотой глаза, чуть припудренные дневным светом крылья… а еще жизнь просветителя и почти святого – в недавнем прошлом. Как у всех. – Любовь должна быть началом и основой нашего пребывания, – слегка укоризненно произнес он. – Как же ты так… – и после паузы. – Совсем-совсем никого не хочешь любить? Ангел отрицательно покачал головой. – Устал, наверное, – пожимая плечами, повторил он. – Ладно, – кивнув, неожиданно сжалился Даниил, – возьми отгул на два заката – глядишь, оклемаешься… – Спасибо, – сказал Ангел.
У двери на Четвертое Небо дежурил Дух. То есть, должен был дежурить. На самом же деле у калитки с решетчатым окошечком никого не оказалось. Наверное, Дух опять в депрессии: сидит где-нибудь и уныло смотрит на Полярную звезду. Для такого случая он всегда таскает ее с собой – в спичечном коробке. А может, и звезда его уже не спасает, и Дух снова пьет. Что пьет? Да кто же его знает. Духи – они, пожалуй, вообще самые странные небожители. То ли не до конца падшие ангелы, то ли выдернутые из Чистилища души – характерного цвета. Ангел идет вдоль ограды четвертого круга рая. Под ногами противно хрустит битое стекло. Считается, что светлым сущностям полезно истязать свои чувства чистой болью… Дух сидит на бревнышке с клеймом “Ной и сыновья”. Ангел припоминает, что это какое-то закрытое акционерное общество. Дух явно не в настроении. Он одет в грязную рубашку навыпуск и мятые форменные брюки. Небритый лик задумчиво устремлен вдаль. У ног стоит пустая амфора. Ангел подсаживается рядом. – Тебе ключ, что ли? – осведомляется Дух. – Да нет, – машет рукой Ангел, – я так, посидеть… – А-а, – глубокомысленно произносит Дух. “А где-то сейчас наступает рассвет, – невпопад думает Ангел. – И оттуда виден край всплывающего из ночной глубины солнца”. – А мне дали двухзакатный отгул, – хвастается он. – Отгул – это хорошо, – соглашается Дух. – Мне вот ни разу не давали… Он вздыхает. – А иной раз так хочется… Казалось бы, устроил потоп – и отдыхай себе, ан нет… – Людей жалко? Дух пожимает плечами. – Наверное, все-таки вас.
Ангел сидит на краю пропасти и, болтая в пустоте ногами, играет на саксофоне. За его плечом стоит Терпсихора. Не то, что слушает – вслушивается. Муза танца часто посещает Седьмое Небо. Говорят, оно положено ей по рангу. Времени здесь нет. Оно не выдержало конкуренции со светом. Свет вообще безжалостен к конкурентам… Далеко внизу Ангел видит какого-то человека. Или человечка – в несвежей рубашке и со столь же несвежими мыслями. Должно быть это какой-нибудь… – Божественная мелодия, – со слезами на глазах произносит человек. – Какая ангельская флейта! – Теперь просто обязан родиться новый хранитель, – смеется Терпсихора, – Ты, кстати, не желаешь стать… – Не желаю, – Ангел резко обрывает последний куцый аккорд. Потом кто-нибудь обязательно назовет этот пассаж музыкальным абортом и скажет, что Ангел – изувер и убийца прекрасного. И может быть бывший саксофонист с ним даже согласиться. Потом… А сейчас Ангел бережно укладывает инструмент в черный футляр и, поглаживая теплое дерево, улыбается своим мыслям. – Потанцуем? – спрашивает он Терпсихору, протягивая ей перепачканную чужими чувствами ладонь. – Как, – кокетливо удивляется муза, – ты разве танцуешь? Я помню, всегда отказывался. – Всегда давно кончилось.
И они танцуют что-то белое и летящее в осеннем лесу. Здесь большие и немножко грустные деревья, никогда не видевшие ничего подобного. Этот раз первый… и последний. Они знают, что другого не будет. Знает это и Ангел, а легкомысленная Терпсихора наверняка чувствует. Музыка меняется. Музыка? А разве она была? – Конечно, была, – говорит Терпсихора. – Я всегда путешествую в ее окружении. Скрипки в коем веке не плачут. И даже не грустят. Просто поют о чем-то беззаботном. Откуда-то на маленьких свирельках и колокольчиках им подыгрывает ветер. – Я хочу вернуться на землю, – признается Ангел. – Я думаю, что-то случилось со мной и с небом. – Ты – странный ангел, – смеется Терпсихора. – Всегда желаешь диковинного. Они делают шаг за шагом, все больше удаляясь от Семи Дверей Небес. Ангелу сейчас кажется, что та самая пропасть, в которую он любил смотреть в ожидании рассвета, все шире распахивает им ворота. И очень хочется за них заглянуть. Только вот музыка становится все тише, уползая обратно. Дело в том, что ей абсолютно неважно, кто под нее танцует.
Октябрь 1999 |
|
| | | | | | ||
Опубликовано впервые
|
 |  |  |  | | |||
| |||||||
| |||||||