| Александр СИЛАЕВ БРАТВА ПО РАЗУМУ повесть Данный текст являет собой хронику восстания мартинистов, писаную первым лицом и культурно обделанную с его согласия. Чтение остается на вашей совести, ибо первое лицо, по его словам, грозит всему человечеству. начало, в котором наши берут свое, но свое сразу не отдается Враги отечества, неверные сыны,
Штурмуют Русь на долбаной дрезине,
Кипят бои в молочном магазине,
И наступает царствие ханы.
новейшая история красиво Март у нас, паханы присяжные, месяц подлый - конец зимы. Ветры воют, в ушах шумят, надрываютя. Асфальт - ледяная корка. Направо - хана, налево - ради чего я посмотрел налево? Там сугроб черного цвета уныло поет песнь отчаяния. Красиво, да? Не к добру, не к процветанию - ни к чертям. Иногда, правда, ростепель и того. Из под снега разное дерьмо вылазит, настоящее, и не очень: допустим, кошачий труп. Смотришь на него и мыслишь: ой ты родина, как тебя сделали… Сибирь для меня, как вы поняли, суровое испытание.
Настал понедельник, и стало ясно: Наташка - это все. Обжалованию не подлежит.
Вы спросите о причинах, и я скажу - таковы законы. Спросите о поводах, и я улыбнусь. Увольнение, насморк, ветер. С Наташкой вы уже поняли. Вонючая, дырявая ностальгия взяла меня за горло и начала душить корявыми пальцами и старуха с косой до пят... ну здравствуй, думаю, вот ты какой: роковой пиздец. Красиво?
Но я переломил ход событий: свернул судьбу, развернул, чувствую себя в дикой норме. Как Бонапарт. Ох, думаю, мы придем, так и всем придет!
Сейчас, всем назло, расскажу о роли своей личности. И пусть рассудит меня с лжецами чистый, как слеза, суд истории. Суд, паханы присяжные, но не судилище… и взметнусь я белым соколом правды, и сражу верховного гондурса, и задам ему - чтоб знал, казенная печень! атас ему под ребро!
Значит, так себе: климат антинародный, погода тоже… задворки истории Не пришей козе рукав - вот моя судьба, в двух словах. По-разному она шла: то в гору, то в жопу, то зебрушкой полосатой.
Жил я сам, вроде одинокой березы. Родители отъехали, Наташка моя, так сказать, увы... Мой этаж магический, третий. Жили когда-нибудь на третьем, или не довелось? Я признаюсь вам - это сильное впечатление. На всю жизнь. Будь я шах, купил бы третьи этажи во всем мире.
Комната, линолиум, кухня - а чего еще? Зато скромно, и конспиративно, без тараканов. Здесь я зрел, как спелый арбуз, и мысли мои наливались тяжелым соком… И шептала чуйка - придет тебе, Гриш, сладкая эра, оближет тебя русская нация, как тульский пряник, и выставит на почет.
Когда уволили, понял - скоро. Собрал манатки, обзвонил корешей. Разобрал манатки обратно. Умылся, подтерся, выдраил зубы до сверкающего сияния. Устроил себе маленький Рубикон. Бросил жребий. Не понравилось. Поплевал и бросил еще. Вышло лучше.
Эх, думаю, лети оно сизым голубем… Сдохнуть, так чтобы зарубку о себе оставить на древе бытия. Или не так, присяжные мои паханы? один - ноль Чаша гнева наполнилась, как бачок, и пролилась на просторы родины. Судите сами - кто бы такое вытерпел? В 10.30 (по новому времени) мы с ребятами взяли местную власть. А чего? - спросили ребята. Я зыркнул им, чтобы не мешкали, дал понять: революция мне - вторая мама.
Моя страна - большой и жирный кусок, всякий на него готов облизнуться. Но родина - не лоханка. Она, как русский язык, могуча и необъятна, чтобы управиться с ней на раз. Нашим плацдармом будет черный квадрат - решили мы, закусили, плюнули и растерли… наконец, ударили по рукам. Черный квадрат - это шифр, кодовое название области. Я годами твердил, что шифр - главное оружие революции. Вдруг до часа W раскроют нашу идею, и накроется чистая воля, как в том кино?
Решение пришло дерзко… я нашел старый номер "Городского вестника", накрутил цифры, и, хохоча, влупил последнее известие: "Баста, переворот. Все мы граждане Сибирской Республики. Губернатор - низложен полностью. Куда низложен? Куда обычно... Я новый президент. Ясно тебе, пресса желтая?" На той стороне обиделись: мол, не желтая, и вообще не пресса. "А какая ты - синяя? зеленая? полосатая? Так это еще хуже", - загадочно сказал я. И добавил: "В среду оставьте полосу для указов нового кабинета". Там испугались: квартира, мол, частная, а зовут его Владимир Иванович, пенсионер, 74 годка… какая редакция?
Я потребовал номер паспорта. Старательно записал (отчетность - главное в государстве). Что бы еще изведать у гражданина? Я, нахмурив брови, задумался как сова. Можно положить трубку, спросил старик? Душу выверни для начала. Старик немного вывернул душу: рассказал про детство, анальный секс, заготовку кормов для Кузи. Ладно, свободен… а потом меня осенило: это же был редактор "Вестника", паразит. Притворился, чтоб втереться в доверие к новой власти! Кузя там, сопливое детство, ага… Почувствовал, наверное, крах режима, и давай бородой юлить.
Что ж, один - ноль в пользу нашего прошлого. Но ничего, мы "Вестник" еще найдем, а то хитрые… грезят, как уйти на московскую сторону.
Не думайте, люди милые, что я хотел воевать с Россией - мира желал вечного, хлеба и соли. Только селезенкой чуял: бывать беде. Так и было… верить надо внутренним органам! забить соплю За окном пели птички. Я мельком подумал, что надо бы послушать радио - может, послышится новый гимн. То есть гимном песня еще не будет… но, в крайнем случае, дам указ. Ладно. Я знал, что вопросы символики - самые пустяковые. Вы спросите, а чему я придавал значение наибольшее, о чем болела душа моя? Я отвечу вам: наша собака закопана в экономике. Это же конец и начало в одном лице, так сказать, пятка русского Ахиллеса…
Думаете, я лыком вышивал в школьные годы? Хрен. Я подвижничал с ранних лет, с двенадцати - писал законы для экономики. Адам Смит и рядом не пролетал. Я был готов нырнуть в народное хозяйство и захлебнуться его бедой, я был готов спасти наши ТЭЦ, мне снился цветной металл: желтый, синий, зеленый. Когда просыпался, я грезил о посевной. Я был готов сажать и окучивать до трех ночи - и вот когда я созрел, заговор мартинистов обрел себя. Соратники, чуя мой перевес, ходили согнутыми и мигали, как светофоры… "Экономика, - сказал я, - это вам не стадо баранов". У фразы тут же выросли крылья и она полетела в народ, на вечную память.
Но, чтобы нырнуть в посевную, надо было утвердиться и окопаться. Следовало турнуть реакцию и вовремя, без проволочек, забить соплю (забить соплю - это шифр, по-нашему - обретение легитимности).
Вопрос пилил меня в самое сердце: как донести до нации, что у нее сменилась верхушка? Звонить в каждую газету, на каждый телеканал? Какая безумная, утомительная мысль. Я вызвал Егорку с первого этажа и возвел в чины, доверил ему пресс-службу. Пусть теперь Егорка страдает.
И завертелся маховик новой идейности… Я даже не заметил, как на весь глобус пахнуло нашим. Это ведь Егорка сочинил, будто у меня 68 тезисов: не убий, не укради, не возжелай там… Пусть он и отдувается… Или я не прав, дорогие присяжные паханы?
На два часа я назначил пресс-конференцию. В два не пришел, нашлись дела поважнее, но Егорка, умница, не подвел - отчитался как соленый огурчик.
По его словам, журналистам очень понравилось. Теперь я - мужик в расцвете признания. Легитимность можно пихать в банки и мариновать на зиму. Я шифрованно записал: в 14.00 забили соплинушку.
Так я думал. А потом разверзлась лютая правда, и вперилась в меня индевелым оком, и заскулила похоронный марш… одним словом - Егорка вместо СМИ позвал каких-то скотов. Пропили 84 рубля из партийной кассы, а потом, разумеется, отчитались. Это было первым шагом в отстой, в политическое болото.
В первый день юное правительство Сибирской республики просрало стратегический темп… И где? - в информации! Долгими вечерами кусаю пальцы: как я доверил живое дело иуде? Куда дел контроль и партийную дисциплину? Увы и ах: я носил личину слепого кутенка. цветные картинки Часы показывали 17.52 новой жизни. Вместе со всей республикой я чувствовал себя обновленным. Устроить, что ли, парад по такому поводу? Для большого парада не хватало военной силы... Но малый парад - тоже дело.
Я подошел к зеркалу и тщательно оглядел себя, даже разделся: не молод, не стар, нужной национальности - чем не лидер? Глаза блестят, как фонарики надежды в непроглядной тьме людского безмолвия… Красиво, да? Свои люди у меня - на каждом углу торчат. Вот еще крылатая: "Люди - золотая кладезь на черный день". Кому как, а людишки от нее балдели.
Первый вечер нового государства… Господи, как красиво, у меня нет слов русского языка! Я вышел смотреть закат, а потом вернулся. С флагом решено - у нас будет триколор цвета заката.
Что главное в судьбе президента? Опыт сотен поколений твердил: не болеть и держаться в курсе. Я порезал батона, цапнул кусочек колбасы и сел перед ящиком: может, чего покажут? Как никак, вечерние новости. Я должен понять настроения своего народа, нюхнуть, так сказать, реалий.
Мой телевизор - большая коробка на память о прошлом веке. Не сочувствуйте. Я с детства, как чистый дух, не ценил мещанские прелести.
Вот не знаю, как с памятником - может, потомки скинутся. Но тогда с журналистов первый ломоть. Я им нашел работу, и если бы они оценили сразу… как знать, как знать…
Пресс-конференцию Егорки не показали, и я, кристальная душа, радовался: думал, что была прямая трансляция, фурор, бля, цветы и тернии.
Первый канал осветил визит их президента в какую-то таракань. На образование Сибирской Республики - ноль страстей. Я вкусил мощь российского лидера. Сильный, стало быть, мужик: сам, поди, поизвелся, еще бы - такой край от него ушел, такие люди, реки, металл цветной… А он ломает затишье пред самой бурей: с крестьянами лясы точит, самогончик - хряп, чуть корову не подоил. Но я, как давешний аналитик, видел реалии, и между строк, и между кадров - тем более. Президент, конечно, отчаянно переживает, но думает накрыть меня тихой сапой. У него же ФСБ, десантники, то и се… на миг сомнения хладным оползнем сковали живую душу: устоим ли? А если он, как рыжий лис, начнет торговаться - допустим, позовет ребят к себе в кабинет? Вот, допустим, Васька Жмых или Иннокентий Сергеевич - купятся они на кусок с барского плеча? Что он посулит нашим людям: бабу, чин, крепкое мужское рукопожатие? Я бы за крепкое не пошел, не дурак все-таки, учен жизнью… Но если тому же Эдику всучить министерство… Я нахмурился. Как на рентгене увидел я хлипкую душу Эдика, и понял - этот предаст. За девку-то хрен, даже за молодую, не такого теста наш Эдик. Но за министра сдаст, не помилует.
Я принес из кухни повстанческий блокнот с черной коркой, открыл и чиркнул напротив Эдика жирный знак. Поразмыслил, и чиркнул еще один. Напротив других я поставил тайные закорючки. Теперь можно успокоиться за тылы. Я нырнул взглядом в ящик, щелкнул кнопками: второй гнал рекламу. Понятно, зачем - последние деньки все-таки. Усмехнулся: я бы тоже рекламу гнал. Третий канал щеголял мятежностью: он казал низложенного подонка. Губернатор открыл, губернатор закрыл… буркнул чего-то… подписал, назначил, стоп... вот характер: он играет свою игру. Молодец, усмехнулся я, кремень-мужик и какой артист, наверное, заядлый… не знаю, смог бы я: тебя же обделали, ты в дырочке от нуля… но харизма прет, и морда - бетонный столб. Достойный враг, решил я, кусая хлебушек. Что он может? У реакции, как всегда, найдется пара дивизий… А мой полководец - лох.
Я вспомнил Жмыха: хороший он, спасу нет, только не Суворов. Может, передать силовиков Иннокентию Сергеевичу? Но Иннокентий Сергеевич у нас на деньгах, и вообще он мирный, хуже майского жука… а вот оценщик Пустых? Сможет ли Пустых повести за собой юных мальчиков на шквальную смерть, сметать черные гнезда, жучить и карать, ярким пламенем выжигая плесень… как красиво-то, господи… сможет, морда! я промокнул глаза и уставился на экран.
Нажал кнопку и рассмеялся: на четвертом канале царила паника. Чтобы замести следы, они устроили нам концерт. На кого ты, старая уловка бывалых крыс? На меня? Ша!
Судьба канала решилась в пользу канала - из бывалых крыс я сделаю белых мышек, они будут хавать с моей руки, с ноги будут хавать, с левой… За это я увешаю их наградами. Я уже придумал две цацки: орден "За успех" и медальный вымпел "На радость".
Концерт так себе… Смотрел до конца, нашел пару мелодий. Так себе мелодии. Написал в блокнот: больше музыки, хорошей и разной. То есть слушать, ушами слушать, и чтобы сердце забилось в такт, выпрыгивая под небеса: бум-бум, бум-бум, и т.д. Во-первых, музыка винтит души, во-вторых, будь она проклята, и символику бы пора… Страна мрет без гимна, как папуасия. И так целые сутки. Купить, что ли, чуток кассет?
На шестом канале было то же самое. Муета позорная.
Наконец, где-то мелькнул президент. Усталый, муторный, в предвестии бессонных ночей. Что, голубчик, не ждали нашего с ложкой дегтя? Но с Москвой у нас - мир, труд, май… Я сам хотел, чтобы хлеб да соль, без балды и карманной фиги: выпили б, закусили, посольствами обменялись. Суверенному - воля, как говорится. Мы ведь не Чечня, мы добрее - как овечки, как тихий час. А сончас на федерацию зуб не точит: подремлем свое, и снова сольемся, кто же против? Но уж больно воли захотелось, самоуправства, чистого абсолюта.
На последнем канале плясала волосатая девка. Девка - это к добру, решил я и выключил телевизор. малый политсовет Глянул на часы и понял: час пробил. Не час, конечно, а двадцать один с копейкой - самое время. Первым позвонил Вася Жмых. Потом набились и остальные - весь малый политсовет. Почему малый, спросите? Ну, большой - это когда с Егоркой… А какой резон секретаря ровнять с добровольцами? Короче, была элита: Пустых - мордатый оценщик, Иннокентий Сергеевич, Васька Жмых, и, конечно, Эдик, друг счастливого детства.
- Деньги, - сказал я, глядя в очи Иннокентия Сергеевича. - Деньги давай, тиран - на душе моей с утра пусто. А когда на душе пустырь, у меня урчит в бессознательном. Знаешь ли, как бывает - урчание в бессознательном? Нюхал ли ты Фрейда, баклан?
- А, это, - равнодушно обронил Иннокентий, выуживая на свет полтинник. - Можешь брать. Только зря по-жлобски разводишь: один к двум. Разводи как надо, половину на середину.
- Это пятьдесят процентов, что ли?
- Оно самой. И бери у бабы Зины, усек?
- У бабы Зины прошлый раз горько было, - заметил я. - Невкусно ведь, Иннокентий.
- А когда это нам сладко было? А невкусно тебе будет, когда метилу возьмешь. То есть нет - сначала-то ничего, даже чуть сладковато…
- Откуда ты знаешь?
- Жизненный опыт, - кратко пояснил Иннокентий. - Давай дуй, емеля. Или Ваську отряди, от него только треп козлиный. Чего тебе бежать, раз ты у нас вожак, типа лидер? Красный, типа, флагман?
- Я типа флагман, - сказал я. - Только не красный, брат. Я радужный. Что я, педераст - красным флагманом рассекать? А тебе, Иннокентий, громкое людское спасибо. Без спонсора, как пить дать, на корню усохли…
- Родной наш, минфинушка. - Эдик полез его обнимать. - Зуб даю на отсечение, ты наш батя, или того хуже - комбат. Кто, кроме тебя, на дело вырядит?
Я разжал кулаки: что же такое, а? Измена, бля, черный ворон и алый снег? Я тайно открыл блокнот (тот самый, повстанческий, с черной коркой) и поставил напротив Эдика восемь жирных знаков, на миг утих, но кобра измены снова стала душить. Загнул листок и пометил Иннокентия Сергеевича, грязного филантропа. Полегчало. Я сглотнул и тихо оглядел союзников. Жмых, пострел, сдулся к бабе Зине…
Эдик зырнул в мои глаза, чистые глаза омутно-синего цвета томной печали, красивые глаза - как у Шишкина на картине.
- Давай о деле, Гриш, пора бы.
- А чего о деле? Над всей страной безоблачное небо. Знаешь, как это?
- А?
- Хана старому режиму, гнили и падали. Безоблачное небо - шифрец такой, сразу не подсечь. Только червяк гложет: власть-то взяли, а чего с ней делать? Вот ты, Эдик, что будешь делать при новой власти?
- Жить буду, наверное. Век свободы не видали, а тут - опс, и скачали себе права, все как велено.
- Наивный! Настоящие мужики за свободу раком вставали: Кампанелла там, Робеспьер… За свободу надо страдать. А лучше всего подохнуть. Герой - он кто? Думаешь, овца белая? Герой - кто отринул цепи и захлебнулся морем в крови… Это истина. Всосал, прыщ на теле России?
В эту фразу я вложил кое-какое презрение. Он, хоть и дурак, но понял, по морде вижу - все понял.
- Сука ты, командир.
- Что, уел?
- Ну, не совсем.
- Тогда цыц... прыщом жил - прыщом и помирать надо.
Помолчали, значит.
- А ты чего молчишь, Пустых? Оценщик Пустых - зеркало русского похуизма?
- Я о своем молчу.
- Я же говорю - похуист. Молчать нужно так, чтобы тебя понимали. Душой молчать - понял? А с тобой, говно, и помолчать не о чем.
Болтали о всякой мелочи: погоде, ценах, Катюхе. Интересная, кстати, тема (по словам Иннокентия). "Катюха - наша дурашлюха". Это я рифманул. Пустых возразил, чуть поспорили, покричали. Эдик хотел сказать, но что Эдик сечет в Катюхе? Он с ней не спал, детей не рожал... Наконец, подвалил друг Вася.
- Я тебя долго ждал, - вздохнул я.
- Зачем?
- Дела такие, обзор назрел. Садись, Вася, слушай.
Замахнули по первой, я коротко изложил…
- Гонишь ты, - сказал Иннокентий. - Зачем коротко? Давай по полной, договаривай, все свои.
Я принял и дал по полной.
- Ого, - сказал Эдик. - Я даже не думал.
- Конечно, прыщ, ты кое-чем думаешь, а надо - другим местом.
- Да у тебя другое место хуже, чем у меня кое-что!
- Может, сравним? - предложил Васька Жмых, стягивая носок. - Я тоже, мужики, поучаствую. Как говорится, олимпиада - залог успеха. На старт, как говорится, внимание…
- Уймись, спартак-динамо: ведь пожгем сучью рать, тогда и вымерим супермена… А насчет идеи - это ты сильно.
- Вчера у деда был, - сказал Пустых. - Верите? Я зашорился, как свинья, а он правду вмазал… Говорит, у тебя ай-кью триста с хуем.
- Это с ним, понятно. А само-то по себе?
Пустых обиженно засопел, как вулкан Везувий, и бросил нас на произвол судеб. Буквально - встал и убрел, в никуда, в сумрак мартовской ночи. Я, не будь лох, вынул блокнот и пометил скота ромашкой. Большой секрет от моей компании, что значит эта символика: ромашки и ели, голуби и кресты. Ренегаты не уйдут, когда мы придем и настанем. Одна беда - мы и ренегаты смешались в общем миксере мироздания, я бы сказал - в божественном миксере имени его промысла… зерна и плевелы - как их размешать, как?
Впрочем, уже неважно.
- Давай нашу, - предложил Вася.
- Нашу плохо, - нахмурился Иннокентий. - Не канает. А вот ихняя - ничего. Лупит в самую суть…
Сказано - сделано.
Шел пар. За окнами злобно выли, а нам слюной плевать - мы в тепле. Нить разговора юлила, как Шахрезада.
- Когда в народ пойдем?
- А тебе что, с нами охренело, в мутняк уже?
- Нет, ребята, с вами улет в забое… это как живого Ленина увидать. Смотрю на вас - душа, как соловей, надрывается. Я про народ в смысле политработы. Ну, чтобы агитация, все как надо.
Я слушал эти детские разговоры: политологи, в душу мать… улет у них в забое, ага. Я проникся к наивным душам отеческой теплотой, пахнуло негой, я осекся и покосился.
- Ребята, хорош метаться. Все просчитано: в люди выйдем на шестой день. Я сегодня гулял: в городе неспокойно, омон и шухер, все на ушах, или на соплях… Массы можно понять - они не въехали, кто хозяин. Реакция цепляется за победу, там реакции - как собак. Ходят, суки, и навскидку мочат, не щадят, суки, женщин и стариков.
- Сам видел? - спросил Вася.
- Сам не видел, - терпеливо, как ребенку, объяснил я. - Кто же такие вещи покажет - расстрелы женщин, а тем более стариков? Но атмосфера, Вась, сама атмосфера злобы и насилия. Если бои кипят в центре, на окраине тоже чуется, ты поверь… У меня чуйка в сто крат сильнее, чем у вас, помноженных на Егорку.
- Может, нам в лес свалить? До шестого дня?
Я взбеленился:
- Что мы, трусы мокрые, в лесу от насилия шухериться? Там наших мочат, женщин и стариков - а мы за город, на кедровые орешки? Здесь будем шухериться, как партизаны. Иннокентию тоже налей, не мудись… В чем отличие конспирации от позора? Встань, Жмых, и ответь начальнику, как в гестапо.
- Параграф два дэ восемь. Отличие конспирации от позора заключено в доблести и отваге, - отчеканил Жмых (я устав три года скреб, душу себе вымотал - так что пусть ребятушки не финтят).
- Сильный ответ. По словам Иннокентия, в яблочко за кило. Ну, грянем как мушкетеры?
Грянули за отвагу, и я оглядел соратников… милые мои рожи, я с вами хоть в ад, хоть на колбасу. Огонь, воды, медные трубы - все едино, когда веришь в бессмертие этих душ.
- Гриша, зачем на шестой день? Мы ведь не шестые, чтоб так гнобиться.
- Родные мои… - и слезы выступили, как хрустальные бусинки. - Вы хоть знаете о тайной арифметике разума? Кабалистика - наше все. Я прикинул и рассчитал: шесть - магическое число. На шестой день волнения стихнут, и мы забьем соплю навсегда. Мы сядем на ярко-белых коней и въедем в город как ломовые цезари… под шум, овации, бой курантов. Ты был когда-нибудь на коне?
- А женщины отдаваться будут? Прямо на улицах? - спросил Вася.
- Так будут, что тебе надоест. На грязном асфальте. Ты всем пресытишься, тебе захочется главного - большей власти. Тогда я дам тебе свежий план. Твои зенки расширятся, как колеса. Ты знал, что экспансия - моя жизнь?
- Война с Китаем?
- Вася, ты мракобес. Все просчитано. Китай - тактический партнер против НАТО.
- Я хотел спросить… Блок НАТО - это сильный враг? Если по-настоящему?
- По-настоящему - это конец. Но НАТО - тактический партнер от Кремля. Думаешь, Москва легко отпустит Сибирь?
- Сейчас скажу… Россия - тюрьма народов, в которой мы живем у параши. Угадал?
- Россия - это наша родина. Не клади поганый язык… С Москвой мы будет брататься, лелеять, холить. Кто, как не русские, спасут нас от желтой оспы? От азиатов с жадными очами? Вообще я за суверенность до Урала, но чтобы с оттяжкой.
- Тогда я фонарею… скажи, лидер, куда же мы двинем армию и морские силы?
Я посмотрел на Васю с ноткой печали.
- Куда получится… Откройте, мать вашу, глаза на мир. А ты, Иннокентий, не блюй на Эдика, блюй сюда… или на пол, если душа того просит. Во-первых, политика есть искусство возможного, во-вторых - продолжение войны, в-третьих - производное экономики. Всос?
- Что?
- Я спрашиваю - есть понимание? Вася, когда ты гадишь в тапки - это не политика. Политика, прежде всего, искусство возможного… Чего сидишь? Доставай тетрадку по революции, раз зашел.
Я был типа Зевса, слова мои секли молнии, и сидящие моргали, чтобы молнии не слепили глаз. Не видели, клевреты, как бог Один сходит на землю? Вот так и сходит - под мигание людских глаз, чувствуя свою моготу и тщету сует, что объяли сонное бытие в чересполосице усталых годин.
Я диктовал до трех ночи, потом упал, и друзья донесли меня до постели.
Утром встал, пошатался, вынул ящик и подавился плачевным рыком: в партийной кассе похудело на двадцать рэ. Какое детективное блядство, подумал я. Взял блокнот и пометил всех изображением топора. Самый острый топор вышел рядом с Пустых. Это разбудило пытливую мысль; в ней я пробыл полчаса, затем умылся, цапнул, что осталось и вышел вон.
Типа в люди. гулять - короткими перебежками Кадры значат очень многое, почти все. И хотя соратники скорее попутчики, я должен хранить свою живую силу. Гражданская война в самом цвете. Я уберег их вчера от вылазок, ведь ходить табором в это время - дело рисковое. Ходить одному, наверное, еще опаснее, но мне-то не привыкать…
Вылазка доказала печальную теорему: недоверчивость - темная сторона сограждан, от этого не уйти. Меня всюду принимали за двойника.
Допустим, в булочной… зашел, представился, все как есть - мне грубо сказали, чтоб я не вел клевету. "Что вы понимаете?" - спросил я. "Ты, сучий вымень, вали кулем", - сказал парень в синем трико, то ли грузчик, то ли простое мурло. Этот случай навел меня на скорбные мысли. С другой стороны - сколько искренней чистоты было в глазах мурла-грузчика! Наш человек может приласкать, даже в гневе, не ведая таинств своей души; а если не верите, то рискните сами и убедитесь.
Та же история - с мелкими вариантами - повторилась на Горького, после чего в гастрономе, и, наконец, в 13.05. Например, в !3.05 меня прозвали грубым словом из пяти букв.
Стало ясно, что почва не разработана, не удобрена. Делать нечего - я ответил едкими словами и поехал к себе домой.
Хотите знать, чем я пригвоздил оппозицию в 13.05? Самым рыночным было выражение муебляха, а пронзающим до нутра - сабантуй, в смысле - сабантуй себе в жопу.
Едкое словцо - наш верный товарищ. Верно, присяжные мои паханы? один в поле Так вот, еду в хату, и тайком, про себя пою игривый мотивчик. Вдруг вижу - за окном троллейбуса адепты новой республики бьют морды каким-то гадам, я бы сказал - ренегатам и палачам. "Стой! - кричу я. - Тормози, сучий вымень, не то тебя, заумного, взад рожу…" Водила тормознул за углом. Я чуть не выполнил обещание, но было поздно - меня звали впереди событий.
Подбегаю, но факт - силы уже неравны. Остатки милиции пришли на выручку своим ренегатам. Ясно дело. И вот уже наших вяжут, а главного адепта ренегат охаживает дубиной. "Интересно, затронут ли его печень? А может, мочевой пузырь?" - пронеслась догадка, шальная и пьянящая. Бедняга увидел меня и глаза его увлажнились на чистом месте. Держись, славный малый, главное - хвост пистолем. Я вскинул руку, типа но пасаран.
Червяк впился в мою зеркальную душу, тираня ее в куски: броситься наперевес довлеющей козло-силе или все-таки тормознуть, отложить себя на будущее? Я закрыл глаза, чтоб представить будущий поединок: я в поле, дует ветер, смеркается, и где-то вдали гудит Само Зло… Я усмехаюсь, как в Голливуде, хотя больше всего хочется извиниться, спрятаться, обоссаться. Только я, братцы, не мыший хвост, все решено как на Рубиконе, я один - кругом чистое поле. Нет пути назад, чтобы извиниться и обоссаться.
Само Зло гудит не спеша, но качественно, и, я бы сказал, вальяжно. По дымке над холмами видно, что оно приближается. Скорость - где-то кило за час. Вот оно поглотило ближайшую деревеньку, только хруст стоит и визжат с ужаса перепуганные девахи. Как подло с его стороны напугать девах, размышляю я. Все сильнее хочется извиниться… Но я улыбаюсь и делаю зарубку на дереве - чтоб не забыть про девах, за них спросится по-особому. Вдали горят молодые ели, в небе клубится дым - так маскируется Само Зло.
Вижу - бегут звери. Волки и ежики, медведи и барсуки… "Куда вы, милые?" - спрашиваю их по-звериному. - "На хрен, брат" - говорят он. И сам вижу, что больше некуда, только на хрен. "Лютует, милые?" - спрашиваю я их. Звери ничего не говорят, корчат в ответ усталые морды, и мне ясно - чепец идет, и, стало быть, чепцу дорога.
И вот начинает гудеть вблизи, я бы сказал - с чувством глумления и цинизма. Я не вижу оскал противника, но ощущаю его всеми фибрами, всеми жабрами.... Оружие холодеет в моих руках. Что впереди: бесчестие или позор, слава или бессмертие? Я стискиваю зубы, чтобы не извиниться в последний миг. И тут оно появляется. "А-а-а!" - мой крик оглашает русское поле, и становится нестерпимо гордо за цельно прожитые минуты. Зло, как водится, разевает пасть, и в ее непроглядной тьме я вижу свои худшие подозрения… Кружат, как бывало, враждебные вихри. "Вот ты какой, в поле воин", - оно усмехается, норовя цапнуться на подходе. Я топорщусь, напрягая последнее мужества. И воля к власти горланит на ветру боевые марши…
Хватило секунды. Сквозь мое сердце пробежали те звери, волки и ежики, а особенно, не знаю почему, барсуки. И что же теперь: потерять лицо в уличном мордобое?
Я решил, подражая Кутузову, отступить. МВД бьется в агонии, исход решен, и решен, самое главное, в глубине… Какого хрена? Я снова поднял кулак, отчаянно сигналя, и только.
Какой-то мент пристально посмотрел мне внутрь. Я поставил ментальный блок - пусть он увидит там черноту и преданность бывшей власти. Однако ренегат пошел на меня, видимо, взломав слабую защиту. Я пожалел, что мало тренировался в ментальном блоке, думал - не пригодится… Ан вот. Козло-сила шла на меня, хотелось, как вы помните, извиниться, но - поздно мерять, когда отрезано.
А может, у него задание - убрать лидера? Мои фотки, наверное, отпечатали, фамилия - отзыв и пароль, харизма расцвела гладиолусом… А? Может, это избранный мент, натасканный на теракты, как волкодавы натасканы на волков, а кошки - на валерьянку?
Я улыбнулся - какое счастье, что неделю назад я сжег свои документы, все, ради конспирации. Я улыбнулся, растянув удовольствие до ушей. Я сжег твои улики, избранный мент, сжег как ворох газет, с песнями и шутками, под сто грамм. Костер горел во дворе, и Вася Жмых, чистая душа, хотел что-то поджарить, куснуть романтики.
Помню - жарили голубя. Сначала он отбивался, а потом ничего, затих. Я ловил его с выдумкой, на показ. Жалко птицу, но мы хотели не голубя, а романтики, и жареный голубь - так себе, ее повод, или, точнее сказать, формальность. Все хорошо, но была печаль из-за Эдика - друг блевал как машина для блевания, что явно не по-людски, и это наводило меня на мысли…
- Вы видели драку?
- Нет, - ответил я. - Я, кстати, сторонник экс-губернатора. Да, не удивляйтесь. Я против народных путчей. Доказать обратное будет сложно-о-о, - я подмигнул. - Вы, конечно, думаете о сходстве. Вам ответить как есть, или на самом деле? Этот феномен объясним моим сходством, и это все.
Мент сказал что-то еще, но это уже блажь, тленная суета - слова похерили ореол могущества, и я взял гран-при в ристалище подкованного ума - свободу.
Они уехали, увозя на казнь троих сторонников молодой Сибирской Республики.
Менты - кранты, рифманул я, идя по улице. Это было настолько в масть, что я замер, а когда пришел в себя, увидел небо над головой. Оно было бездонно, как мое сочувствие трем несчастным.
Я зашел в ближний двор, расстегнул ширинку… последний весенний снег начал украшаться буквами "м", "е", "н"… я иссяк, дописав первое слово. Чем продолжить пропаганду? И надо ли продолжать? Желтеющее говорит само за себя… Я вылетел со двора опустошенным и окрыленным. наше дело - стабилизец * * * |
