Марина САВВИНЫХ СТИХИ * * *
Твой камень – изумруд.
Он зелен и лукав.
Мой – бирюза, и нет
Камней нежней и тише…
Не прячь пустую грусть,
Как фокусник, в рукав:
Ты птицелов, а здесь
Живут хорьки и мыши.
Бессмыслица нужна,
Как телу – гибкий хрящ,
Всему, что носит смысл
И замышлялось тонко…
Зеленый небосклон
Бутылочно блестящ,
И зелены глаза
У твоего ребенка…
Ладошка – бирюза.
Запястье – изумруд.
Ты птицелов, а здесь
Живут хорьки и мыши… * * *
Свете небесный, что рано потух ты?!
Жалко мне, мало мне солнечных дней –
С Тихой, туманной, таинственной бухты
Ночь наплывает без звезд и огней… Мне ли глядеть на пустые ворота,
Мне ли минуты тоскливо считать,
Мне ли в часы запредельной дремоты
Ветхие нитки в отчаяние рвать?.. Нету мне отзыва, нет мне ответа…
Только по сопкам летит во весь дух
Круглое красное облако… Это
Свет мой небесный, что рано потух… * * * “Пускай меня простит Винсент ван Гог
За то, что я помочь ему не смог…”
Арсений Тарковский. Пусть мне простит бедняга Гельдерин,
Что до сих пор поэты одиноки,
Что тянется их сиротливый клин,
В земные не укладываясь сроки…
Невольно поддаваясь на обман,
Который повсеместно одинаков,
Сливает гениальный графоман
Поток души с потоком вод и злаков;
Он входит в одиночество, как в храм,
Где трепет свеч и ангельское пенье,
И приобщает Бог к Своим дарам
Его золотоносное терпенье… * * * С. Ю. Курганову. Мой современник Данте Алигьери
Сквозь щель пифагорейского числа
Увидел смысл в сомнение и вере,
Узрел Добро в самораспятьях Зла.
С учтивостью протягивая руку
Незнаемому другу и врагу,
Он родствен лире… или родствен луку…
Стрела и песня пробуют дугу
Между его спокойными зрачками,
Где зыблются Голгофа и альков…
Асфальта не касаясь башмаками,
Как темный вихорь между облаков,
Он движется… подобное в подобном…
Себя мы вспоминаем лишь в аду,
В неугасимом пламени, способном
К великому гончарному труду! EXISTENCIA. Есть у телеги – колея.
Есть у ковра – основа.
А у меня есть только я
И мыслимое слово.
Я наполняю сей сосуд
Своим существованьем,
И несравним мой странный труд
Ни с ковкой, ни с ваяньем.
Я не поставлю рядом с ним
Резца благое дело:
Так только духа горький дым
В живое входит тело…
Лети, явление ума,
Во мрак строки соседней!
Свобода там или тюрьма –
Узнаю я последней… * * * Е. Байкаловой. Обожженная лампа качнулась – и вскось
Улетело твое покрывало…
Не тревожься. Мир тверд, как слоновая кость.
Вот утро. Конец карнавала.
Мы прощаемся – мальчики хором поют.
Ночь – фиалковой клумбой – увяла.
Нам уже неуместно и холодно тут.
Утро мертвых. Конец карновала.
На крючок – белоснежною маску греха.
Под кровать – каблучки и рубины.
Над руинами площади – крик петуха
И разорванный плащ Коломбины. * * * Андрею. Вот тебе мои сто сорок свечек
И моя дорога из песка…
Не сдавайся, братец мой кузнечик,
Жестяному посвисту листка!
Хочешь ли хорошего летанья?
Так летают, пальчик уколов…
Кто же унимает жар скитанья
Дымом кем - то выдуманных слов?
Если бы прорваться не хотела,
Как артезианская вода,
Изнутри стрекочущего тела
Обоюдоострая слюда, –
Можно быть хитиновым калифом
Царствовать над маревом – в глуши,
Мифами объятой, словно тифом…
Только для очнувшийся души.
Панцирь – ненадежная облатка.
Полдень щелкнет как змеиный зуб,
Промелькнет оранжевая складка
Чьих-то улыбающихся губ…
И в тумане, на краю востока,
Встанет тень незримой Каабы,
Что влечет любовно и жестоко
Всякого, взыскавшего судьбы. * * * Лотос – лотос… лагуна – берлога…
Пепел – водоросль… плачу? жива?
Надо мной никого, кроме Бога.
Подо мною – вода и трава.
Что вы стелетесь, умные змеи?
Кто тянулся – давно перерос…
Боже мой! я ответить не смею
На еще не возникший вопрос!..
Ты спроси меня! – или на это
Недостаточно родственных прав?
Или Богу довольно ответа
Предлежащих потоков и трав?!. P. S. Когда бы мы не умерли тогда,
Не стали только словом, только знаком,
Полуразмытым контуром следа,
Клочком святыни, брошенной собакам,
То, кто б из нас узнал себя – в другом,
В сосуде без орнамента и глянца
И в площадной латыни итальянца,
Край света обошедшего кругом?.. | 
