| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Александр АСТРАХАНЦЕВ
ПОЧЕМ НЫНЧЕ ВАН ГОГ
рассказ
– Вот, значит. И назвали мы его с Олегом – УИКГМ-1, то есть "усилитель импульсов коры головного мозга", первая рабочая модель. – Мда-а, интересно... Ну, давай за твой УИКГМ! Это в изрядно захламленной комнатенке, больше похожей на мастерскую, чем на жилье, с одним окном, распахнутым в теплые и сухие сентябрьские сумерки, навстречу светлому закату за верхушками тихо роняющих жухлый лист тополей, сидели за столом двое сверстников лет этак слегка за тридцать: один, тот, что рассказывал про УИКГМ – крепыш с круглой, коротко стриженой головой, другой, что поднял сейчас рюмку и предложил выпить за УИКГМ – наоборот, худой и жилистый, с аскетически впалыми щеками, жидкой бородкой, лысеющим теменем и длинными, свисающими сзади на плечи волосами. Крепыша звали Андреем Кузиным, высокого и худого – Сергеем Мамоновым, однако друг друга они называли уменьшительно-грубоватыми именами, даже, скорее, кличками, оставшимися от детства: Мамонов Андрея – "Андрюхой", а Кузин Сергея, соответственно – "Серегой". Перед ними, слабо отражаясь в темной полировке стола, стояла початая бутылка коньяка, а также кое-как, по-холостяцки собранная закуска в тарелках: грубые ломти хлеба и колбасы, алые помидоры и желтые крупные яблоки. Еще на столе перед ними стоял небольшой, сантиметров в тридцать высоты ящичек в черной пластиковой облицовке, с многочисленными кнопочками, рычажками, светящимися глазками и прорезями окошечек, в которых виднелись шкалы с тончайшими, словно паутинки, качающимися и пульсирующими стрелками. Сидящие опрокинули в себя по рюмочке, шумно выдохнули и закусили всем понемногу; хозяин, крепыш Кузин, забыл положить на стол вилки, поэтому ели руками. – Аббревиатура, конечно, не блеск,– заметил Мамонов. – Не умеете вы, технари, красиво называть свои детища. УИКГМ! Извини меня, но это звук отрыжки... Так что, это у вас секретная работа, или как? – Да какая секретная!– вяло махнул рукой Кузин. – Теоретические основы ее давно известны, и во всех странах этот прибор разрабатывается; может, даже где-то и готов, так что все эти секреты – чистая условность; тут важно, кто первый. Хотя болтать, конечно, слишком не надо – я-то тебе как другу детства: все – между нами. – Да поня-атно! Но вы с Олегом заявку на патент-то хоть подали? – Конечно! Только пока там почешутся, пока экспертизу пройдет – это ж гонки на черепахах. Хорошо хоть, патент действует со дня подачи заявки – надеюсь, все-таки будем первыми, и тогда – вот им всем! – Кузин показал кому-то в пространство задорный кукиш. – И он что, в самом деле усиливает работу мозга? – недоверчиво кивнул Мамонов на черный ящичек. – Мгм,– кивнул Кузин с набитым ртом – он как раз откусил бок сочного хрусткого яблока. – И как он действует? – Н-ну... как бы это тебе попроще-то? – Кузин, наконец, разжевал и проглотил откушенное. – Ты имеешь представление о биоимпульсах коры головного мозга? – Имею, конечно!– уверенно заявил Мамонов. – Постоянно читаю "Науку и жизнь". – Х-хэ, скажи еще: журнал "Мурзилку" читаешь!.. В общем, каждый участок твоей корки генерирует биоэнергетические импульсы, причем каждый импульс – это целый каскад волн. Усекаешь? Мамонов кивнул. – И вот, представь себе: каждый участок твоей корки работает как радиостанция, а я, предположим – этот прибор! – Андрей постучал ногтем по корпусу черного ящика; увлекшись рассказом, он оживился, глаза его возбужденно заблестели. – Так вот, мне надо настроиться на твою корку, отловить самый сильный, рабочий, так сказать, импульс, очистить от помех – а их жуть сколько: тут и сердце, и желудок, и дыхалка, и мочеполовая система – это ж тоже мощные источники, не считая внешних... Отловить, значит, разложить, прочитать импульс, потом снова сгенерировать, усилить – и отправить в твою башку. Причем это легко, если вшить в череп антенну, а попробуй отловить и отправить обратно без нее! – Мда-а...– Мамонов, пощипывая бороденку, взглянул на черный неказистый ящик с некоторым уважением. – Это интересно,– с серьезностью, не то искренней, не то деланной, изрек он. – А какие именно импульсы он усиливает? – Н-ну, в первую очередь, конечно, при запоминании – когда в мозгу преобладает один устойчивый импульс. Хочешь, на тебе проверю? – Потом,– состорожничал Мамонов. – Надо, наверное, на трезвую голову... А это не опасно? – Да ты что! Мы на себе уже обкатали. – Двоечникам должен хорошо помогать. – Слишком дорого,– рассмеялся Андрей,– пускай сами учат... Вот людям творческим – другое дело! Писателям, ученым, инженерам... Представляешь, как можно изменить жизнь? Это же сказка будет! – А скажи,– задумчиво спросил Мамонов, не очень внимательно слушая товарища,– он должен, в таком случае, помогать гипнозу? – Гипнозу?– переспросил Кузин и задумался. – В принципе, да!.. Ты хорошую мысль подал: можно использовать в медицине! – И много у вас этих приборов?– спросил Мамонов, сосредоточенно собрав брови на переносице, упорно размышляя о чем-то своем. – Да откуда! Два всего – все ведь вручную, все методом тыка,– простодушно откровенничал Кузин. – Это,– небрежно кивнул он на свой черный ящик, – аналог, я его дома собрал, для себя; балуюсь вот от нечего делать вечерами, совершенствую. – А если украдут? – Ящик-то?– рассмеялся Кузин. – Да пусть крадут! Кроме нас с Олегом, тут никто ничего не поймет, вся программа – в этой кости, – расхваставшись, постучал он пальцем по своему крепкому лбу. – Ну что, выпьем за мой секрет? Снова выпили по рюмочке; закусили. – Ты меня извини за прозаический вопрос,– продолжил между тем Мамонов,– но что тебе теперь обещает этот ящик в смысле мани-мани? – характерным движением он потер нечто невидимое меж большим и указательным пальцами. – В смысле мани-мани?– переспросил Кузин. – Да пока ничего... Конечно, если б мы с Олегом работали не в нашем чертовом НИИ и не были повязаны темой, можно бы просто толкнуть его за бугор – уверен, там за него не поскупились бы. Хотя... на кого напорешься и там. А тут единственный путь – ждать: как пойдет конъюнктура, будем ли первыми, и чем платить будут? Вот такой расклад... Да черт с ним, поживем – увидим,– беспечно махну он рукой. – Ну, ладно, как ты, рассказывай. Что новенького в искусствоведении? – А знаешь, Андрюха,– не слыша товарища, сказал Мамонов,– у меня в голове сложился грандиозный план! Андрей вдруг расхохотался. – Чего ты?– недоуменно спросил Мамонов. – Чем это я тебя так рассмешил? – А тем,– торжествующе ответил Андрей, подняв палец,– что мой УИКГМ, несмотря на неблагозвучную аббревиатуру, работает как часы! Знаешь, почему у тебя родился грандиозный план? Сказать? – Ну, скажи. – Потому что я включил и настроил его на тебя! Видишь: действует и на пьяные мозги! – Прекрасно,– кисловато, безо всякого воодушевления отозвался Мамонов. – Можешь теперь переключить его на себя, чтобы лучше усвоить мою мысль. И послушай внимательно. А перед этим давай-ка еще вмажем,– он наполнил рюмки и поднял свою. – За успех нашего безнадежного предприятия, которое я хочу тебе предложить! Выпили, выдохнули разом, сложили по бутерброду с колбасой и взяли по помидору; Мамонов откусил от того и другого, прожевал и стал развивать свое предложение, начав, впрочем, издалека: – Ты вот не знаешь, сколько получишь за него – и получишь ли вообще? А ведь с его помощью, как я понял, можно уже сегодня... ну, не сегодня, а, скажем, уже завтра заработать бабки... |
|
| | | | | | ||
Кузин хотел возразить, но Мамонов движением руки остановил его: – Нет, ты дослушай – я тебя слушал. И, между прочим, не перебивал! Знаю, что ты скажешь: что ты не имеешь права, ты не один над ним работал... – Но я действительно не имею права! – Нет, имеешь, потому что Олег – всего лишь твой прямой начальник и руководитель темы, а ты, ты – главный исполнитель, ты – автор этого ящика! – Я действительно много сил вложил, но Олег... – Не надо! Знаю, сколько ты над ним бился – ты ж еще студентом мне о нем уши прожужжал! И прекрасно знаю, сколько сил ты на него убил: у тебя даже семьи нет, от тебя жена ушла – ты не мог ее обеспечить! Посмотри, как ты одет, чем питаешься, в какой дыре живешь! А у твоего распрекрасного Олега Скроботова, между прочим, и жена, и квартира, и машина есть, и зарплата, наверное, раза в два побольше! А результат вы поделите как? Пополам? Или он как начальник урвет больше? – Нет, пополам – мы уже говорили. – Ой, свежо предание! А если долларами запахнет – тут столько сразу набежит, что тебе и места у пирога не хватит! – Но это ты так думаешь... Так где твоя идея? – Ну вот, значит... Нет, давай сначала еще по одной! Выпили еще по одной. – А теперь рассмотрим меня, грешного,– продолжал Мамонов, уже более свободно и раскованно. – Да, кандидат искусствоведения. Казалось бы, должен неплохо жить – но как может жить кандидат искусствоведения в нашем с тобой городе при нашем убогом музее, плюс две-три лекции в пединституте, плюс одна-две статейки в газете? Это ж – чтоб только с голоду не сдохнуть!.. – Не прибедняйся! Ты ж иконами приторговываешь, и неплохо, вроде бы, а? – Андрей, улыбаясь, погрозил ему пальцем. – А куда деваться? Ты ж вон тоже телевизоры чинишь! – Чиню,– признался Андрей. – Да силком всучивают! – Ну, приторговываю, уличил. И знаю как облупленных всех этих торгашей картинами, иконами, раритетами! Если им в лапы приплыло что-то интересное, к кому, думаешь, они бегут на консультацию? Ко мне, конечно! Так почему я, специалист, знающий настоящую цену этому, должен жить намного хуже их? Ты можешь мне ответить? – Но так и должно быть! Честные всегда будут хуже жуликов жить! – А я считаю, что так быть не должно!.. Так вот, у одного из этих торгашей я видел вчера небольшой холстик; представь себе: подлинный Ван Гог, из серии провансальских пейзажей! Можешь себе представить? Под-лин-ный!.. Не вижу удивления на лицах! – А откуда, интересно, он у него взялся? – А хрен его знает!.. До сих пор выплывают. Даже у нас. Я, конечно, обязан был взять его для нашего музея – но он же нищий, наш музей, он бедней церковной мыши! Я попросил мужика оставить его для меня. Он оставил. Но расплатиться с ним я должен сразу, без расписок – чтоб никаких следов. Кстати, ты деньгами не богат? – Да откуда, Серега – я не богаче твоего музея. – Вечно у тебя ничего нет. – Но я найду, если надо... – Можно бы даже так: выкупить его вместе, а потом толкнуть за бугор: в Москве сейчас этих скупщиков – как воронья на свалке,– да толкнуть с умом. Я думаю, на много годочков подпитал бы нас с тобой Ваня Гог. И хорошо бы – провернуть это с помощью твоего усилителя! – А причем здесь он? – Не понял? Да он же, торгаш мой, хоть в Ван Гоге ни уха ни рыла, но слыхал, что дорого, а потому будет драть безбожно. – Кто он такой, этот твой торгаш? – Да-а, недоделанный один, и фамилия подходящая: Ханыкин. Выставили в свое время из худучилища: подделывал и загонял иконы. Я ж ему теорию искусств и преподавал. Тот еще жох! – А этот его Ван Гог – не подделка? – За кого ты меня держишь? Я ж на постимпрессионизме зубы съел, у меня диссертация по "мирискусникам", а ноги у них оттуда растут! Да, я тебе скажу, слабо ему подделать – я с лупой ее осмотрел, поверь на слово!.. Но надо вдвоем: я б мозги пудрил, а ты бы с этой своей штукой поддержал мой напор. Может твой УИКГМ такую операцию выполнить? – В принципе, может,– помолчав, ответил Кузин. – Но неудобно: что-то вроде шантажа получается? – Брось ты! – А, потом, я слово Олегу дал. – Ну вот, опять про белого бычка!– фыркнул Мамонов. – "Слово дал"! Да что такое слово в наше время? А твой Олег тебе слово дал? Ты уверен, что он тут же не нарушит его, как запахнет монетой?.. Я ж тебя не прошу денно и нощно эксплуатировать прибор – нужно-то всего один-единственный раз прийти, спрятавши его, к тому же, в портфель, так что его и в глаза никто не увидит, побыть полчаса и снова уйти; остальное беру на себя. И ничего больше не надо – только настроить его и побыть около. Это, я тебе доложу, не более нечестно, чем обучать кретинов. Да нас боженька еще благодарить будет, что накажем прохвоста! – Ты считаешь, мы с тобой имеем право наказывать? – Конечно!– решительно ответил Мамонов. – Серега, ты толкаешь на преступление. – Да чего тебе втемяшилось? Никакого преступления тут нет – еще такой статьи для тебя не придумали в Уголовном Кодексе!.. Кстати, хорошая проверка твоего аппарата! – Ладно, уговорил,– махнул Кузин размякшей после выпитого рукой – его, похоже, забавляла внешняя сторона дела: проверка детища и почти детективный план действий. – Давай – за успех нашего безнадежного предприятия! Они чокнулись и выпили. – Сколько наличности ты можешь дать?– спросил далее Мамонов. – А сколько надо? – Да сколько можешь. Имей в виду, тут доллары нужны. – Попробую поклянчить у предков: хвалились, что дадут, если женюсь, – рассмеялся Кузин. – Вот и огорошу! А потом скажу, не получилось, – и верну. – Да вернешь, конечно – в течение двух недель я это проверну: слетать в Москву и обратить товар в деньги. Причем минимум в десятикратном размере!.. Обо всех деталях договорились тут же, с вечера. * * * Операция по выманиванию Ван Гога прошла, можно сказать, блестяще. К Ханыкину пришли часов в десять утра – не слишком рано, но и не слишком поздно, когда, по расчетам Мамонова, тот должен уже встать и позавтракать, но еще не быть занятым делами, а потому – в благодушном расположении духа. Поднялись по лестнице обычного панельного дома, остановились напротив обычной квартиры с бронированной стальной, с глазком посередине, двери. Кузин осторожно поставил портфель, открыл его, сел на корточки и минут пять поколдовал над своим усилителем, настраивая и расправляя внутри портфеля компактную усиленную антенну, затем аккуратно закрыл портфель и кивнул Мамонову. Мамонов нажал кнопку звонка. Прошло несколько долгих минут, которые растянулись в целую вечность; нетерпеливый человек давно бы уж плюнул с досады, повернулся и ушел. Но они стояли ждали. – Может, его дома нет?– шепнул Кузин. Мамонов движением руки успокоил его. – Это у него тактика такая,– шепотом ответил он. Наконец, там кто-то зашевелился, загремел засов, звякнула цепочка, затем, слышно, распахнулась внутренняя дверь, и недовольный голос глухо спросил: – Кто? За стальной дверью послышалось сопение – хозяин, видимо, прильнул к глазку. Мамонов подвинул Андрея, чтобы хозяин смог рассмотреть его внимательнее. Потом, наконец, щелкнул замок; бронированная дверь, взвизгнув, отворилась и впустила обоих. Прихожая как прихожая – длинная, узкая и тесная. Хозяин, лысоватый полнеющий молодой мужчина с широким бледным лицом, по-домашнему расхристанный: в застиранной майке с короткими рукавами, растянутых брюках-трико с пузырями на коленях и в растоптанных шлепанцах на босу ногу,– захлопнул за гостями дверь и сразу же пристально вгляделся в Андрея, переведя подозрительный взгляд на громоздкий портфель. Мамонов, перехватив его взгляд, похлопал по портфелю Андрея рукой и дружелюбно произнес: – Вот пожалуйста – целый портфель денег принесли! – Ну, ладно,– удовлетворенно сказал тогда хозяин, и глаза его потеплели. – Сейчас я на минуту удалюсь, и приступим. Вы уж извините – застали меня, можно сказать, врасплох, – он развел руками и скрылся за тяжелой портьерой. Его не было не минуту, как он пообещал, а еще минут пять, показавшихся гостям вечностью. Что это за минута у него такая? Стоя в прихожей и переминаясь, они ободряюще переглянулись: дескать, ничего, все пока нормально! Но вот хозяин появился, принаряженный в яркий свитер и голубенькие щеголеватые джинсы, аккуратно на этот раз причесанный, сразу преобразившись в энергичного и благодушного дельца средней руки, и повел их дальше. Они прошли сначала в тесно заставленную мебелью гостиную; весь джентльменский набор среднестатистического горожанина пребывал здесь в непоколебимом наличии: диван, кресла, "стенка" с книгами, хрусталем и фарфором, громадина-телевизор, ковер на полу, люстра с хрустальными слезками – на потолке и, конечно же, несколько икон на стене – для украшения; однако унылую эту гармонию нарушала одна-единственная вещь, совершенно вываливаясь из этого набора: крупный пейзаж на стене рядом с иконами, написанный маслом, в темной тяжелой раме, пейзаж хоть и незамысловатый, но очень точный и проникновенный, выполненный, похоже, большим мастером: серовато-лиловатый матовый снег, деревенский домик с забором, дерево и желто-золотой закат надо всем; несмотря на обилие снега на картине, тянуло от нее теплом, свежестью и человечьим уютом, обещанным в том деревенском домике... Андрей задержал на ней свой взгляд – слишком уж непривычной была картина в этом заурядном интерьере. – Крылов это, ученик Куинджи, уже классика,– шепнул на ходу Мамонов, шедший за ним. – Ну, пошли, пошли быстрее! – Прошу в мое ателье!– меж тем произнес хозяин, распахнув глухую дверь, спрятанную за другой портьерой. Они прошли туда. То была узкая и длинная, довольно пустая комната: большой письменный стол у окна, заваленный всякой всячиной, дощатый стеллаж вдоль одной стены, заставленный книгами, банками, коробками; среди этого хлама выделялся старинный, видимо, подсвечник из полированной темной бронзы в виде женской обнаженной фигурки, держащей в поднятой руке факел; в комнате еще стоял пустой мольберт и около него стул с высокой спинкой, а к пустой противоположной стене прислонены холсты в рамах и темные доски разнокалиберных икон. Хозяин подошел к кипе холстов, вытащил из середины небольшую, сантиметров в сорок на шестьдесят, картину в простенькой темной рамке и поставил на мольберт: – Вот она, ждет вас. Андрей подошел к картине и стал рассматривать ее в упор; целью его было, держа в руке портфель, подобраться как можно ближе к хозяину; другой рукой, засунутой в карман куртки, он сжимал коробочку дистанционного управления. Но ему интересно было рассмотреть и саму картину. Хоть он и маловато понимал живопись, но представление о ней все же имел – в юности даже интересовался ею, пытаясь постичь то, что постигают в ней другие; для этого он брал в университетской библиотеке толстые крупноформатные альбомы с цветными репродукциями и монографии о великих художниках, посетил в свое время все известные музе в Москве и Петербурге и об импрессионистах, разумеется, знал; но увлечение это скоро кончилось, а теперь вот он мог стать совладельцем настоящего Ван Гога, и это придавало ему ощущение серьезности момента и чувство ответственности и заставляло пристальнее всмотреться в картину. А ничего особенного в ней и не было: луг с блеклой бурой травой и искорками синих цветов, поодаль – белая каменная ограда и ворота в ограде, а за оградой – крыша фермы или сарая, слегка загороженная темной зеленью дерева, и надо всем этим синее небо – простенький пейзажик, только написанный характерными вертикальными жесткими мазками: похоже, действительно Ван Гог, каким его Андрей помнит по репродукциям... Но тот, в гостиной, Крыловский пейзаж – роскошней, сочнее, ближе душе... И какая маленькая картинка; почему-то думалось, что она должна быть гораздо больше. А Мамонов уже завел с хозяином бодягу торгов; надо было, делая вид, что изучаешь холст, начинать работать самому. Мамонов сначала назвал сумму в три тысячи, ссылаясь на то, что совсем не установлено, подлинник ли это, а если даже и подлинник, то ведь его нет ни в одном каталоге, нужно много труда и времени, пока его признают... Хозяин, рассмеявшись при цифре три тысячи, назвал свою: сорок тысяч, – возражая при этом, что если б картина была каталожной, он бы не стал тут с ними возиться, а нашел бы покупателя посолидней, на что Сергей возразил, что в том-то и дело: без него, без Сергея, кто ж Гоше поверит, и даже наоборот, стоит ему сказать, что Гоша продает подделку – значит, так оно и будет, на что Гоша возразил, что, в конце концов, не на одном Сергее свет клином сошелся – можно поискать и других искусствоведов; Сергей тогда возразил, что неизвестно еще, можно ли вообще установить подлинность этой картинки, хотя, разумеется, это – в компетенции искусствоведов, но ведь у них вполне закономерен будет интерес, откуда она у Гоши взялась, а этим сподручнее заниматься уже не искусствоведам, а следователям... И при этом они отчаянно торговались: Мамонов набавлял по пятьсот, хозяин, к удовлетворению гостей, споро сбавлял по две-три тысячи, а Андрей все это время старался держаться около него со своим портфелем. Дойдя до семи тысяч, то есть до всей наличности, которую они с собой принесли, Сергей остановился и уперся; хозяин уперся при этом на двадцати и сказал, что уступает за двадцать только потому, что ему крайне нужны деньги – забрать где-то иконки, а продавать холст ниже – это уже просто смешить людей: за семь-то тысяч его можно продать и на перекрестке – любой дурак, ничего в этом не смыслящий, уж о Ван Гоге-то, во всяком случае, слыхал... Сергей метнул красноречивый взгляд в Андрея, требуя от него с его усилителем решительной поддержки, и сам затем употребил все свое ученое красноречие, выкладываясь перед Ханыкиным, пытаясь все же навязать свою цену. И меры подействовали: Ханыкин уступил; ударили по рукам на двенадцати, причем недостающие пять Сергей обязался выложить в течение недели, и Ханыкин даже не требовал письменного обязательства – верил на слово. – Давай, доставай деньги,– сказал Мамонов Кузину; для маскировки они положили их в портфель поверх усилителя. Андрей отошел к окну, осторожно поставил портфель на край стола, отодвинув хлам, выложил деньги и убрал портфель. – Вот,– сказал он. – Семь тысяч. Купюры были некрупными, и куча получилась внушительная. Подошли Сергей с Ханыкиным; Сергей пересчитал; хозяин внимательно следил за счетом и ворчал, что не могли принести купюр покрупнее. Затем Сергей достал из кармана серую тряпицу и тонкую бечевку, завернул и перевязал картину. Хозяин проводил их и захлопнул за ними дверь. На лестнице переглянулись, перемигнулись и легко побежали вниз, Андрей – помахивая портфелем, Сергей – с легким угловатым свертком подмышкой; поди, угадай, что у обоих – по бесценной ноше в руках! Выйдя из подъезда, они дошли до людного перекрестка и разошлись в разные стороны: Андрей – на автобус, Сергей – на трамвайную остановку поодаль. * * * Часов в семь вечера Андрей, насвистывая бойкий мотивчик, неторопливо собирался куда-то – скорей всего, на свидание с женщиной: гладил брюки и рубашку, чистил туфли, с удовольствием тщательно одевался, и уже когда совсем собрался – позвонили в дверь. Он открыл, и в комнату ворвался всклокоченный, в крайней степени возбуждения Мамонов; в руках он держал все тот же угловатый сверток с картиной. – Что случилось?– спросил, отступая, Андрей. – Вот гад! Вот негодяй! Вот пройдоха!..– в ярости повторял Сергей. – Да что случилось?– нетерпеливо переспросил Кузин. – Обманул, сволочь такая!– завопил Сергей и швырнул на пол свою ношу; тряпица слетела, и глазам Андрея предстал поверженный на пол все тот же Ван Гог – или мнимый Ван Гог? – которого они сегодня с таким блеском выманили у Ханыкина, только от удара об пол развалилась рамка. Сергей ринулся было топтать картину, но Андрей благоразумно выхватил холст прямо из-под Сергеевых ног. – Объясни толком – ты ж говорил, смотрел с лупой? – Ну, смотрел, смотрел!– продолжал вопить Сергей, размахивая руками и мечась по комнате. – Ничего не пойму! Стыдобушка – облапошили, как пацана! Ведь я же облазил ее всю, каждый сантиметр осмотрел! Руку готов заложить – видел настоящего Ван Гога! Нич-чего не понимаю! Андрей, держа картину и уставясь в нее, только хлопал глазами – убей Бог, он подлинного Ван Гога от поддельного никогда бы в жизни, наверное, не отличил. – Почему ты решил, что поддельная? – Да сразу же, сразу, как приехал домой, как глянул,– Сергей сел, наконец, на стул, вынул платок и стал отирать вспотевшие лоб и шею, – вот будто в сердце ножом: поддельная! Ладно, думаю, отложу. Поехал на работу, вернулся с полдороги, глянул – еще хуже стало: что за чертовщина, думаю, куда ж я смотрел-то, как мог так глупо пролететь? Взял ее, поехал к Полине Георгиевне – есть тут старушенция, искусствоведша-пенсионерка: у той глаз наметанный, грамотная старушка... Полтора часа она вокруг нее ползала и изрекла приговор: целых пять несоответствий с авторским стилем!.. Ну что делать? Пошли бить морду этому сукиному сыну! Не на того напал, я из него вытряхну подлинник – был он у него, точно знаю, что был! Собирайся, пошли – буду из него душу вынимать! – Да погоди ты, остынь немного,– Андрей положил, наконец, холст, достал из холодильника бутылку лимонада, открыл и всучил Сергею, чтоб охладился, а сам принялся развивать перед ним свои соображения: торопиться им пороть горячку незачем, и бить морду тоже надо с умом. Никуда они, действительно, в этот вечер не пошли, а выработали подробный план действий, решив отправиться потрошить Ханыкина завтра, на свежую голову. * * * В десять утра, спустя ровно сутки, они снова появились перед бронированной дверью. Андрей встал сбоку, прижавшись к стене, чтоб его не было видно в глазок. Сергей позвонил. Ханыкина опять не было слышно несколько минут; потом громыхнул засов, звякнула цепочка, и угрюмый голос глухо прогудел из-за стальной двери: – Кто? Все пока шло по плану. – Это я, Мамонов!– как можно спокойнее откликнулся Сергей. – Должок принес. Загремел еще один засов, и как только стальная дверь приоткрылась, Сергей резко распахнул ее и кинулся на Ханыкина; следом ворвался Андрей, захлопнув за собой дверь; вдвоем они повалили Ханыкина на пол лицом вниз, заломили за спину руки и завязали прихваченной с собой веревкой. Как договорились заранее, Кузин, оседлав поверженного Ханыкина и крепко схватив его одной рукой за волосы, другой вытащил из кармана куртки нож, завернутый в тряпицу, и, подражая киногероям-грабителям, не давая Ханыкину опомниться, выдернул нож из тряпки, приставил к горлу и грубо прохрипел: – Хотел нас околпачить, падла? Душу выну – говори, где подлинник! Еще срок получу, но в шашлык искромсаю! Тот пыхтел и задыхался, оттого что голова его была страшно завернута, пускал губами пузыри, закатывал глаза и хрипел: – Н-нету подлинника! – Врешь, падла!– Кузин сильнее вдавливал в его горло нож. – Ну н-нету, нету подлинника!– хрипел торгаш. – Погоди, отпусти маленько, он нам живой нужен,– отвел руку Кузина Мамонов, побаиваясь, как бы тот в запале не перестарался, и склонился над Ханыкиным. – Ты, Гоша, скажи, не бойся: где он? – Ну нету, нету!– попугаем твердил свое Гоша. – Но я же своими глазами его видел! – Эту ты и видел. – Издеваешься? Меня, искусствоведа, провести хочешь?– уже раздраженно, выходя из себя, кричал Мамонов, не замечая иронии положения, когда он предлагает дискуссию оппоненту, который лежит, уткнувшись лицом в грязный половик, со связанными руками, а на нем сидит молодец и тычет в горло нож. – Ну я же сказал: нету!– в отчаянии, чуть не плача, выкрикнул торгаш. – Ладно! Подержи его пока так. Извини, Гоша, но придется порыться в твоей коллекции – вынуждаешь. Если найду – ох и ткну его тебе в рожу! Мамонов ушел, и не было его долго. Ханыкин лежал смирно. Наконец, тот вернулся, присел на корточки перед хозяином. – Так где он все-таки? Успел загнать? Скажи! – Ну нету его!– тянул свое Ханыкин. – Где он? – Да не было же, не было его! Не могу уже! – Я что, по-твоему, ошибся? – Ну отпустите маленько, я все объясню, честное слово!– взмолился Гоша; лицо его было багровым от натуги. – Ладно, отпусти его, Андрей. Кузин слез с Ханыкина, поднялся. Тот, со связанными сзади руками, обессиленный, тоже поднялся следом, сначала на колени, потом, качаясь, на ноги. – Пошли в твое ателье!– приказал Мамонов. Ханыкин в сопровождении "покупателей" покорно побрел в "ателье". Там все было раскидано и перерыто. – Нету никакого подлинника, искать бесполезно,– сказал Ханыкин, устало сев на стул. – Тот, что ты взял – его ты и видел. – Чего ты мне мозги пудришь?– вскипел наш ученый искусствовед. – Погоди, не колготи,– вяло проговорил Ханыкин, обращаясь все время только к нему. – Я ж тебе обещал: расскажу... Есть такой аппарат, который мозги пудрит. Предположим, ставлю я его, прикрываю – и начинаю тебе внушать, что картина – подлинный Ван Гог... Все, что хочешь, могу внушить: Рембрандт, Репин, Рублев – и ты посмотришь на подделку и поверишь. Понял? Мамонов и Кузин растерянно переглянулись: этого быть не может, это же бредовый сон какой-то, мистика, абсурд – чтобы Ханыкин знал их тайну и куражился над ними! – Где ты его взял?– придя в себя, первым делом спросил Мамонов. – Я еще не сказал, что взял,– осторожненько ответил Ханыкин. – А откуда знаешь про аппарат?– нетерпеливо спросил Кузин. Ханыкин молчал, игнорируя его вопрос, как будто Кузина здесь и не было – то ли сильно обидевшись на него, то ли просто не снисходя до профана в этом своеобразном диспуте. – Откуда знаешь про аппарат?– переспросил его Мамонов. – Да сам придумал. Пошутил,– не то насмешливо, не то испугавшись вдруг такого неожиданного внимания к тому, что он сказал, ответил Ханыкин. – Вр-решь! Знаешь!– крикнул тогда Кузин ему в лицо, схватил за плечи, швырнул на пол, кинулся на него, лежачего и беспомощного, и снова приставил к горлу нож в захлестывающем его нетерпении терзать выказывающую упрямство жертву, в то же время ощущая безобразие и мерзость того, что он делает. – Говори, падла, где взял аппарат – счас проткну насквозь!– и, похоже, угроза его была серьезной – он так ткнул в горло лежащего на этот раз на спине с запрокинутой головой Ханыкина, что нож впился в кожу, и капелька крови выступила из-под острия и медленно потекла по шее вниз, и Ханыкин струсил. – Д-дал од-дин ч-человек,– еле прохрипел он, заикаясь. – Кто?– еще чуть-чуть нажал Кузин. – Скроботов... Олег...– прохрипел тот. Рука Кузина, державшая нож, дрогнула и ослабела, как будто он ждал этого ответа и в то же время испугался, услышав его; он метнул отчаянный взгляд в Мамонова, опустил руку с ножом и брезгливо слез со своей жертвы. – Ты что, с ним знаком?– спросил Мамонов. – Д-да, знаком,– побаиваясь Кузина и косо озираясь на него, Ханыкин тем временем со связанными руками по-тюленьи неловко перевалился со спины на бок и сел на пол, не решаясь больше подниматься. – С-сам он мне и предложил... В-вот, г-говорит, изобрел, д-давай попробуем... – И что, прямо в этой комнате аппарат и находился? – Да, вот здесь,– покорно ответил Ханыкин, кивнув на стеллаж как раз в том самом месте, где вчера стоял Мамонов, покупая картину. Наступила тягостная пауза. И вдруг среди этого молчания Кузин схватился за голову и нервно, истерически расхохотался; хохот этот был похож, скорее, на рыдания. Он отошел к окну и остался там, глядя на улицу, стараясь успокоиться. – Вставай,– сказал Мамонов Ханыкину. Ханыкин встал; Мамонов развязал ему руки. Тот выпростал из-за спины затекшие кисти рук, стал разминать их и стирать с шеи кровь, испачкав себе руки. – Озверели совсем. Чуть не зарезали,– проворчал он. – Гони назад деньги,– сказал Мамонов. – Твою мазню мы тебе вернем. – Нету у меня сейчас денег,– угрюмо ответил Ханыкин. – Что, опять связать? Не крути! – Да не кручу я!– ноющим голосом возразил он, отойдя на всякий случай подальше от незваных гостей и взявшись за спинку стула. – Что я, дурак – наличные при себе держать? Так каждый может заявиться и приставить нож: давай деньги! Я вон уже несколько штук перекупил,– кивнул он на штабель икон на полу. – Отдам я деньги – чтоб я когда еще с тобой связался! Я торговец, а не обманщик. – Молчи ты, "не обманщик"!– скривился Мамонов. – А это не обман, а техническое средство! Через пару-тройку лет все будут так торговать! – Ты думаешь? – А чего тут думать? Да за такую штуку каждый продавец любые деньги отдаст! Помолчали. – А признайся-ка: кто тебе такую картинку сделал?– спросил Мамонов. – Ведь не сам? – Я и не говорю, что сам. – В художественном учится, что хочешь тебе – и Ван Гога, и Гогена – подделает. Мастеровитые они нынче. Плохо, скажешь, сделал? – Нет, неплохо. – Слушай, Серега,– оживился вдруг Гоша, отбросив ноющую интонацию,– давай договоримся, а? Ты берешь эту картинку и загоняешь – у тебя авторитет, у тебя возьмут – и не надо мне тех пяти кусков, ладно?.. И еще можно сделать! – Ты же знаешь, я подделками не занимаюсь,– твердо ответил Мамонов. – Да какая разница, что продавать, если берут! – Я не хочу свое имя пачкать!– еще тверже ответил тот. – Мне-то мозги не пудри,– куце усмехнулся Ханыкин. – За семь кусков хотел подлинного Ван Гога отхватить? – Представляю, с каким удовольствием ты меня вчера надувал... Что ж мне на тебя, молиться? Ханыкин на вопрос не ответил. Потом заговорил снова: – Вот одного не пойму: как я вчера согласился отдать за двенадцать кусков картинку, которую ты посчитал подлинником? Никак в планы не входило, все равно как в тумане... – на лбу у Ханыкина проступили следы мучительной попытки что-то понять; был, кажется, даже момент, когда еще чуть-чуть, и у него созрела бы догадка, но Мамонову совсем этого не хотелось, и он сменил тему: – Так когда деньги вернешь? – Да дайте хоть дня три!– взмолился Ханыкин. – Ну никак не пойму, убей Бог... – Хорошо, три так три, только я у тебя на всякий случай возьму кое-что в залог, ладно?– Мамонов подошел к штабелю икон, быстро перебрал его и взял себе три из них, наиболее, на его беглый взгляд, ценных. – Отдашь деньги – верну. Договорились? – Э-эй, да ты что, в натуре!– уже с угрозой в голосе отозвался хозяин. – Так положено, Гоша. Андрей, пошли! Кузин, стоявший у окна и безучастно слушавший, как они препираются, пошел к двери. Следом за ним – Мамонов. – Положь иконы!– завопил следом Ханыкин. – Отдай ты их ему,– брезгливо сказал Кузин. – Ну да, еще чего!– возразил Мамонов. – Принесет деньги – получит. * * * Выйдя на улицу, Мамонов пришел в отличное расположение духа – план осуществился без задиринки, еще и залог взяли. – Принесет! Как миленький принесет, так что за свои деньги не волнуйся! – похлопал он по плечу Кузина, который плелся рядом в непонятном унынии. – Чего это у тебя мировая скорбь на лице?– проворчал он. – А как тебе нравится твой любимый шеф? Помнишь, ты уверял, что вы дали друг другу честное слово? Ой, умора, не могу! – Мамонов расхохотался и хохотал долго и, кажется, чистосердечно. – Так кто из нас прав?.. Да ты не расстраивайся, плюй на все!.. Однако Кузин продолжал хранить молчание; во-первых, он думал о своем однокашнике и одновременно начальнике Скроботове, которого, если честно, считал всегда бесталанным и чуть-чуть презирал; но почему, почему Олег всегда в выигрыше – вот чего он никак не мог понять... Во-вторых, его сегодня поразило открытие: почему, почему любое изобретение, сделанное, казалось бы, только на пользу людям, они тотчас торопятся употребить во зло?.. – А я вот думаю,– продолжал тормошить его возбужденный Мамонов,– не толкнуть ли, в самом деле, этого лже-Ван Гога в Москве? Все равно ведь лечу. – Ты что ж, думаешь, остальные глупее тебя?– ядовито отозвался Кузин. – Да зачем! Я и не собираюсь толкать его за подлинник! – жарко возразил Мамонов. – Я предложу хорошую, грамотную подделку, а это уж их дело... Отличная идея! – он так и светился весь радостью, держа подмышкой иконы. – И мы свои деньги, Андрюха, все равно возьмем с лихвой! А с этими иконками я нашего коммерсанта еще помурыжу – он у меня побегает, попляшет еще! А то, думал, на простаков нарвался!..
* * *
Опубликовано впервые
|
 |  |  |  |  | | ||
| |||||||
| |||||||