Александр
АСТРАХАНЦЕВ

Досье

Книжная полка

Мастер карате

Почем нынче Ван Гог

Вампир

Сны

Мы живем в мире модерна

Звезда полынь ч.1

Звезда полынь ч.2

Звезда полынь ч.3

Звезда полынь ч.4

Александр АСТРАХАНЦЕВ

ЗВЕЗДА ПОЛЫНЬ

(по мотивам дневников Тимура Назимкова)

пьеса

Сцена 7

Вячеслав хватает сумку, брякающую стеклом, идет к задней двери и сталкивается в дверях с Павлом Степановичем. Павел Степанович одет в светлый костюм и белую рубашку с галстуком; из-под расстегнутого пиджака заметен солидный живот. Вячеслав отступает, пропуская Павла Степановича в комнату.

Вячеслав. Добрый вечер, папа. Сегодня ты рано.

Павел Степанович. Привет. Спешишь?

Вячеслав. Да. Товарищ пригласил книги посмотреть.

Павел Степанович. Может, подождет? Хочу поговорить с тобой. Как у тебя с работой?

Вячеслав (тихо). Ты же уже знаешь? Я бросил работу.

Павел Степанович. В чем причина, можно узнать?

Вячеслав. Не хочу объяснять. Конфликт.

Павел Степанович. И что ж ты намерен? В университет поступать?

Вячеслав. Нет.

Павел Степанович. Учиться не хочешь, работать – тоже...

Вячеслав. Я хочу работать. Писать.

Павел Степанович (раздражаясь). Но это ж не работа! То, что ты пишешь, или там на гитаре бренчишь, никому не нужно и не интересно, кроме дебилов из подъезда. Заработай хотя бы сто рублей этим, и я поверю в твои способности. Мы с матерью, конечно, в состоянии тебя прокормить, но это будет безнравственно и с нашей, и с твоей стороны. Ты ведь уже взрослый человек.

Вячеслав (тихо). Не надо меня кормить.

Павел Степанович. Сиди, пиши вечерами, пусть это будет твоим хобби, а днем будь здоров трудись.

Вячеслав. Вечерами я и так занимаюсь.

Павел Степанович. Чем? Что-то я не вижу.

Вячеслав. Стараюсь совершенствовать то, что дала природа – разве это не дело?

Павел Степанович. У тебя на все есть возражения, причем самые демагогические. Вот куда ты сейчас? Сиди и занимайся.

Вячеслав. Я же сказал: меня ждет товарищ, я обещал. (Делает нетерпеливое движение, при этом раздается бряканье бутылок в сумке, которую он держит).

Павел Степанович (настораживается). А что у тебя там? Бутылки?

Вячеслав. Извини, пап, но я бегу! (Еще раз брякнув бутылками, он исчезает за дверью).

Павел Степанович (кричит, стоя в двери и глядя вслед ему). Вернись!.. Вот стервец, убежал!

В дверях появляется Валентина Васильевна.

Павел Степанович(кричит на нее). Вот твое слюнтяйство! У него бутылки в сумке – он же пьянствовать пошел!

Валентина Васильевна. Павлик, ну не надо так, успокойся! Пойдем ужинать. У него там сухое вино, я же знаю.

Павел Степанович. Знаешь? Он хранит дома, в тайне от нас вино? Вот до чего твое мягкосердечие доводит – он же в тряпку превращается, в слизняка! Такие, к твоему сведению, и кончают алкоголизмом, наркоманией и гомосексуализмом! Ты же знаешь, как я презираю такой тип мужчин!

Валентина Васильевна. Ну, успокойся, прошу тебя! Я знаю, ты сам для себя идеал, но не надо так третировать сына! Он хороший мальчик. Да, ему не хватает характера, его легко сломать – нам надо поддерживать его, а не воевать с ним!

Павел Степанович. Зря, зря я позволил тебе не рожать кучу ребятишек! Если один – неудачник, так хоть двое-трое остальных будут людьми, не так обидно за ошибку!

Валентина Васильевна. Не говори так про Славика, я тебя прошу! Никакой он не неудачник – он в самом начале пути, из него все еще может получиться. Пойдем, Павлик, пойдем ужинать. (Уводит его).

Затемнение.

Сцена 8

Вспыхивает уличный фонарь в левой стороне авансцены. К нему быстро выходят слева возбужденные Вячеслав и Нина, некоторое время в течение диалога стоят под фонарем, затем не спеша идут по авансцене вправо в сторону скамейки.

Нина – юная девушка в светлых блузке и юбочке, которые настолько символичны, что руки ее, плечи, верхняя часть груди и спины обнажены, а юбочка едва прикрывает пах. На ногах у нее – белые босоножки на очень высоких каблуках и толстой подошве.

Вячеслав. Тебя что, так и зовут – Нинон?

Нина. Ну.

Вячеслав. Или все-таки – Нина?

Нина. Можно и так. Но “Нинон” – красивее.

Вячеслав. Слушай, божественное создание – как ты танцуешь! Как движешься! Училась танцам, что ли?

Нина. Не-а.

Вячеслав. А я, знаешь, сто лет на дискотеке не был. Какой серый маскарад! Столько отрицательной энергии выбрасывается!

Нина. Мне ничо, интересно.

Вячеслав. Ужасно смешные поскакушки. Часто тут бываешь?

Нина. Летом – каждый раз. А что еще делать?

Вячеслав. Ты знаешь, я в тебя втюрился, как в семнадцать лет! Твои каблучки прямо по сердцу прошли. Я на тебя пялился, когда танцевали, без зазрения совести, заметила?

Нина. Ну.

Вячеслав. Какой обворожительный образ порока! Ты просто богиня! Какой роскошный каприз природы – эти изгибы тела! (Он останавливается перед нею и бережно проводит ладонью по ее шее, плечу и руке).

Нина (легонько бьет его по руке). Но-но, не цапайся!

Идут дальше.

Вячеслав. Ты что, девственница – или притворяешься?

Нина фыркает.

Вячеслав. Молчание – знак согласия? Или сомнения?

Нина. Тебе-то какое дело?

Вячеслав. Нет, я не хочу оскорбить тебя – я просто не могу не дотронуться до твоих прелестей, я их трогаю – как художник кистью! (Зажигаясь до экстаза). Удивляюсь: насколько талантлива природа, единственный гениальный художник на земле; все остальные – копиисты! Глядя на тебя, хочется стать на колени, молиться, поверить в Бога!

Нина. Не пойму: что ты говоришь? Вроде, по-русски, а – непонятно.

Вячеслав (смеясь, порывисто целует ее). Простота ты моя божественная, я восхищаюсь тобой, можешь ты это понять? И так стараюсь говорить просто. Потерпи, ладно?

Нина. А я что делаю?

Вячеслав (озадаченно, про себя). М-да-а... Диалога не получается... Пойдем другим путем.

Доходят до скамейки.

Вячеслав (показывая на скамейку). Посидим? (Он садится первым, увлекает Нину за собой и сажает ее себе на колени). Вот так! Мерзнешь? Давай, согрею. (Обнимает ее). И, знаешь, милая, ты помолчи немного, а?

Нина. Изо рта пахнет, что ли?

Вячеслав. Ну что ты! (Целует ее снова). От тебя амброзия исходит. Просто, боюсь, разочаруюсь. Хоть час побыть счастливым.

Нина (досадливо фыркает, но с колен Вячеслава не слезает). На черта ты мне сдался, если на час? Что я тебе, прости-господи какая?

Вячеслав. Смею ли так думать, Нинон? Зачаруй меня, увлеки, чтоб я сдался – и я твой навсегда!

Нина. Как – “навсегда”?

Вячеслав. Так, как понимаешь.

Нина (помолчав). Твои шнурки, небось, классно живут?

Вячеслав. Родители? Да, если с бытовой стороны – всё устроено. (Усмехается). Представляю их лица... Охота замуж?

Нина. А тебе какое дело? Ты меня, вроде, еще не звал.

Вячеслав. Верно. Я условие поставил: зачаруй! Я устал быть один. Миллион жителей вокруг – и ни души, пустыня... А если дама открывает рот – оттуда жабы прыгают. А однажды – вот ей-богу, сам видел! – крокодил вылез.

Пауза.

Вячеслав. Девочка моя, светлячок ночной, почему ты молчишь? Тебя не научили говорить? Заколдовали? Что мне сделать, чтоб ты ожила – скажи мне! Я расколдую, сделаю невозможное! Я стану твоим Пигмалионом! Не может эта плоть быть тупой и грубой! Я научу тебя мечтать, слышишь? Ты будешь светиться разумом, радостью; ты у меня сиять начнешь!

Нина. Ну уж, скажешь тоже: сиять!

Вячеслав. Да, девочка моя, только поверь! Начнем прямо тут, а? Зачем тебе этот камень на лице? Освети ночь улыбкой!

Нина. Х-хэ, здорово! С тобой не соскучишься.

Вячеслав. Ты права – не соскучишься. Никогда!

Нина (ухмыляется). Знаем, чем кончается!

Вячеслав (потухая). Хорошо знаешь, да?

Пауза.

Нина. А твой друг Виталик – забойный мужичок. Такой прикольный – умора! Только вытыкивается.

Вячеслав (досадливо). Каждый, Нинон, вытыкивается в меру способностей. Но, чем злословить, давай скажем ему спасибо – он ведь нас познакомил.

Нина (помолчав). А ты – не женатик?

Вячеслав. Что, похож? (Справившись с досадой, начинает ласкать и гладить ее, постепенно возбуждаясь; Нина удерживает его руки, так что одновременно с дальнейшим диалогом у них идет борьба рук).

Нина (усмехается). Ты ж дружил с одной!

Вячеслав. С чего ты взяла?

Нина. Ты в нашей школе учился.

Вячеслав. Я тебя не помню.

Нина. Я малявкой была, а ты заканчивал – откуда тебе помнить?

Вячеслав. И какой же я был? (Запускает руку в ее блузку).

Нина. Тоже вытыкивался. Еще больше, чем щас. (Отталкивает его руку). Отвали!

Вячеслав. И ты что, кончила школу?

Нина. А то!

Вячеслав. Чем занимаешься?

Нина. Учусь на юрфаке.

Вячеслав. Ни фига навороты!

Нина (иронически). А что, нам не положено?

Вячеслав. Ну почему же!.. И сама поступила?

Нина. Отчим. По блату.

Вячеслав. Заботливый отчим.

Нина (иронически). Ага! Теперь соблазняет за это.

Вячеслав. Мра-ак... Еще не соблазнил?

Нина. Мать следит.

Вячеслав. Кем же стать хочешь?

Нина. Как “кем”? Кем все становятся.

Вячеслав. Ну кем? (С сарказмом). Адвокатом, небось? Или прокурором?

Нина. Может, адвокатом.

Вячеслав. Мрак сгущается. (Снова запускает руку в ее блузку).

Нина (снова отталкивает его руку). Отвали, говорю!

Вячеслав. Это не я, это моя кровь бесится. Знаешь, какая она у меня? Моя матушка ее на сорока травах настаивала, а папаша шампанского добавлял.

Нина (усмехаясь). Н-ну, шуточки!.. (Смотрит на часы, лениво потягивается и пытается слезть с колен Вячеслава). Мне домой надо – мать орать будет.

Вячеслав (удерживая ее на коленях). Побудь еще, а? Так приятно держать тебя – как теплую зверушку.

Нина. Такой странный: все бормочешь, бромочешь...

Вячеслав. Я ж не виноват, что ты фразы из трех слов не воспринимаешь. Привыкла, когда молча сопят? Мы же люди, милая, а не черепахи. Я хочу быть с тобой, я хочу тебя, слышишь?

Нина. Так, сразу, что ли?.. Я ж сказала, я не прости-господи! Пусти, домой хочу!

Вячеслав. А когда, если не сразу? Твои бугорочки оченно меня возбуждают, между прочим!

Нина. Н-ну, потом...

Вячеслав (про себя). Нет, меня тут и на час не хватит... Ладно, пошли, адвокаточка, сдавать тебя матери без боя. Скучно... Только вот что с тестостероном делать? (Отпускает ее с колен).

Нина (спрыгивает, одергивает юбочку). С чем?

Вячеслав. Да штука такая: не дает человеку покоя.

Нина (подозрительно грозит ему пальцем). Ох, хи-итрый!

Вячеслав (безнадежно машет рукой). Ладно, пошли. (Берет ее под руку; они медленно идут сначала к фонарю, потом к двери в левой стороне стены). И зачем тебе столько прелестей сразу? Это же аморально.

Нина. Странный ты какой... Придешь еще?

Вячеслав. На дискотеку? Боже упаси! Ты ничего не поняла. Другого раза не бывает. Не повторяется. Надо, чтобы всё сразу повторилось: день, час, протуберанцы радости, ожидания. Скажи, можно это повторить, а?

Нина молча пожимает плечами. Они подходят к левой двери.

Нина. Я пришла. Пока!

Вячеслав (берет ее руку в свою и держит). Погоди. Ты знаешь, как растет бамбук?

Нина (отрицательно качает головой). М-м.

Вячеслав. Древние китайцы такую казнь придумали: сажать приговоренного на вот такой маленький (показывает пальцами) росток бамбука, и росток в течение суток пронизывает его насквозь. Так вот я чувствую себя таким приговоренным: мое состояние растет, как бамбук, и дырявит меня напрочь. Торопись, девочка, пока он твердый и зеленый. Завянет.

Нина. Х-хэ, ты прямо как поэт!

Вячеслав. Почему “как”? Я и есть поэт!

Нина (усмехается). Поэты – не такие. Пусти! (Решительно вырывает свою руку из его, отодвигает его, открывает дверь и входит туда, оставив щель). Приходи на дискотеку! Пока! (Захлопывает дверь).

Вячеслав стоит перед закрытой дверью. Поворачивается к ней спиной, опершись о дверной косяк. Пауза.

Вячеслав (начинает монотонно, но, входя в роль, постепенно оживляется, горячится и жестикулирует). И правильно сделала, козявочка. Чувствуешь чужака – конечно!.. Нет, ну замашки! Манеры, пардон... Почему, интересно, их так тянет быть шлюхами? Инстинкт самки, что ли? Какая-то дикая смесь застенчивости, развязности и пустоты. (Брезгливо вздрагивает). Homo vulgaris!.. Росточек завянет... Да зачем тебе, Вячеслав Палыч, эта обуза, верно?.. Какие глупости нас волнуют! Чары разрушены, прелестница превратилась в ведьму. Увольте меня от этого спектакля – роли давно известны! Я свободен – слышишь? Свободен!.. Странно: я больше люблю прощаться, чем знакомиться. И опять буду праздный и счастливый! Моя избранница где-то еще в куклы играет. Терпи, Слава... (Показывает пальцем на дверь). А ты ходи себе на эти скачки! Найдешь себе там дебила, то есть, простите, хорошего человека: он тебя огуляет, женится на тебе, ты ему розового дебильчика – прости, я хотел сказать, пузанчика – родишь; потом дебил тебе надоест, ты ему рога вот такенные (показывает) наставишь, а он тебя бить будет по праздникам. Ты будешь пить, курить и говорить басом: бо-бо-бо! Вот твое счастье, адвокаточка!..

Сцена 9

При последних словах его монолога за сценой слышен шум подъехавшей машины. Почти одновременно слева на сцену быстро выходят два милиционера в униформе: темносерого цвета брюки и гимнастерки с засученными рукавами, на головах серые кепи, на ногах бутсы, на поясах дубинки и наручники.

1 милиционер(показывая на дверь). Вот, правильно: первый этаж, тринадцатая квартира. (Показывает на Вячеслава). А вот и он, голубчик!

2 милиционер(Вячеславу, грубо). Чего тут делаешь?

Вячеслав. Стою.

2 милиционер. Брось мне эти закидоны! Чего делаешь, спрашиваю!

Вячеслав. Стою. Что, нельзя?

2 милиционер (смотрит на свои часы). В час ночи, да?

1 милиционер (Вячеславу, грубо). С кем сейчас разговаривал?

Вячеслав. С дверью.

1 милиционер(приближает лицо к лицу Вячеслава). А ну дыхни!

Вячеслав шумно выдыхает ему в лицо.

1 милиционер. Есть маленько!

Из двери выходит Женщина, Нинина мать. Она очень похожа на Нину, только – старше и вульгарней ее. Голос у нее резкий и грубый; изо рта у нее торчат клыки.

Вячеслав (растерянно оборачивается к ней). Нина?

Женщина. Я те дам Нину! (Обращается к милиционерам). Это я вас вызвала по телефону – стоит тут, оскорбляет дочь всяко!

1 милиционер(Вячеславу). Что, из-за девчонки, что ли?

Вячеслав. Нет, я с дверью разговаривал.

Женщина. С какой дверью? Я же с той стороны стояла, всё слышала! Поносит и поносит – перед людьми стыдно! Напьются, понимаешь, и хулиганят! Дочь на юриста учится, порядочная девушка! Защитите нас от хулигана!

Вячеслав. Да нужна мне ваша дочь! Я правда с дверью разговаривал.

1 милиционер(крутя пальцем у виска). Ты что, парень, того?

Вячеслав. Да, есть маленько.

1 милиционер. Х-хэ!

2 милиционер. Берем его, Толян?

1 милиционер. Да. Поедем с нами, там разберемся, кто такой.

Женщина. Я с вами, я протокол подпишу – учить их надо, чтоб не мешали людям жить!

Вячеслав. Хорошо, поедемте.

Все уходят за сцену влево. Затемнение.

Сцена 10

Вячеслав входит из правой задней двери; он в той же одежде, только на ногах у него – носки. Включает свет и осторожно, на цыпочках крадется к боковой двери. В это время из задней двери входит Валентина Васильевна; она в кое-как надетом халате и тапочках на босу ногу. В тот момент, когда Вячеслав берется за ручку боковой двери, Валентина Васильевна окликает его. Говорит она громким полушепотом.

Валентина Васильевна. Слава!

Вячеслав (вздрогнув, отпускает ручку двери и оборачивается). А-а?

Валентина Васильевна. Господи, где ты был? Почему так поздно?

Вячеслав. Ой, мамочка, не спрашивай – в приключение попал... (Спохватывается; голос его суровеет). Мама, но я же взрослый человек!

Валентина Васильевна. Почему не позвонил, раз задерживаешься? Так же не делается, даже если ты взрослый!

Вячеслав (раздражаясь). Значит, не мог! Ну что ты ходишь за мной?

Валентина Васильевна (возмущенно, громким шепотом). Не кричи, отца разбудишь, опять пыль до потолка начнется! Спасибо за совет!

Вячеслав. Пожалуйста – даю бесплатно! Спокойной ночи, ма! (Снова берется за ручку двери).

Валентина Васильевна. Погоди! Звонил Юра.

Вячеслав. Какой Юра?

Валентина Васильевна. Ну, Юра Дерябин, твой приятель, художник.

Вячеслав. Из Москвы, что ли?

Валентина Васильевна. Да нет, он приехал. Тебя хотел видеть.

Вячеслав. Когда звонил?

Валентина Васильевна. Только ты ушел – буквально через десять минут.

Вячеслав (с отчаянием). Ах, как жалко! (Садится на диван, обхватывает голову руками). Лучше бы я с ним встретился! (Напряженно думает). Так... Так...

Валентина Васильевна (обеспокоенно). Слава, что-то случилось?

Вячеслав (порывисто). Нет-нет, ничего! (Вскакивает, подходит к матери, целует ее). Спасибо, мам, что сказала! Сейчас пойду к нему.

Валентина Васильевна. Ты с ума сошел! Посмотри, сколько времени!

Вячеслав. Иди, мамочка, иди спи, дай мне жить своей жизнью! Я должен – понимаешь? – должен увидеть его. Вдруг он прилетел на день и я его не увижу? Пока, мамочка! Иди, милая, спи! (Он еще раз целует мать и поспешно уходит в заднюю дверь).

Валентина Васильевна стоит, опустив руки и задумчиво кивая головой. Затем выключает свет и уходит. Затемнение.

Сцена 11

Раздается звонок в дверь. В левой половине сцены вспыхивает свет – это включает его Юрий Дерябин. Он в добротном халате на голое тело и шлепанцах на босу ногу. Помещение представляет собой мастерскую художника: у стены – мольберт с холстом на подрамнике; на холсте – несколько цветных мазков; посреди мастерской – простой грубый стол, возле него – старинное кресло с высокой резной спинкой и грубая, в тон столу, табуретка. Юрий отпирает дверь. Входит Вячеслав.

Юрий. Ух ты, Славка!

Вячеслав. Привет, Деряба!

Они протягивают друг другу руки и порывисто затем обнимаются.

Юрий. Ну ты даешь! Позже не мог?

Вячеслав. Извини, с девицей заболтался, а тут еще менты прискреблись, еле отбодался. Прихожу домой – матушка говорит: ты звонил.

Юрий. Проходи... Все еще теряешь время на девиц?

Вячеслав (проходит, осматривается, подходит к мольберту). Ты же знаешь, я позднего зажигания. Только недавно научился им врать и не краснеть.

Юрий. Думаю, ты понял, что ложь имеет больший успех, чем мямлить правду, а?

Вячеслав. Да. Дай, думаю, сбегаю, а то, неровен час, опять уметелишь.

Юрий. Ты прав – на два дня, не больше.

Вячеслав. Может, завтра тогда?

Юрий. Нет уж, раз пришел, садись, посидим! (Берет Вячеслава под руку, подводит к табуретке). А я только что компанию выпроводил, лег поспать.

Вячеслав (пытается вырваться). Нет, может, в самом деле, завтра?

Юрий. Не трепыхайся – завтра много дел, послезавтра – тоже. (Усаживает Вячеслава на табуретку).

Вячеслав. Просто помню: в прошлые времена к тебе можно было в любое время.

Юрий. Ой, дед, те времена канули в Лету. Но тебе можно в любое. Пить будешь?

Вячеслав. А что у тебя?

Юрий. Чай, кофе. Коньяк есть, вино.

Вячеслав. Сухое?

Юрий. Есть сухое.

Вячеслав. Красиво живешь. Давай сухое.

Юрий уходит за кулисы, приносит бутылку вина, два стакана, тарелку с яблоками, откупоривает бутылку, наливает в стаканы, садится в кресло. Они пьют вино неторопливыми глотками. Диалог их, пока Юрий ходит и готовит стол, ни на секунду не прерывается. Во время последующего диалога Юрий подливает вино в стаканы.

Юрий. Вообще-то я теперь не пью.

Вячеслав. Как, совсем?

Юрий. Да. Но с тобой выпью. За все прошлое, что было.

Вячеслав. Спасибо... Ну, как столица?

Юрий. Обрыдла. В Париж собираюсь.

Вячеслав. Ни фига закидоны! Надолго?

Юрий. Может, и надолго. Как масть пойдет. Приехал вот с матушкой увидеться да (кивает на мольберт) распродать здесь все к чертовой матери.

Вячеслав. А как же ты там? А деньги?

Юрий (пожимая плечами). Работать буду. Живут же люди?

Вячеслав. Зачем тебе это, Юра?

Юрий (прежде чем ответить, задумывается ненадолго). Ты знаешь, Вяч, Москва – совсем не то, что мы себе представляли, сидя вот тут (стучит пальцем по столу). Москва большой барахолкой стала – торопится распродать все, от женских половых органов до целых регионов. А художнику, сам понимаешь, нет места на барахолке. Правят бал сытые. Сытость – мечта и цель жизни. После нее второе дело, само собой – секс. После всего этого, естественно, кич подавай – слишком сытый желудок другого не принимает. По-другому пока не научились. И вся эта кичня любит называть себя разными “измами“, чтобы, значит, поприличнее выглядеть. Вот такие, Вяч, навороты.

Вячеслав. Что, все так безнадежно?

Юрий. Да нет, конечно, какая-то материковая культура чувствуется, но она, как я понимаю, ушла в катакомбы и мне, пришлому гунну, не открывается.

Вячеслав. Но ведь настоящая культура, Деряба, всегда жила в катакомбах.

Юрий. Неправда. Это мы так привыкли.

Вячеслав. Ну, хорошо, но ведь нынче, сдается мне, все цивилизованное человечество тонет в сытости, собственном дерьме и сперме.

Юрий. Да пусть тонет, раз ему нравится, но я не хочу быть дешевкой в услужении, холуём в этой обжираловке – хочу делать свое.

Вячеслав (усмехается). В Париже, думаешь, по-другому?

Юрий. Может, и так же, но я там еще не был. Поеду, посмотрю. В Москве мне дают божескую цену только иностранцы. Свои – непременно на халяву или подешевке норовят. Потому что как не было, так и нет ни пророков, ни художников в своем отечестве, надо, чтоб тебя признали там – вот тогда они прибегут, хороводы будут водить вокруг тебя, кидаться в очередь... Вернусь, конечно, но вернусь только на коне.

Вячеслав. Тебе что, надо много денег?

Юрий (смеется и грозит пальцем). Поймать хочешь? Не выйдет! Да, хочу, но не затем, чтоб стать сытым – только чтоб не зависеть от них!

Вячеслав. Мне тебя будет не хватать, Деряба. Очень не хватать. Уже не хватает.

Юрий. Я пришлю тебе парижский адрес. Пиши.

Вячеслав. Что письма!..

Юрий. А ты знаешь, твои письма... Не знаю, как сказать... В них столько блеска, столько юмора! И боли... Какие-то они у тебя пронзительные.

Вячеслав. А от тебя дождешься, как же! Одни открытки с пиктограммами. Тебя что, писать не учили?

Юрий. Прости, Вяч, но письма мне не даются. А твои я не выбрасываю – целая папка скопилась. (Он хочет вылить из бутылки в стаканы остатки вина, но бутылка пуста). Смотри-ка, хорошо пошла! Может, еще откроем?

Вячеслав. Давай.

Юрий встает, уходит за кулисы, приносит следующую бутылку, откупоривает, наполняет стаканы, садится в кресло. Они продолжают не спеша пить вино, и Юрий подливает в пустеющие стаканы. Между тем диалог их на ни секунду не прерывается; при этом становится заметно, что они понемногу пьянеют.

Юрий. Все собирался показать твои письма кому-нибудь из матерых писателей – они ходят ко мне там; только всем некогда. Позволил бы?

Вячеслав. Я не против. Даже интересно!

Юрий. А помнишь наши споры? Я ведь, между прочим, чувствовал в тебе потенциал и все думал: где он, в чем выльется? Ты все ходил, рисовал, но я же видел: не твое это. Про себя-то я всё знал: та тьма предков за спиной – она ж дышит мне в затылок; где-то же они должны были выкрикнуть свое, верно? Мне было шестнадцать, а я понял: не отвертеться, на меня этот крест ляжет! Но ты-то, ты – мне за тебя было обидно: не может, чтоб ушло все в пустоцвет! Наши – помнишь? – острые, как бритва, ощущения – извести на девок, на гнездо, на деньгу? На смысл жизни как-то не тянет. И вот, оказывается, куда выперло: тексты, письма...

Вячеслав (машет рукой). Да, Деряба, это осколки. У меня в дневниках знаешь сколько наворочено? На всю жизнь хватит расшифровывать. Я роман, Деряба, начал – это будет во! (Поднимает большой палец).

Юрий. Давай, Вяч, раз это твое. Только в нашем возрасте и можно быть гениальным!

Вячеслав. А то, что в письмах – это продолжение наших споров, наши стрелы друг в друга, наши истины – стоят же они чего-то?

Юрий. Стоят. За судьбу, что свела нас тогда! (Поднимает стакан; они с Вячеславом чокаются и выпивают).

Вячеслав. Я же знаю, как они все думали: если двое парней уединяются – не иначе как для чего-то грязного.

Юрий. Да что с них возьмешь?

Вячеслав. Видишь, у тебя все просто, а меня эти их фантазии просто бесят. За них же стыдно.

Юрий. Плюй ты на них! Взглянул – и мимо, пусть живут с тьмой своих низких истин. Они же по телевизору жить учатся, любить – по справочнику, и вкус – соответствующий. Разве духовное родство им – по силам? Их пророки даже искусство понимают как извращенный секс...

Вячеслав. Ты, я смотрю, подковался.

Юрий. Так с кем поведешься...

Вячеслав. Как ты жил в белокаменной?

Юрий. Как все. Я же, как приехал – сразу выставку сделал на Крымском валу, хорошую выставку. А затраты офигенные: аренда, буклет цветной, междусобойчик для приглашенных, – пришлось распродать все лишнее; по дешевке гнал, за десятую часть цены – все на кон поставил. Поверишь ли, после закрытия на бутерброд не было. А куда потом? На улице торговать? И, ты знаешь, ноль внимания. Никто. Вот так. Чувствую, пролетаю. Но был там один член-кор: увидел – ей-богу, обмочился от удовольствия. Смотрю, пробрало. А у него дочка, умненькая такая мартышка, полное извращение женской сути: с дипломом, про искусство ловко чирикает, все-то знает. Ну, я к ним в темпе и пристроился – чего мне терять, верно? Мартышка втюривается в меня капитально. В общем, поженились.

Вячеслав. Что ж ты молчишь? Поздравляю!

Юрий. Нет, а что делать, посуди! Я ж для них инопланетянин. Ей меня надо было трахнуть, а мне – их: всё честно, баш-на-баш... И вот сразу, смотрю, все по-другому: мастерская мне, статейки в печати, именитые гости пошли, покупатели.

Вячеслав. Это тесть тебе Париж устраивает?

Юрий. Да нет, теперь-то мне вроде как и нужды в нем нет.

Вячеслав. Да, ты изменился.

Юрий. Думаешь, мои устои метрополия подпилила? Фиг вот, я всегда анархистом был – забыл? Ты пойми: у них же все давно поделено: каждый на двух стульях сидит и толкует тебе о праве, о культуре, о наследии. Все, что можно заболтать, заболтают. Какая-то болезнь, ей-богу. Простой, как черный хлеб, язык, им диким кажется. А я, ты знаешь, не мастер говорить – я чернорабочий этой культуры, мне жить, мне работать надо! Прихожу к ним и спихиваю их со стула: отдай мне один! Большой болт я забил на их условности. Ты, я знаю, заражен этой их культурой, а я, слава Богу, свободен: я же пятым в семье родился, у меня тятька с мамкой вчерную пили, и спал я с братьями на полу впокат, и вырос в интернате – ы знаешь!.. Расскажи лучше, как ты тут.

Вячеслав (машет рукой). Да-а, скребусь по жизни.

Юрий. Работаешь?

Вячеслав. В смысле денег – нет. Какой-то разлад: не могу с людьми.

Юрий. Но пробуешь же?

Вячеслав. Все время. Пошел на лесопилку, думал, буду каждый день среди запаха смолы, опилок. Посмотрел, как эти бревна пилят, строгают, всё – железом, всё визжит, лязгает, люди в грязных одежках, с баграми, накидываются на них, как пауки, кромсают, рвут, а потом, в обед, одуревши напрочь от лязга, бегут за стол, хватают домино, карты, стучат, орут: “Дурак! Козел! Сам дурак! Сам козел!” Мне говорят: не думай ты ни о чем, в дурдом попадешь!.. Бросил к черту, подался на турбазу за городом, в завхозы. Всё, вроде, хорошо, а тут санинспекция приходит; там туристы собачек бездомных прикормили; врачиха дает предписание: собак уничтожить! “За что? – спрашиваю. – В чем провинились”? – “Ну, мало ли что”, – отвечает. “А если вас вот так, ни за что, уничтожить”? – спрашиваю. И всё: назавтра уже не работал.

Юрий. Да, трудненько тебе.

Вячеслав. Отец, конечно, вызверился: растяпа, слюнтяй! Мать поддакивает. Двое взрослых родили одного, измываются над ним всю жизнь и называют это воспитанием. Но, чувствую, уж до того им это обрыдло – скорей бы пристроить да сбыть какой-нибудь девице, а взамен получить розового пупса... Ну, тут отец взялся за меня, устроил лаборантом в НИИ: публика приличная, и все такое. А завлаб – дама, причем, точно знаю, отцова бывшая любовница.

Юрий. Да тебе-то какое дело?

Вячеслав. А такое, что эта дама глаз на меня положила – того и гляди, прижмет в углу и изнасилует.

Юрий (насмешливо). Испугался? Это даже забавно!

Вячеслав. Да нет, нисколько. Во-первых, ей за сорок, курит, матерится. У отца плохой вкус. Такая приснится ночью – в холодном поту вскочишь. А во-вторых, игрушкой ничьей быть не хочу: может, она – назло отцу?.. В общем, ушел. Так отец меня чуть не за грудки трясет. Главное, и матушка пилит, а объяснить не могу – у нее и так расстройств хватает.

Юрий снова обнаруживает, что бутылка пуста.

Юрий. Хорошо сидим, а? Может, еще откроем?

Вячеслав. Давай!

Юрий уходит за кулисы, приносит новую бутылку, откупоривает, разливает, садится в кресло. Разговор при этом снова ни на секунду не прерывается.

Юрий. Правильно делаешь, что подальше от них: высасывают силы напрочь. Я стараюсь беречь.

Вячеслав. Нет, у меня по-другому: увижу красивую – всё вверх тормашками, и снова душа в дураках. Какое-то бешенство плоти – как вот его усмирить?

Юрий. А надо, Вяч. Ничего путнего не сделаешь, так тебе тут и торчать.

Вячеслав. Но мне надо, чтобы сердце захлестывало от избытка, не знаю чего: любви, тоски, нежности.

Юрий. Романтик! Такие нынче не живут. Нет, а я с ними – как с дезодорантом: спрыснул – и пошли они... в черную дыру! Им ведь еще и душу отдай. Но – шалишь! – берите все, что ниже (жестом ладони режет себя по поясу), а выше – извините: это моя единственная ценность, я люблю ее и лелею – и отдать ни за понюх? Вот им! (Показывает кукиш в пространство).

Вячеслав. Да-а, ты изменился.

Юрий. Понятно: есть один сорт людей, которые не меняются – тупицы.

Вячеслав. Пью за твои успехи! (Поднимает стакан; они чокаются и выпивают залпом, после чего заметно пьянеют: речь их делается неотчетливой и при этом агрессивной, а, движения – размазанными).

Юрий. И, тем не менее, метрополию я покорил, еду покорять Европу, а ты со своими принципами торчишь здесь.

Вячеслав. А не жалко – бросать?

Юрий. Чего бросать?

Вячеслав. Родину. Россию.

Юрий. А что она, Родина? Страна сплошной полуграмотности и некомпетентности? Страна людей, не стесненных ни моралью, ни чувством собственного достоинства? Проживет и без меня!

Вячеслав. Но она вырастила тебя, образовала, как-никак.

Юрий. Ну, образование у меня, положим, самое хреновое, а вырос я сам, без помощи. Может, даже вопреки.

Вячеслав. Но это же Родина, Деряба! Каждая частица твоего тела собрана по крохам с ее бедных полей! Разве ты не чуешь этой связи? Разве народ – не твои братья в двадцатом, тридцатом колене? Не чувствуешь родства с ними?

Юрий. Знаешь, Вяч, надоели эти сопли про любовь к народу – не люблю я, Вяч, людей. Нет, случается, конечно, осенит – всех люблю! Но редко. А почему я должен любить какого-то сукиного сына, а? Вора, или насильника, чинушу-взяточника? Человек – это такая скотина, Вяч, которая прыгает на двух лапах и чего-то о себе воображает, а на самом деле родился только, чтобы хавать. Мясо хавать, деликатесы, искусства. Похавал, и на бочок, в зубах поковырять.

Вячеслав. Ну, а сам-то не из такой, что ли, породы?

Юрий. Такой, да не такой. Я люблю тех, в ком прометеев огонь горит! Но это уже не люди – это боги.

Вячеслав. Да-а, Деряба! Ну, ты и циник!

Юрий. Ну, циник.

Вячеслав. Честно говоря, когда я встречаю таких, я не подаю руки и в споре с ними у меня довод один: в рожу, – потому что другими доводами не проймешь.

Юрий. И ты, Брут... Ну, ударь! Довод слабый, но повод отличный.

Вячеслав (встает, сжимая кулаки, подходит к сидящему Юрию и останавливается перед ним, покачиваясь). Н-нет, не могу.

Юрий. Потому что характера нет.

Вячеслав. Я знаешь как дрался!

Юрий. Врешь ты. Потому что ты юродивый с душой ребенка и не хочешь взрослеть. А нынче не время юродивых – я предпочитаю злых: только они могут выстоять среди этого дерьма. И ты, ты защищаешь это дерьмо? Ты же только что говорил, как тебя гнобят!

Вячеслав. А пошел ты!

Юрий. Я-то пойду, а куда ты пойдешь? Они тебе покажут! Камни таскать будешь, торговать, делать им дешевку, но быть собой они тебе не дадут!

Вячеслав. И буду таскать! Но сам я дерьмом не буду! Пока! (Идет к двери).

Юрий (встает из-за стола). Вот и иди, таскай, а я спать пошел. Мне в Париж надо.

Вячеслав (держась за ручку двери). Катись в свой Париж, а я останусь в родном дерьме! Но я таких бью по морде, понял? (Уходит, хлопая дверью).

Юрий (берет бутылку, в которой осталось немного вина, трясет ею, смотрит на свет, выпивает остатки прямо из горлышка. Сокрушенно качает головой). Хм-м... А пишет – будь здоров! Умная голова дураку досталась. (Потягивается, смотрит на часы). Утро скоро. Пойти еще вздремнуть, что ли? (Покачиваясь, уходит).

Затемнение

Сцена 12

Вячеславвыходит слева и не спеша идет по авансцене, благодушно беседуя сам с собою, выдавая явную свою нетрезвость.

Вячеслав. Ну, денек! (Глядит на часы). Двадцать часов – без перерыва на сон, обед и ужин. (Усмехается). Ну, Деряба!.. Катись, катись в свой Париж, а я останусь в родном дерьме – оно меня, знаешь, как-то греет. (Смеется).

Справа выходят на авансцену 2 милиционера, сталкиваются с идущим навстречу и беседующим с собою Вячеславом.

1 милиционер(грубо, всматриваясь в Вячеслава). А-а, это ты опять? А ну вали с дороги!

Вячеслав (добродушно). Зачем? Извините, ребята, но я иду себе, не мешаю. Вы здесь, чтобы меня, простого смертного, охранять, между прочим.

1 милиционер(озирается вокруг, затем – напарнику). Серега, делаем его? Надоел.

2 милиционер. Давай.

1 милиционер бьет Вячеслава кулаком в живот.

Вячеслав (сгибается, схватившись руками за живот). Ребята, вы чего?

2 милиционер(бьет Вячеслава по голове). Вот чего!

Вячеслав (падает на колени, пытается встать, хрипит). За что?

1 милиционер. Уважать нас надо! (Пинает Вячеслава в живот).

Вячеслав (падает, но снова пытается встать). За что, подонки?

2 милиционер(пинает его). А это тебе за “подонков”!

Вячеслав (снова пытается встать). Вы за это ответите!

1 милиционер. А-а, ты еще и угрожаешь? Серега, берем его!

2 милиционер. Ага.

1 милиционер снимает с пояса наручники, пытается надеть их на Вячеслава. Вячеслав сопротивляется. 2 милиционер помогает 1-му. Надев их, поднимают Вячеслава и волокут влево. Вячеслав сопротивляется.

1 милиционер. Смотри-ка, сопротивляется!

2 милиционер. Ага!

Продолжая избивать Вячеслава, милиционеры уводят его со сцены влево.

Конец первого действия

* * *

Продолжение