| Елена КРУПКИНА ТАМ, ГДЕ МЫ ЕСТЬ За месяц до Нового года - день рождения Михаила Успенского. Хороший день - снег уже выпал, а елки еще не наряжали, Дед Мороз еще только начинает возиться в своем гренландском тумане, а у нас тут свой праздничек, мы радуемся, что Успенский с нами, и, случается, так радуемся, что в Новый год въезжаем нечувствительно, как Жихарева дружина после мозголомной браги...
29 ноября 2000 года Мише исполнится 50. В этот день писатель Успенский должен общаться не только с нами, с теми, кто по воле судьбы оказался в кругу его друзей-приятелей. В этот день он принадлежит не городу, а миру - потому что сотни тысяч его читателей тоже имеют право посидеть с ним и потолковать о жизни. Вот я и попыталась поговорить со своим старым другом Мишей Успенским как бы от лица всех нас, поклонников его веселого таланта. Был бы жив Рапсодище, акын хаоса и бард мимолетности, расщедрился бы на устареллу. Но... "сочинителей всегда первых вешают, чтобы не сочиняли". Перед тем как отправиться в гости к Успенскому, я, конечно, сняла с полки его книжки. Просто перелистала любимые страницы. И "Устав соколиной охоты" в скромной книжечке "Дурной глаз" в бумажном невзрачном переплете. (Эту книжку автор подарил мне аж двенадцать лет назад.) И "Дорогого товарища короля", и знаменитую трилогию про рыжего Жихаря, и "Чугунного всадника", и рассказы. Совместные с Лазарчуком тома - "Посмотри в глаза чудовищ" и "Гиперборейскую чуму" - я и так недавно перечитывала, поэтому сильно разгуляться себе не дала.
Первый знак Литературы - когда взгляд, упавший на страницу, невозможно отвести. С первого же взгляда - ты взят, ты захвачен. Неважно, в трагедию или комедию вовлек тебя писатель, но слова он расставил так, что ты пропал. Все, не оторвешься до конца - зацепило и не отпускает. Вот и здесь - сначала я не по порядку затонула во "Время оно", потом в "Короле", потом... пора было собираться в гости к Раткевич и Успенскому.
Наверное, многие читатели наши знают, что жена Успенского - Нелли Раткевич, чей портрет с непривычно кроткой улыбкой вы можете увидеть в каждом номере "Комка", в рубрике "Моя семья и другие животные". В других мизансценах улыбка Нелли кротостью как раз не отличается, так как характер у пламенной журналистки взрывной и непримиримый.
О ней надо сказать особо, потому что она будет врываться в беседу в роли непредсказуемой курящей Музы. И на то у нее святое право: помимо защиты прав животных и людей Нелли ревностно оберегает интересы писателя Успенского. Вообще-то титул супруги писателя долго воспринимался ею с гомерическим хохотом - слишком яркая личность, слишком независимый нрав у этой самой супруги! Сам Успенский тоже однажды оказался всего-навсего "мужем Раткевич". В Москве он впервые пришел в гости к Валерии Новодворской. А та не только яростная демократка, но и столь же яростная любительница кошек. Своего драгоценного Стасика просто обожает, что мне в ней, кстати, очень симпатично. Соответственно и рубрику Нелли Раткевич она читает в нашей газете первой. И вот, несмотря на то, что Валерия Ильинична прекрасно знала, кто такой Михаил Успенский, как только он назвал себя, она закричала: "Мама, мама, иди скорей сюда! Муж Нелли Раткевич пришел!"
Надо видеть, с каким удовольствием Успенский об этом рассказывал.
В общем, эта уникальная семья настолько уникальна, что графа Толстого они опровергают. И живут счастливо, и на другие счастливые семьи ну совершенно непохожи! У меня с чувством юмора туго, наверное! Мы сидели в давно знакомой гостиной. В разговоре безмолвно участвовали бесчисленные стаи (стада!) сувенирных собачек, любовно расставленных Нелей на стеклянных стеллажах. На стене висел настоящий средневековый меч. Мишин приз. Неля иногда выбегала на кухню, жарила там рыбу. На столе высилась гора пирожков, специально испеченных Мишиной тещей. Лола и Саша, два домашних божества, пуделька и двортерьер, привычно заняли лучшие места. Лолка на коленях писателя Успенского, Саша в смирении у стола. Пыль нигде не лежала, сигарет в запасе было полблока. Серьезных, российских. Каких - не скажу, чтоб не было им рекламы. Еще чего.
Мы смотрели фотографии.
Е.К.: Да, на снимках ты сидишь с Лолой и Сашей просто как Черчилль какой-нибудь...
М.У.: Кстати, мы тут на "Страннике" обсуждали с мужиками, кто прожил самую счастливую жизнь. Пришли к выводу, что Черчилль. Жил, во-первых, в свое удовольствие. Много пользы принес своей стране. Коньяка армянского пил от пуза. Потом еще Нобелевскую премию по литературе получил за воспоминания! Действительно, самая гармоничная фигура. И злодеем никогда не был.
Н.Р.: И собак любил!
Уютно было до того, что вместо целенаправленного интервью разговор наш, конечно, разветвился, и воспарил, и бился, как прибой в вечные берега. Но я все же вынырнула и спросила без всякой оригинальности про начало.
М.У.: Я сочинял чего-то там в тетрадках, фантазии какие-то безудержные. Про шпиона Курбапкина - это такой пародийный был рассказ. К тому времени я уже много всяких детективов начитался. Я его вот как сочинил: отец купил пишущую машинку. Я сел и одним пальцем рассказ и напечатал. Читал и Уэллса, и Тургенева, и Чехова... Да много чего. А потом, попозже, прочитал Черкасова "Хмель" и решил, что это смешной такой роман, как "Двенадцать стульев". Считал, что для хохмы он написан. Тогда Наталья Ильина напечатала разгромную статью про этот роман в "Новом мире", я удивлялся: "Чего она прикалывается? Такая смешная книжка, а она ее ругает!" А когда мне было 15, а Сереже Федотову 16, мы написали либретто оперетты "Хмель"! В стихах!
Е.К.: Поиздевались, в общем. А ты вообще-то смешлив был в юности?
М.У.: У меня с чувством юмора туго, наверное. С общепринятым. Мне никогда не нравился Чаплин. Или Джером Джером. Или фильм "Ширли-мырли". Или Петросян, или Райкин (старший). Если на то пошло, Макс Линдер мне куда больше Чаплина нравится...
Н.Р.: Во всяком случае, над человеком, упавшим в грязь, он никогда не смеялся! Про эллинов и иудеев, которых несть Успенский начал писать. И пошли такие странные игры. Без книг - писателя нет. А опубликоваться было все равно, что "Волгу" в лотерею выиграть. Без лотерейного билета.
М.У.: Я писал рассказы. Мне рекомендацию дало Всесоюзное совещание молодых писателей. Но в издательстве сидела некая мадам Николаева, и было глухо, невозможно было пробиться. Первым меня напечатал Лева Новоженов. В "Московском комсомольце". Это тогда была совершенно порядочная газета. Кто ж тогда был редактором? Едва ли не Полторанин. А Новоженов был тогда там заведующим отделом сатиры и юмора.
Н.Р.: А Кабаков его тогда в "Гудке" печатал.
М.У.: А Жора Елин - в "Литроссии"...
Н.Р.: Как правило, талантливые люди его поддерживали.
М.У.: Вне зависимости от национальности. Вот, например, еврей Ефим Смолин все время мне писал резко отрицательные рецензии, когда я посылал рассказы в "Литературку". А еврей Боря Брайнин начал читать Веселовскому по телефону сразу же мои рассказы с листа.
Н.Р.: А его теперь то в антисемиты запишут, что нелепо, то в семиты. Потому что кто его поддержал-то в самом начале?
Е.К.: Почему ж ты не соглашаешься быть евреем?
М.У.: Так нету родни!
Н.Р.: Его задевает, что считается: талантливым может быть только еврей! Среди русских тоже бывают талантливые люди.
Е.К.: Я бы даже сказала - не все евреи талантливые люди.
М.У.: Ну, это уж антисемитизм...
Н.Р.: Куча евреев в Москве помогала русскому сибирскому писателю - начинающему! - пробиться в этой Москве. Куча евреев. Среди русских писателей, которые пытались помочь, - только Женя Попов был. И Жора Елин. Остальные все были евреи. Ну что поделаешь, если они оказались более отзывчивыми и пытались искренне и бескорыстно помочь? Хотя бы тот же Новоженов, тот же Арканов, тот же Хазанов?
М.У.: Несть эллина, ни иудея. В Писании сказано.
Е.К.: В общем, с помощью талантливых эллинов ты успешно ворвался в литературу?
М.У.: Но все равно, я считаю, лет десять я потерял напрасно. Мог бы и раньше раскрутиться. И в первые годы перестройки тоже, наверное, надо было быть побойчее. У меня в издательстве "Текст" рукопись пролежала лет пять. Рассказы и "Дорогой товарищ король". Я никуда ее и не отдавал - все ждал, что они в этой своей серии ее выпустят, "Альфа фантастика".
Н.Р.: А они не торопились - себя, любимых, печатали...
М.У.: С другой стороны, может, оно и к лучшему. Потому что все, что гремело на гребне перестройки, все ухнуло.
Н.Р.: Если бы он привык к скорому успеху, он бы привык и к скорому поражению. Мой друг уехал в Петербург Е.К.: Тебе пишется лучше одному или в компании? Имею в виду компанию Андрея Лазарчука.
М.У.: Да в компании веселее как-то.
Е.К.: Я видела немного со стороны, как вы переговариваетесь, как обсуждаете, как веселитесь каким-то выдумкам - названию газеты "Морда буден", например. А как вы познакомились с Андреем?
М.У.: Мы как-то вместе поехали на Интерпресскон или на "Улитку", я не помню... А, "Странника" он получил за "Иное небо".
Е.К.: Он красноярец?
М.У.: Да, коренной. Был. Теперь - петербуржец.
Е.К.: Как вы вместе работали?
Н.Р.: Выглядело это примерно так: Успенский лежал на диване, а Лазарчук сидел за компьютером.
М.У.: Ну так... как-то... Не знаю! Обговаривали: ты вот это сделай, а я лучше это сделаю. И соединяли. Концепцию проговаривали заранее. Что-то по ходу уже менялось. В нашу первую книгу "Посмотри в глаза чудовищ" вошла едва ли четверть от того, что мы придумали. Мог быть огромный роман. Конечно, экономный писатель на несколько бы томов эту историю растянул. А зачем? То, что недоговорено, оно гораздо сильнее действует, чем то, что сказано. На какие-то вещи просто намекается. "Гиперборейскую чуму" вообще никто не понял, по-моему.
Е.К.: И как вы теперь будете вместе писать?
М.У.: Сейчас по электронной почте вполне можно переписываться. А вот посидеть-поговорить надо... Не нашли мы еще для третьей книжки поворота.
Е.К.: Андрей такой сумрачный, серьезный автор, практически ни капли юмора. А ты - словно его противоположность. Вот "в жизни" тебя многое сердит, ты гневаешься, ты бываешь искренне взволнован. А в книгах твоих все настолько проникнуто иронией, смехом, даже глумом. Иногда уж повеет пафосом - и тут же возьмешь да и подрежешь.
М.У.: Ну, если так вот смотреть на жизнь - серьезно, - вообще бы удавиться бы надо...
Е.К.: А с кем из наших писателей ты дружил, не сотрудничал, а просто дружил?
М.У.: С Сережей Федотовым, естественно. Он тоже из "сорокпятки". Мы вообще познакомились еще в 63-м году. Где он сейчас? Тоже в Питере.
Н.Р.: Кого не обласкала земля красноярская - обласкали болота питерские.
М.У.: Романа я очень давно знаю, Солнцева. Года с 66-го.
Е.К.: Помнишь его строки: "Лермонтовский возраст, все ближе он, все ближе он..."
М.У.: Да, а давно ли 50 лет ему праздновали! Когда он начал издавать "День и ночь", это имело большое значение для людей, которым больше негде было печататься. А сколько авторов достойных, но не коммерческих! Вот у нас сколько лет, допустим, Эдик Русаков книжку издать не может.
Н.Р.: Совершенно потрясающий, чеховского уровня писатель. Совершенно прозрачная, чистейшая русская речь. И что?
М.У.: Немцы его, слава Богу, пригласили преподавать на три месяца. Его, кстати, переводить хорошо. Ясность стиля. Глядишь, они ему и работу там предложат.
Е.К.: Ты тщеславный человек? Это я про Черчилля вспомнила.
М.У.: Ну, в общем-то меня устраивает, что я пользуюсь авторитетом у людей, мнение которых мне дорого. Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма Е.К.: Читала про судьбу автора "Конька-Горбунка", Ершова, как попал он в Сибирь, и засосало его стоячее время, и все остановилось, и судьба была погублена. У тебя нет такого ощущения, что мало что изменилось?
М.У.: Да, есть, конечно. Уезжать нельзя. И жить в Сибири нельзя. Раньше, когда мы с Андреем подписывали договор с издательством, всегда оставляли условие - нигде, кроме Красноярска. Всегда оставляли возможность для местных издательств в Красноярске. Но за все эти годы никто и никогда к нам не обратился за рукописью. Причем какой-нибудь охотовед там книжку выпустит, или мент какой детектив накорябает - устраивают презентацию. А тут - у нас книжки выходят, премии получаем - никого, ни одну собаку это не интересует. Я вот говорил насчет тщеславия... ну не до такой же степени.
Н.Р.: Музей краевой выбрал его в 95-м человеком года вместе с Чеховской. Единственное его общественное признание в масштабах края. Это только потому, что во главе музея стоит читающий человек, Ярошевская.
М.У.: Вот в Питер сейчас зовут. Позавчера звали.
Н.Р.: А на прошлом "Страннике" к нему подошел зам питерского мэра и сказал: "А что вы там живете, в этой провинции? Мы вам дадим квартиру, мы хотим, чтобы такой писатель, как вы, жил у нас в городе".
Не поедем мы, конечно, никуда, но... Какое почтение в Питере, хотя бы на тех же самых "Остапах", подходят питерские интеллигентные старушки, говорят: "Боже мой, неужели это сам Михаил Успенский?" Божьи одуванчики, в шляпках, в старых вытертых пальтишках... Интеллигентная публика сидела на этих "Остапах" благодаря Собчаку. Он сделал безумно дешевые билеты - и пришли вот эти интеллигенты, обнищавшие, но не сломленные. Пришли студенты. Галерка - вся студенческая. Поэтому когда пошлости со сцены понес Шифрин, зал встретил его гробовым молчанием. Демонстрация такого вкуса и в то же время - демонстрация такого уважения к писателю как к личности, какого мы в Сибири вообще не знали! То, что вокруг Виктора Петровича скачут, - это вызвано тем, что государь-губернатор позволил себе обласкать великого писателя, хотя тот и без его ласки спокойно может прожить. Я тебе гарантию даю: 70 процентов камарильи, которая скачет вокруг Астафьева, она практически не читала его книг.
Е.К.: Но вокруг него "скачут" не только с лаской. И при всей его славе пытаются в него бросить грязью.
М.У.: Он человек, переломивший судьбу. Мог бы, как тысячи вернувшихся с фронта, спиться. И никто бы не узнал его имени. А сейчас известен на весь мир. Поэтому любая грязь в его адрес объясняется всегда завистью, только завистью. Вот если б меня спросили, какая исконная черта русского человека, я бы не сказал - терпение, широта души... Я бы сказал - зависть. Это еще на наше счастье про нас так не говорят. Говорят "скупой, как шотландец", "пьяный, как ирландец" - слава Богу, что не говорят "завистливый, как русский". Хотя все основания для этого есть. Революция была сделана из зависти. На зависти стояло все это. Основной двигатель прогресса и регресса.
Е.К.: На что же надеяться?
М.У.: Хотя мне глубоко неприятно, что дети наши воспитываются на западный образец, но если при этом они утратят вот эту гнусную черту, то пусть хоть так. У нас зависть называется справедливостью. Никто же не скажет, что завидует. Нет, скажут: почему у него есть, а у меня нет? Это несправедливо! И вот это стремление к справедливости на самом деле зависть и есть. А справедливости человеческой нет. Есть только высшая справедливость.
Е.К.: Которая "и мысли, и дела знает наперед"? Так что ж, совсем, что ли, у нас никого не остается?
М.У.: Сейчас вот у молодых писателей семинар Андрей вел. Толковые ребята есть. Вот Саша Силаев очень талантливый человек. Живи он в Москве, уже Пелевина бы заткнул. Потому что он уже дальше работает. И лучше. Интереснее.
Почему Сибирь приходит в упадок? Раньше сюда ссылали, на поселение отправляли приличных в общем-то людей. Вот Файтельберг (красноярский кинорежиссер, наш общий добрый знакомый - Е.К.), когда они в Канске жили, папа у него на поселении жил после Норильска, у них в доме бывали Рихтер, Гилельс, Ростропович, Шафран... В Канске! Когда по гастролям ездили, обязательно заходили... Потом комсомольские стройки - тоже много приличных людей приехало. А сейчас все это оборвалось. Наоборот, все уезжают туда. Вот Павел Юхвидин уехал. Так обидно это.
Н.Р.: А шахматисты - Лев Псахис, Лена Ахмыловская? Отток людей, которые могли составить гордость края! И ведь никто не пришел и не сказал: не уезжайте! Мы поможем, мы хотя бы попытаемся помочь вам сделать что-то! Что для музыковедения Красноярска эта личность - Паша Юхвидин? После Лозинского это был единственный квалифицированный человек. Он учебник по истории культуры написал, и этот учебник признан был лучшим на конкурсе! Он так много сделал для этого города! И никто никогда об этом не вспомнил. Понимаешь, ну такая ерунда, ну хотя бы - эти люди настолько бескорыстны, - ну хотя бы почетную грамоту от городской управы дать! Никогда! Никогда... На какое-нибудь почетное заседание пригласить - нет же! Никому в голову не приходило.
М.У.: Меня очень огорчило, что и мои друзья поуезжали отсюда. А те, что приезжают, извините... То, что здесь эти два с лишним года происходит, это так угнетает. Все это откровенное хамство, эта бесцеремонность, эта полная безответственность власти. Хотя я от этого никак не завишу, поскольку моим издателям глубоко наплевать на мои политические взгляды и на то, что происходит в Красноярске. Их интересует только раскупаемость книг в общем-то. Но... Полет архетипа над гнездом Империи Е.К.: Ты говоришь, реалистическую прозу тебе читать просто скучно?
М.У.: Нет, если очень хорошая проза... вот Искандер... Хотя Искандера, конечно, нельзя назвать реалистом. У него взгляд совершенно нереалистический. Он видит то, что люди не видят. Значит, это уже не реализм.
Е.К.: А сам ты писал такие вещи, нефантастические?
М.У.: Несколько рассказов есть. "Вера Логиновна". Про секретаря райкома по идеологии.
Н.Р.: А "Роман с благородным металлом" тоже не фантастика. Он очень хорошо написан. Прелестно! Я его просто обожаю! Но как-то его другие... не любят. Он печатался в журнале "Магазин".
М.У.: Я сейчас буду собирать книжку в "Антологию сатиры и юмора России XX века", вот туда все это и вставлю.
Е.К.: Радует ли тебя какая-нибудь твоя выдумка больше других?
М.У.: Да я не знаю! В общем-то надоедает то, что написано, надо новое выдумывать.
Сейчас вот у меня в романе рыцари такие, вроде как европейские, на войну идут. Они же прекрасных дам с собою взять-то не могут. Они так же ухаживают за всякими маркитантками, обозными шлюхами, поварихами и прочими. Чтобы не терять формы, поют серенады, романсы им слагают. Но только если называть их Прекрасными дамами, настоящие дамы обидятся. Поэтому их называют просто Прекрасные бабы.
Е.К.: А роман сейчас на каком этапе?
М.У.: На трудном. Вот - не нравится мне все сейчас.
Н.Р.: Видишь ли, когда в 95-м году роман "Там, где нас нет" получил весь спектр наград: и "Странника", и "Улитку", и "Меч"... после всего этого гордыня обуяла - как бы не хуже сделать.
М.У.: Я Пелевина читал последний роман, и, чувствую, с ним происходило то же самое - хуже не хотелось, а лучше не получалось...
Е.К.: Да, я читала недавно интервью Акунина - он тоже пишет, что забрал уже практически готовый роман из издательства, чтобы доделать. Понял, что получилось хуже, чем первые вещи. Но, кстати, прочитала его "Алтын-Толобас" и - странное ощущение. Роман-фантом.
М.У.: Значит, созвучно времени. Такие периоды в истории литературы были. Византия не создавала ничего нового. Литература византийская целиком на древнегреческой классике жила, переосмысливала сюжеты, создавала стихи - центоны, из цитат. Гекзаметром, александрийским стихом баловались... Литературная игра такая была. Поскольку империя себя исчерпала, исчерпалась и творческая идея.
Е.К.: Получается, это и наша ситуация, наша империя порождает фантомы...
М.У.: Получается, так.
Е.К.: Значит, надо писать сказки?
М.У.: Ну, во-первых, не столько сказки. Это БЕЛЛЕТРИЗОВАННЫЕ АРХЕТИПЫ, по Юнгу. Вот смотри, обыкновенный сериал, одна из лучших серий "Коломбо" по Эду Макбейну - как у племянника Коломбо похищают невесту. Ну что это? Это "Руслан и Людмила"! Традиционный, древний классический сюжет - похищение невесты в первую брачную ночь, - и он работает. А тут еще была статья интересная в "Вопросах литературы" - сюжет "Двух капитанов" Каверина и его связь с Гамлетом. Очень убедительно доказывается. Для Сани капитан Татаринов - вроде как заменитель тени отца, посланец с того света от мертвого почтальона. И он ищет виновника его смерти. И жена капитана выходит замуж за этого дядьку, который его и погубил. Это Гамлет! Сова - это Розенкранц и Гильденстерн в одном флаконе...
Е.К.: Миша, а ты не боишься, что твои книги может читать только хорошо образованный человек?
М.У.: Нет. Кто-то больше получит удовольствия просто. А так это традиционная фэнтезюха.
Е.К.: А тебе никогда не хотелось написать любовный роман?
М.У.: Нет, но... у меня впереди - роман о матриархате. Я окончательно убедился, что матриархат существовал. А когда он кончился, вся мифология была переведена механически на мужчин. Вот кельтский эпос "Похищение быка из Куальнге". Там жители Ольстера, мужчины (!), раз в месяц чувствовали сильное недомогание. Тогда у них этого быка-то и увели. Воспользовавшись беспомощным положением... Вот настолько грубая переделка! Не постарались какой-то другой причины придумать. Тупо переписывали, просто "баба" на "мужик" исправляли.
Е.К.: Что же это за революция произошла, что начали все переписывать?
М.У.: А это с того момента, как мужчины осознали себя личностями. А до того они были что-то вроде собак, вроде домашних животных... При себе женщины оставляли только крепких детей мужского пола. Лишних пацанов просто в лес выбрасывали. Эти Маугли там росли. Некоторые выживали, собирались в стаи. Откуда возникали все эти мужские общины в лесу - вспомни "Сказку о мертвой царевне и семи богатырях" - откуда они в лесу взялись? Из этих, выживших. И вот роман... Правят старухи. Злобные, всезнающие. Женщинам-то, конечно, жалко этих пацанов, они их прячут. Хотя там система контроля очень строгая. Но они же знают, что изменить ничего нельзя, потому что, если мужчины разовьются, то - все. История изменится - войны начнутся, разрушения. Гораздо хуже будет в общем-то, потому что это наиболее гармоничная жизнь. Герой романа - мужик. Тот, который это все поломал. Он - первый поэт. Женщина поэтом быть не может. Даже слова такого нет. А мальчишкам там запрещено было петь колыбельные.
Е.К.: Книги у нас читают в основном женщины. Понравится ли им такой поворот?
Н.Р.: Он сделает так, что жалко будет, что такой порядок разрушился.
Е.К.: Ну, это мы с тобой только надеяться на это можем. А как он сделает, пока никто не знает.
Вот мы и побыли в Красноярске, в ноябре 2000 года. Такой был славный вечер. Теплая комната на вселенском сквозняке. Привет, Андрей. Привет, Паша Юхвидин. Жаль, что вас не было с нами. (Как сказал один писатель, давно покинувший российские пределы.) Потому что мы тут празднуем юбилей Успенского. И ждем его роман. И тот, который сейчас, и тот, который про матриархат. И тот, про который он запретил мне упоминать. Нечего бряцать замыслами. И пока Успенский сидит за компьютером и пишет, и все мы там, где мы есть, - происходит жизнь, от которой жалко разлетаться. Елена КРУПКИНА |
