| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Михаил УСПЕНСКИЙ
АДЪЮНКТ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ДЕ СИЯНС АКАДЕМИИ МИХАИЛА ЛОМОНОСОВ
глава из повесть-буриме "ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ ВАРЯГА""
16 июля 1742 года. ...Рихман лежал на дне карбаса, тяжело и хрипло дыша во сне. Небритое лицо его опухло от гнуса - мазаться дегтем, по совету Михайлы Васильевича, он так и не захотел. Тунгусские олешки, подгоняемые каюром Егоркой, еле-еле тащили карбас вверх по реке. Солнце палило немилосердно, и казалось невероятным, что уже в сентябре водную гладь начнет схватывать льдом и невдолге ударят самые лютые морозы. Егорка сказал, что впереди еще один порог, но не то беда, что порог, мало ли их, а то беда, что скалы, именуемые "щеками" здесь подойдут вплотную к воде, и олешкам придется плыть, и не смогут они вытянуть тяжелый карбас. Значит, придется загодя выволочь его на берег, выгрузить Разлучитель, надежно обернутый рогожей, взвалить многопудовую махину на спину и переть ее через тайгу в обход скал, туда, где будет поджидать их Егорка с пустым карбасом. От Рихмана помощи ждать не приходится, не помер бы - и то хлеб. От тунгусишек тоже проку мало. Рихман опять примется ворчать, что не следовало переть эту махину в такую неслыханную даль, а поставить ее надлежало на Марсовом поле, не далее, и эффект был бы тот же… И снова в тысячный раз придется объяснять честной, но глупой немчуре, что политическое сердце России и географический ее центр, увы, совершенно не совпадают, отчего и происходят все ее беды и напасти. Карбас ткнулся в берег. - Вставайте, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов. Рихман с трудом разлепил глаза, вздохнул и поднялся. Потом с проклятием сорвал с головы пропотевший парик и хотел зашвырнуть его подальше в воду, но Ломоносов не дал - понеже куаферия сия от инсектов защищает изрядно, пояснил он. Подошел Егорка, они вдвоем с Рихманом помогли взгромоздить Разлучитель на спину, и Михайла Васильевич, широко расставляя ноги в грубых поморских бахилах, двинулся вперед, глубоко впечатывая следы в мягкий мох. Рихман плелся сзади, волочил короба с провизией. - Вы погубите себя, Михель, - сказал он. - Не говоря уже о том, что вы погубите Универсум... - Что русскому на здоровье, то немцу смерть, - привычно отозвался Ломоносов. - Мне же сие привычно, единственно токмо апоплексуса страшусь - тогда вам, сударь мой, затеянную мной комиссию исполнить надлежит... - Чудовищную комиссию... - вздохнул Рихман. - Я, чаю, сходен сейчас с некоторым негритосом либо арапом-невольником, - расхохотался Михайло Васильевич так, что едва не сронил со спины драгоценный груз. - Да я и есть вечный невольник и мученик науки российской... - Всемирной науки, Михель! - воскликнул Рихман. -Жидкость же сия, коею вы, сударь, столь дерзостно пренебрегаете, получается из простой березовой коры методом дистилляции, сиречь возгонки... Ломоносов долго еще распространялся о неисчислимых достоинствах дегтя, потом силы на разговор уже не осталось, и он начал было складывать в уме "Оду о дегте":
Напрасно смертные о дегте полагают, Далее в голову полезли совершенные уже глупости: "Ай, фирли-фить, тюрлю-тю-тю, у нашего майора задница в дегтю". А потом и глупостей не осталось, одни красные круги перед глазами. - Однако, остановись, Ломонос! - послышался голос тунгуса. Осторожно опустив Разлучитель на землю, Михаила Васильевич повалился рядом и некоторое время лежал, покуда Рихман и пятеро тунгусов кое-как вернули ношу в карбас. Мимо глаз плыли безрадостные берега, Ломоносов задумался - может, прав немчура, и он, поморский сын, слишком о себе возомнил, дерзко поспорив с Создателем, который отмеряет Добро и Зло в пропорции, Ему одному только ведомой? Любимым присловьем отца было: "Отвяжись, худая жись, привяжись, хорошая!". Маленький Миша почасту задумывался над этой простой на вид сентенцией, отчего в жизни так много худого и так мало хорошего. Вот если бы ее, жизнь, можно было как-то процедить сквозь густые решета, чтобы всякая скверна на тех решетах задерживалась, а людям оставался один сок, чтобы всякое дело разрешалось лишь благоприятным образом, чтобы мачеха подобрела и каждый день давала сметанную шаньгу... Ломоносов улыбнулся. Мысль о создании Разлучителя пришла ему в голову внезапно, на гарнизонном плацу в те черные дни, когда его по пьяному делу завербовали в гвардию прусского короля. Айн-цвайн, айн-цвайн - выкрикивали обмундированные великаны, ведя расчет, а потом по команде капрала "айны" пошли налево, а "цвайны" направо. Вот если бы можно было так же разделить и поток Хроноса - направить благоприятные его миги в одну сторону, а роковые ошибки - в другую... Чтобы Полтавская баталия в гистории Российской осталась. Азовского же похода как бы и не было, равно как и позора, случившегося в Валахии? Чтобы государю Петру Алексеевичу не застудиться до смертельной болезни, а жить и править до сих пор? Чтобы ушли в сторону хмельные и жестокие его решения, а остались бы одни вспышки гения? Больше делать в прусской казарме было нечего, и русский гигант тою же ночью бежал из замка, крепко, но не до смерти приласкав часового. С такими-то мыслями он ввалился в кабинет великого Лейбница. Лейбниц долго хохотал, выбрасывая из кресла худые ножки в шелковых серых чулках, а потом внезапно помрачнел и сказал: - В вас, русских, сидит черт, и это отнюдь не наш старый добрый тойфелъ, в которого достаточно запустить чернильницей. Вы типичный манихей, майн либер герр Ломонософф! Если бы даже ваша затея удалась - представляете, во что бы превратилась старуха Европа? Впрочем, как умозрительный эксперимент это даже любопытно. Хорошо, я на досуге набросаю весь математический аппарат, это будет неплохое упражнение, но только не вздумайте упомянуть меня в вашей будущей диссертации - я не желаю быть посмешищем всего света. И потом, где вы возьмете столько энергии? |
|
| | | | | | ||
Потом был Петербург, Академия, вечная война с немцами, не все они Лейбницы, пришлось овладеть десятком ремесел, в том числе и стеклодувными даже для отвода глаз завести мозаичное производство. Когда прибор был в общих чертах готов, и оставалось лишь найти источник силы, Михаила Васильевич через Шувалова пал в ноги матушке императрицы. - И, пустое говоришь, Михаила Васильевич! - расхохоталась Елисавета Петровна, молодая и прелестная. - Кто волен отличить худую минуту от доброй? Грех-то, хоть и сладок, а все грех! Задумал ты добро, а того не знаешь, что в наших палестинах всякое добро обратится во зло. Ты над своими склянками колдуешь и жизни вовсе не знаешь. С меня же и того довольно будет, что смертную казнь упразднила. Впрочем, в счастливый час ты пришел, в веселую минутку, потешил меня, одинокую женщину - бери из казны безотчетно сто тысяч рублей серебром и твори, что душе угодно! Только ты мне город не взорви вкупе со дворцом - намаялась я в молодости по чужим-то углам... Потрясенный Ломоносов выскочил, забыв даже поклониться, под звонкий смех императрицы. Шувалов тоже был потрясен настолько, что даже не попытался зажилить часть денег. Рихман, самый толковый из немцев, будучи посвящен в ломоносовскую затею, сказал, что таковой энергии, пожалуй, единственно на небесах обрести и можно. Михаила Васильевич тут же ухватился умом за его аллегорию и сочинил устройство, способное притягивать молнию. На беду, точка, которую расчислил Ломоносов в качестве центра России, располагалась в местах, никакой географии отнюдь не подверженных... ...На определение искомой точки ушло еще три дня. Длинноногий Рихман мотался по лесу туда-сюда с буссолью и астролябией. "Сильный шаман", - говорили про него тунгусы, а Ломоносова считали при нем простым работником, коли сам такие тяжести таскает. Точка нашлась на самом берегу реки, на крутояре. Михаила Васильевич вырубил несколько тонкомерных лесин, срастил их лубками. Он торопился - парило неимоверно. На конец верхней лесины он прибил длинный железный штырь, от которого тянулась тонкая гибкая проволока - для ее изготовления приелось придумать особый сплав. Разлучитель, освобожденный от рогожи, стоял на скале, возле него возился Рихман, отгоняя тунгусов, чтобы чего не открутили на украшение. Ломоносов укрепил основание шеста в земле, свободный же конец проволоки загнал в нарочитое гнездо Разлучителя. Шест гнулся, но держался крепко. И вовремя: из-за противоположного берега реки потянулись иссиня-черные тучи. Разлучитель сиял отполированной бронзой, медью, фарфором, стеклом, золотой канителью, пронизывающей согласно тщательнейшему расчету весь корпус. Тунгусы стали ладить свой чум - тоже торопились, пока с неба не грянуло. -Уходите, уходите! - замахал на них руками Ломоносов. - За нами через три дня придете, коли живы останемся... Тунгусы не трогались с места. - Я вашего бога Огды, - сказал Михайла Васильевич, - сейчас имать буду в золотую клетку, - он указал на Разлучитель. - А потом повезу на суд к Илии-пророку, дабы прерогатив его своими немытыми лапами не касался... Тунгусы переглянулись и стали спешно сворачивать свое хозяйство, не желая видеть посрамления своего поганского кумира. -Ну, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов и притиснул ручищей немца, - сбывается наше дерзновение. - Преславный Прометей огонь похитил, чтобы очаги по землянкам троглодитов возжечь, мы же воздвигаем просвещенную десницу на Хронос быстротекущий, ниже того - на сам Фатум роковой! Отныне судьба России и до веку единственно добром и разумом осияванна пребудет Диаволу на великое посрамление! - Ох, Михель, не от него ли предприятие наше? - Ништо! До сих пор филозофы все сущее объясняли токмо, нам же изменить его надлежит, и не станет более сирых и убогих, больных и увечных... Тучи приближались, словно строй черномундирных прусских гренадер. Послышалась и канонада! - С нами силы небесные! - перекрестился Михайла Васильевич. Ты не думай, добрый мой Рихман, что счастие отныне с одними лишь россиянами станет прибывать - маленько и немчуре достанется, все же и вы в Христа веруете, Идоложертвующим же и басурманам не завидую... Вольно же им было Магомету поклоняться, науки истреблять! - Михель, мы будем гореть в аду! Мы вторглись в самые основы мироздания, дерзко его расщепляя, а разве не помнишь ты, что простая вода, делясь на гидрогениум и оксигениум, дают в итоге горючую смесь, чреватую взрывом? - Помню, старый бурш, и не раз рыло тем опаливал... Давай лучше помолимся об удаче! Молнии били уже в самую реку. Ветер трепал шест из стороны в сторону, но устройство держалось. Оба ученых стояли на коленях и творили крестное знамение, бормоча молитвы каждый на своем языке. Вдруг Рихман схватил товарища за руку. - Михель! - возопил он, стараясь перекричать гром. - А ты о другой-то России помыслил? - Какой такой другой? - прервал молитву Ломоносов. - О той, где не останется ни добра, ни разума, а будут лишь вечный позор, страдания и поражения? Мы ведь их тем самым на вечные муки обрекаем! Он вскочил и побежал к Разлучителю. Ломоносов неуклюже поднялся и поспешил за ним. Рихман схватился за проволоку, чтобы выдернуть ее из гнезда Разлучителя, но тут молния как раз и ударила в верхушку шеста. Разлучитель загудел, заискрился, белое пламя пробежало по золотым проводкам, по стеклянным колбам, откуда выкачан был воздух, зажгло блестящие спиральки в этих колбах. На камнях лежало обугленное тело Рихмана.
Опубликовано впервые
|
 |  |  |  |  | | ||
Редактор - Сергей Ятмасов ©1999 | |||||||
| |||||||
| |||||||
