| Михаил УСПЕНСКИЙ "Виктор" -- значит "победитель" памяти писателя Хотя все мы прекрасно знаем, что всякий человек смертен, она застает нас врасплох всегда неожиданно, всегда не вовремя, всегда не к месту.
Когда нынешней весной открывали возрожденный краевой музей, я увидел Виктора Петровича Астафьева, и сердце вдруг сжалось: такой он был маленький, высохший, совершенно седой, смотрящий куда-то мимо всех и видящий что-то такое, что прочим было недоступно, да и сам он был уже недоступен суете и страстям мира сего.
И все равно -- уход его был неожиданным.
Почти четверть века прожил он, вернувшись из Вологды, на родной земле, и все мы как-то привыкли к тому, что есть вот такой у нас Виктор Петрович -- мудрый, веселый, рассудительный, горячий, есть некий эталон человеческого и профессионального поведения, есть некий высший авторитет (в первозданном смысле этого слова), есть человек, на которого можно равняться и перед которым может быть стыдно, если сделаешь что-нибудь не то.
Помнится, тогдашнее краевое партийное начальство встретило приезд Астафьева без всякого восторга: слишком независим, слишком неудобен, слишком популярен, не слишком тактичен и вообще не член КПСС... Это уж потом принялись водить вокруг него хороводы и ходить вприсядку.
Но уже одно его присутствие вмиг погасило вечно тлеющий в провинциальной писательской среде раздор. Как в анекдоте: "А потом пришел лесник и всех разогнал". Потому что имел на это право.
Для меня Виктор Петрович прежде всего -- победитель. Жизнь делала все, чтобы не было такого писателя на Руси -- искалечила детство, послала в огонь войны, добивала выжившего на фронте солдата послевоенной нищетой и голодухой. Но он не сдался и состоялся. Не сделался ни озлобленным диссидентом с кукишем в кармане, ни литературным барином вроде тех, чьи имена в наше время как-то мгновенно забылись.
Остался самим собой, не считаясь с чужими мнениями, с веяниями времени, с общепринятыми в ту пору нормами. Он сам себе был и норма, и правило.
И когда пришли новые времена, новые веяния и новые нормы, легче ему не стало, поскольку настоящему человеку никогда не бывает легко.
В последние годы о нем писали и говорили много и по-разному -- от розовых дамских умильных соплей ("Наша совесть... Наша духовность... От него свет исходит...") до красно-коричневых помоев ненависти, злобы и зависти ("Клеветник... Очернитель... Приспособленец...").
В последнем особенно преуспевали те, кому он в свое время помогал (в том числе -- и материально), писал рекомендации в Союз писателей СССР, предисловия к книгам, чьи "шедевры" проталкивал в литературные журналы, потому что был очень добрым человеком, а никакое доброе дело не остается безнаказанным, особенно в России.
Он никогда не жаловался на эти газетные крысиные укусы, разве что самым близким людям, но бесследно они не проходили и, несомненно, сократили срок его земного существования. Кремень-то он был кремень, да ведь душа-то все равно беззащитна!
Вы думаете, его серые и хвостатые обличители сейчас испытывают чувство стыда? Как бы не так! По их крысиной логике -- кто кого пережил, тот того и победил. И у меня нет ни малейшего желания упоминать сейчас их поганые имена рядом с именем Виктора Петровича.
Но и забывать их не следует.
От нас ушел не просто писатель Астафьев. От нас ушел последний Настоящий Русский Писатель -- учитель, наставник, пророк, обличитель, борец.
Больше таких не будет. Литература стала обычной профессией вроде топ-менеджмента, Книга превратилась в текст, литераторы сделались работниками сферы обслуживания, число их сократилось до востребованного книжным рынком значения.
Вместе с Астафьевым ушел и Настоящий Русский Язык. Осталась какая-то сильно американизированная феня, слабо украшенная экономическими и уголовными терминами. Некому теперь стукнуть кулаком по столу, чтобы на корню пресечь готовящуюся реформу русского языка -- такую, чтобы двоечникам было удобно, а образованным людям -- тошно.
Некому теперь сказать людям горькую и жестокую правду о них самих. Астафьев говорил, не боялся. Он заслужил это право судить нас по делам нашим.
Его правда была близка и понятна даже людям иных языков и наречий, поскольку все мы живем на одной планете и плывем в одной лодке.
Трудно, невозможно заполнить образовавшуюся с его уходом пустоту. Его имя объединяло и собирало множество совершенно разных людей, которые при других обстоятельствах вряд ли бы познакомились. Он хотел, чтобы люди жили в добре и мире -- хотел невозможного, но настоящий писатель и должен хотеть невозможного.
И невозможно найти слова, чтобы утешить его родных и близких. Тут надо не "выражать соболезнование", а просто плакать вместе с ними, чтобы стало немного легче.
Недаром сам Виктор Петрович любил цитировать древнего арабского поэта Абу-аль Маари: "Постойте -- поплачем!".
И будем жить так, чтобы не было нам стыдно перед писателем Астафьевым -- ни за себя, ни за Россию, ни за русскую литературу. 2001г |
