| Гамлет АРУТЮНЯН ПЛЁС стихи из сборника ОТЕЦ И МАТЬ Не крикнуть и не позвать.
Дом. Отец. Мать. Небо. Светает. Дождь.
Сколько еще проживешь? Долго в небо глядишь.
Утренник серый. Тишь. Сколько продлилось лет?
Мама. Отец. Дед. Время - безмолвный истец.
За временем - мой отец. Он в возрасте, что и я.
И у него семья: Жена, три сына, дочь.
Холодная длится ночь. Словно в немом кино -
деревня моя Каргино. Рыжее утро. Тишь.
В чистое небо глядишь. Не крикнуть и не позвать...
А в доме отец и мать. МАМА Ты прости меня, мама,
Что был тебе в тягость,
в то далекое времечко
не помогал.
Лишь питался и спал,
девять месяцев кряду
и попасть на тот свет -
я, наверно, мечтал. Между тем, ты валила
смолистые сосны
и делила с подружками
скудный обед.
Так порою тебе
от меня было тошно,
только все-таки надо
было есть этот хлеб. Был он черен и мал,
был совсем невесомый,
эта боль, этот хлеб -
ноздреватый, хмельной.
В нем из каждой ноздринки
топорщилась совесть
и струилось дыхание
жизни большой. Эту черную весть,
что ты - враг народа,
Ты узнала нежданно
под сенью рябин.
Было время борьбы
И еще недорода,
и еще приближавшихся
горестных зим. Что сказать тебе, милая?!
Чем обезболить,
твои зимние роды
в овраге глухом?
Чем тебя мне укрыть
в этой долой неволе?
Только веткой смолистой,
только поздним стихом. Я, конечно, был слеп.
И, как, снег был бескровен.
Только все-таки вскрикнул -
не замерз, не пропал
среди мерзлых, сучкастых,
истерзанных бревен,
я, орал и орал. Этот крик мой истошный
забыла Россия...
Все же мама попала
из тайги в лазарет.
А еще чуть попозже
она попросила
покормить меня грудью
и вышла на свет. ЧУБЧИК I Нас в детстве стригли налысо
и было столько слез:
- Ну, папа,
ну, пожалуйста,
ведь я уже подрос!
-Хоть чубчик.
Ну, хоть маленький,
хоть несколько волос...
Машинка больно жалила
не в шутку, а всерьез.
И солнцем, прокопченные,
как перышки легки,
слетали на пол черные
кудряшки-завитки.
Отец шутил,
как водится:
до свадьбы отрастут.
Икона Богородицы
глядела в темноту. 2 Вот так постригли наголо
когда-то и отца,
и путь пролег до лагеря
в сибирские места.
Там были все подстрижены,
как водится, под ноль -
и русые, и рыжие,
и черные, как смоль.
Шутил конвойный мрачно:
- До срока отрастут...
И времена барачные
глядели в темноту.
Ты был задирист
слишком,
похож на главаря.
Ты стал врагом, парнишка,
и бог тебе судья. 3 Но вместо бога - "тройки"
решают на паях.
И шлют людишек бойко
В далекие края.
Страна! Куда ты катишься,
Любимая моя?
Встают в твоей сумятице -
ночные лагеря.
КрасЛаги к КарЛаги,
Алдан и Колыма...
В них люди - доходяги,
Для них страна - тюрьма.
Пакгаузы, пакгаузы.
Этап. Этап. Этап.
И хаос, хаос, хаос -
имен, названий, дат.
Зимою сгинешь с холода,
а летом - от мошки.
И голодом расколота
твоя земная, жизнь. 4 Рукой отца подстрижены
с братишкою под ноль.
идем под солнце рыжее,
идем под летний зной.
Давно нас поджидают
на улице дружки,
их лысины сияют,
как будто утюжки.
Терять давно им нечего,
им даже невдомек -
они судьбою мечены
и тоже тянут срок. 5 Конец пятидесятых,
начало перемен.
И галстуки крылатые
звездочек взамен.
И разрешают чубик,
как взрослому, носить.
И учат, учат, учат
Родину любить. РОЗЫГРЫШ Сестре Асе Все так же деревня стоит на яру
Я в этой деревне однажды умру. И будет сестренка белугой реветь.
Подумав, что это действительно смерть. На многие версты тайга и тайга.
И лентой из банта сестренки - река. Помню, с какой-то неведомой силой
сестренка меня, дурака, колотила. Хлестала ручонками мне по щекам.
- Проснись же, проснись. Не бросай меня, Гам! За брата старшого томилась душа,
а брат ее рядом лежал, не дыша. Веснушки, как осыпь из бурых опилок,
и съехала кепка на самый затылок. И ветры шальные кустарники гнут,
а души покойников плачут и ждут. Я долго терпел и, не выдержав все же,
Стал хохотать, корчить страшные рожи. И вот уже вместе с "ожившим", со мной.
Кричала сестра: Ты не умер. Живой! Но если случится уйти в ту страну,
я вспомню родную свою сторону. Где будет деревня стоять на яру,
где сосны, качаясь, шумят на ветру. ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ В полнолунье на кладбище страшно.
Кто с этим--спорит, особенно здесь, в Каргино.
И светятся матовым цветом звездочки красные,
Кресты покосились, могилы просели давно.
Тут вам недолго совсем заблудиться,
Кожу сцарапнуть, споткнуться и даже упасть.
Сколько здесь сверстников -
Им всего лишь за тридцать?
Тех, кто испробовал жизни, лишь капельку всласть.
Можно здесь встретить кавказское
или литовское имя,
Вот уж поистине дивный и страшный пример,
здесь похоронен давно и забыт он другими,
бывший охранник - заслуженный пенсионер.
На скольких табличках, прибитых к надгробьям,
с трудом вы прочтете фамилию, имя, года.
На карточках высохших, лица с годами суровей,
не все отболело, отныло, прошло без следа.
С трудом отыщу свою бабушку. Бабушку Нюру.
На холмик ее положу принесенную снедь.
Дай бог всем прожить и достойно, и мудро,
и веруя в правду, спокойно потом умереть.
Спи, бабушка Нюра, сном искренним ,незабвенны м.
Нам выпало жить. А вот сколько? Поди, разбери.
Мы взрослые дети, ведем разговор откровенный.
Мы помним и знаем трагедию нашей земли.
И пусть это старое кладбище
сплошь заросло повиликой,
Крапива пройти не дает, молочай, лебеда,
а жизнь нашу можно сравнить, пожалуй, с былинкой,
былинку сорвать - не составит большого труда.
И все же былинка останется. Память сильнее.
Из каждой былинки запишется новая быль.
И новый рассвет будет плыть с Енисея,
и ветер смешает тоску и дорожную пыль. * * * Я притворялся тихим и спокойным,
а между тем на взлетной полосе
готовились взаправдашние войны,
тяжелый транспорт двигал по шоссе. За нас, за Родину, за герб российский...
Нам надо, что есть силы, устоять.
А между тем наш хлеб уж- колосился.
Шутили командиры: Все на ять! Вот так-то, мол. Крепка броня державы.
Мы можем и догнать, и перегнать...
А на лугах росли все также травы,
и дома на крыльцо всходила мать. Она была спокойна и неспешна.
Пылал зеленым пышно огород.
По радио опять играли песню,
в ней жизнь идет и движется вперед. Но ей давно ничто уж не казалось -
состарилась, свидетель бог тому.
Она детей взрастила, и усталость
лазутчицей пробралась через тьму. В той тьме кромешной тоже были звезды.
В той тьме кромешной молодость была.
В той тьме кромешной ей казалось - поздно
В той тьме кромешной пепел и зола. И потому, когда броня державы
все колесит по черному шоссе.
Не хочется мне той российской славы,
кровавой славы в вызревшем овсе. ЛЮДИ ИЗ НОЧИ Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
С. Есенин. ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. 1 Длинными зимними вечерами,
когда время тянется, как горький мед.
Кажется мне, что я окружен ворами
глядящими с улицы, где поземка метет.
Что надо вам, люди из ночи?
Что за мысли освещают ваш разум?
Ваш путь на земле от кражи до кражи короче.
Так не лучше ли покончить с этим одним разом?
Много вас, по свету кочующих.
Вы смотрите чужой телевизор с той стороны окна.
А многие из вас, окочурившись,
уже не попробуют дешевого красного вина.
До чего все-таки просто, сбиться с пути, упасть.
Конечно, конечно, закон во всем разберется -
двуликим Янусом, однажды он обернется,
над человеком восторжествует власть. 2 Только кажется мне, за оконным стеклом,
где поземка .ночная пугает прохожих...
Это я! Это я! Как меня занесло?
С тяжелой чугунной рожей.
Кто вы, люди из ночи?
Как получилось,
что мы согреваемся у одной теплотрассы?
Кто мне такую судьбу напророчил?
Я вам улыбаюсь и говорю: Здрасте!
Мы люди. Нам нужен кров и пища.
Еще любви, любви, любви глоток.
Ночная милиция, ночная милиция нас разыщет,
и найдет для ночлега холодный совсем закуток. З Длинными, длинными зимними вечерами,
когда время тянется, как горький мед.
Это я. Это я. Это я в оконной раме.
А за рамой ночная поземка метет.
Я выключу свет. Теперь, мы в одном пространстве.
Пространстве, наполненном снегом и мглой.
Исчезнет двойник мой, замеченный в пьянстве,
приблизится утро, а с ним выходной.
И грустные мысли растают и вынырнет голод.
Я выпью холодного чая, оденусь, покину ночлег.
И встретит тревожно меня досыпающий город.
И тихо я буду стоять, словно тополь, забравшийся в снег. * * * Печалью тела не накормишь.
И все трудней ее скрывать.
Ночное небо тучи гонит.
Ночную землю отпевать. Вещунья с голосом старухи
Роняет воск. На дне темно.
Дрожащие протянет руки
И улыбнется перед сном. Положит крестное знаменье
И поклонится образам.
И голос Спаса через время:
- Я - A3, Я - ЕСМ и Я - ВОЗДАМ! * * * Ax ты ворон, воронок -
быстрые колеса.
Я бы взял, да и убег,
но нельзя без спроса. Ты катись, себе, катись,
фарами сквозь темень.
Ты катись, не ленись,
ведь торопит время. А в тебе, да не один,
стражник божьей милостью.
У него семья, поди,
да заждалась милая. Ты люби, люби семью,
стражничек, охранничек.
Я же полюблю скамью,
сегодня, а не давече. Говорю себе: Не лги!
Дело было в среду,
собирали колоски
мы на День Победы. Что теперь? Ведь это факт:
Стал врагом народа.
Впереди Московский тракт,
от него дорога. Эх ты ворон, воронок -
быстрые колеса.
Я бы взял, да и убег,
но нельзя без спроса. ПРОЗРАЧНОЕ УТРО Здесь, за Полярным кругом,
стылая тишина.
Молча идем мы с другом
по насыпи вдоль полотна.
На рельсах лежат паровозы,
от старости проржавев,
карликовые березы
грустный рождают напев.
Слезы людей здесь впитались
в вечную мерзлоту.
Красной морошки кристаллики
сверкают то там, то тут.
То лес, то прогал, то тундра,
то белка с рыжим хвостом.
Идем и прозрачное утро
ловим раскрытым ртом. СЕЗАМ Может все-таки хватит историй,
уже сказано обо всем.
Мой старшой, мой братан Анатолий,
век кончается - там отдохнем. Ведь грешно на землице ругаться,
коей вскормлен и коей рожден.
Ведь уже скоро дважды по двадцать
будет свыше отпущено ден. Кто отпустит грехи, кто отмолит?
Мы безбожники - нечем и крыть.
Что с того, наши руки в мозолях,
в жизни плаваем, что инфузории,
так легко легковесным прослыть. и плавае промозглая - осень,
а в осени той - человек.
Давно уж посеяна озимь,
то дождичек с неба, то снег. Уж ставенки в доме прикрыли
и не разглядишь: кто впотьмах. o
Столкнешься: Бориска, да ты ли?
Как тот истукан на часах. - Да я, - а кому же еще то?
Слежу за движением звезд.
А хочешь, скажу вот в два счета,
кого понесут на погост? И нет мне спасения, милый.
Стою, словно тот истукан,
и чувствую, медленно силы
мои забирает капкан. Душа в нем моя защемилась.
Я в этой ночи, словно тать.
Одно хорошо, что могилу
не в тверди промерзшей копать. Ох, сколько капканов на свете,
на зверя, на птицу, на люд.
Прощай же, меня на рассвете
старушки в селе отпоют. БОЛЕЗНИ СЕРДЦА Анатолию Третьякову Здравствуй, свет Анатолий, - сын Ивана!
Как тебе живется под сенью зеленых рощ?
Приходят ли в гости друзья зализывать раны?
Давно уже не был один, что печальный насквозь. Он сильно порою скучает по старшему, другу,
и чтоб заглушить подступившую боль,
делает сам себе медвежью услугу,
то бишь курит и пьет, этот самый,
да, да - алкоголь.
Так он хочет порадовать тебя строчками золотыми
только утром проснется -
эти строчки превратились в медь.
И все кажется, надвигаются времена Батыя,
когда надобно будет за Родину умереть. Очнись, очнись, говорю себе.
Грустными не плачь слезами.
Все уже было. Крути, не крути.
Совсем уже поздно. Я пробираюсь дворами.
Вот только не знаю, как же мне к дому пройти Когда-нибудь, я обязательно найду этот дом.
А, может, случайно забегу погреться.
И встречу тебя, свет Анатолий Иванович, в нем.
И будем стихи читать от болезней сердца. Вот так-то, милый мой, старший друг.
Снова смеркается. Не видно уже подлеска.
И только под луной растекается зеленый луг,
словно огромная упавшая занавеска. ВОЛЧЬЯ СМЕРТЬ Волк не может без воли,
не идет на поклон,
даже если от боли,
то ли визг, то ли стон. И сгущаются краски
потускневшего дня,
он уже без опаски
ляжет около пня. И волчица завыла.
И от мая - дурман.
Кровь на ранах застыла
и от крови он пьян. Кровь побед, поражений,
все равно - это кровь.
Для одних - сожаленье,
увлеченных игрой... А для тех, кто мечтает
стать в тайге вожаком,
на глазах серой стаи -
не нарушить закон. И всегда только надо
зубы в шею вонзить
и кровавой усладой
путь себе проложить. |
