| | Эпизод четвертый. Пунктиром Танковая колонна, которую вел Цезарь, сократилась уже втрое. Когда в прошлый раз прямо под гусеницами головной машины возникла огромная воронка, сам полководец еле успел отвернуть Буцефала в сторону.
"Еще пара дней, - мрачно размышлял Цезарь, обводя взглядом выжженные окрестности - и мы останемся без авангарда. А отрядов Роммеля ждать и ждать".
Каньон, по которому цепочкой катили старенькие "Леопарды" и "Чифтены" образовался совсем недавно - в прошлое воскресенье. Даву говорит, здесь не иначе - испытывали кобальтовую бомбу. И радиация зашкаливает…
Ну и пусть зашкаливает. Кого это теперь интересует?
Подскакал связной - саксонский гренадер в красном плюмаже. Пригнулся, изображая поклон.
- Вам донесение от командующего четвертым диверсионным отрядом.
- Значит, жив еще, - равнодушно сказал Цезарь, - в смысле, держится…
Некоторое время ехали молча. Было слышно только хлопки выстрелов - по колонне кто-то довольно бездарно бил из миномета.
- В горах засели, - опасливо поглядывая вверх, сказал гонец.
- Или в воздухе.
С лопающимся звуком впереди ударила молния. Песок зашипел и вмиг оброс черной коркой. Сильно запахло сиренью.
Гонец на пару секунд неестественно застыл в седле, а потом как-то уж очень картинно повалился на землю.
Конь ошалело посмотрел по сторонам и испарился. Цезарь только пожал плечами...
Далеко на северо-востоке, а может, на юго-западе - попробуй тут пойми - пронеслась ангельская стая. Большая - крыл пятьдесят. Из-за скальной гряды где-то у самой кромки горизонта по ним заработала зенитная артиллерия. Надо сказать, совсем не безрезультатно...
Цезарь подумал, что горящие ангелы кричат не очень убедительно. Хотя, конечно, смотря с чем сравнивать… А вот падают они красиво.
Висевшая на поясе "уоки-токи" щелкнула и спросила голосом Денницы:
- Тебе они нас не напоминают?
- Что-то есть.
Денница кивнул. Не в рацию, конечно. Просто он кивнул, а Цезарь это почувствовал. А еще он почувствовал, что "Энола Гей" через пару минут выйдет на цель. Полководец поморщился.
- Ну и что, - сказал Денница, - можно подумать, ты не видел ядерных взрывов.
- Не люблю грязный огонь.
"Уоки-токи" засмеялась.
- Он еще и чем-то отличается?
Полководец несколько помедлили с ответом, привстав в стременах и разглядывая колыхающееся впереди оранжевое свечение.
- Гореть в ядерном пламени все равно, что упасть в кипящий навоз, - сказал он. - Если не повезет, несколько секунд тебе даже будет казаться, что чувствуешь запах…
И, поддав шпорами Буцефалу, добавил:
- Поверь мне.
Рация снова щелкнула и отключилась. Похоже насовсем. ***** Задрав голову, Наполеон проводил взглядом звено истребителей.
- Миротворцы, - сказал он, вытирая рукавом пот со лба. - Их опознавательные я на всю жизнь запомнил…
Дарий усмехнулся.
- Жизнь давно кончилась… Я думаю, даже еще в прошлый раз…
Бонапарт пожал плечами.
Он попытался отряхнуть со своей треуголки налипшую грязь, но она только еще сильнее въелась в ткань.
- Не поможет, - сказал Дарий, - разве не видишь, что льет сверху?
Небо текло горячими смрадными струями.
Медленные, они висели в воздухе плотной паутиной - липкой и неестественно белесой.
- Что ты думаешь о справедливости? - спросил Дарий.
- То, что она несправедлива.
- Парадокс?
- Нет. Гипотеза.
Земля кончилась одновременно с исчезновением стены дождя. Кто-то выключил кран, и течь перестало.
Бонапарт остановился и долго смотрел на открывшийся вид. Обрыв, река, сожженный мост и звено крылатых танков на дальнем берегу.
- Как думаешь, надолго они здесь? - спросил Дарий.
- Миротворчество имеет смысл пока стороны не перебили друг друга… Так что они нас подождут.
- А может, поспособствуем? Очень уж надоели.
Бонапарт на секунду зажмурился…
Холодало.
Он застегнул верхнюю пуговицу шинели и, ссутулившись, впился взглядом в ломаную линию горизонта.
- Тянут железнодорожную ветку, - сказал он.
Дарий кивнул.
- Значит, часов через сто пятьдесят - сквозь линии, - Наполеон заложил руки за спину. - Повезут осужденных… За зыбкость идеалов, развращенность нравственностью, неразделенную любовь…
- А я бы за такое расстреливал, - заметил Дарий. - Империя не заинтересована в безответности.
- Империя вообще не заинтересована, - возразил Бонапарт. - Она выше этого…
Дарий присел на корточки, вглядываясь в суетливую возню рабочих муравьев, строящих железную дорогу.
- Так ты думаешь, под откос?
Наполеон разрезал ладонью воздух.
- В крошку. В назидание… Поезда неразделенной любви не должны доехать до верха.
- Кому не должны?
- Да никому… Слева появилась цепь миротворцев. Под ритмичные взмахи крыльев колыхался белый флаг…
Бонапарт заметил делегацию сразу. Прикинул разделяющее стороны расстояние, достал подзорную трубу.
- Срезать бы картечным залпом, - сказал он, - а то в который уже раз этикетные… Ладно.
Он прошелся взад-вперед и остановился в двух шагах от Дария.
- Зови переводчиков, - потребовал Наполеон. - Пусть выносят шампанское и маринады. Будем петь песни, пожимать руки, говорить о перспективах… Наступает время Большой Стратегии…
Дарий поднялся и ушел. Блеклое солнце выплевывало вслед ему оранжевые брызги.
На заднем плане взорвавшийся аэробус еще успевал зайти на посадку. Эпизод пятый. Анаша для народа Миклуха и Маклай сразу после обеда отправились в засаду. Погода благоприятствовала: небо было бардовым и предельно ясным, химический дождь шаманы обещали только на послезавтра.
По дороге хотели стрельнуть курева, но атакованный караван ответил шквальным огнем. Отступили. Дойдя до Датой Заимки, напоролись на штук пять каких-то уродов. Серые, высокие, в капюшонах и с рюкзаками. Ходят меж деревьев и шепчутся.
Маклай подумал: "чьи уроды будете?", а Миклуха бросил им гранату.
Уроды поймали.
Дальше шли веселее, покуривая трофейную махорку и ругая мировую проституцию. К шестнадцати ноль ноль с половиной вышли на точку.
- Хорошее место, - с вызовом сказал Миклуха.
Никто не откликнулся.
Маклай установил пулемет и пошел любоваться красотами природы.
Фиолетовые отсветы солнца рисовали незабываемые узоры на опавших зеленых листьях. Из-за ближайших кустов поднималась тонкая голубая струйка тлеющего газа. Видать, трубы залегали где-то неподалеку…
Скоро махорка кончилась, и Миклуха ушел в лес за поганками. Вернулся с целой охапкой, свалил грибы на пень и стал резать их на козьи ножки. Маклай отказался по идейным соображениям: заявил, что отцы так не делали и деды этого не простят.
Миклуха высморкался и ничего не сказал. Он насушил грибов на газовом огне и, нарвав бумажных полосок из мартовской газеты для глухонемых, стал крутить папиросы "Морканал".
Крылатки появились после пятого перекура.
- Летят, - сказал Миклуха, - летят кровопийцы.
Он щелкнул себя по лбу и засмеялся в рыжую бороду.
- Ну сейчас мы их по ветру...
Маклай сощурился и попытался понять, куда смотрит командир. Выходило, что левее трех сосен, только ведь нет там ничего.
- Чего удумал-то? - спросил Маклай, подбрасывая на ладони пулю. - Кто тебе видится?
- Дурак, - ответил Миклуха и опять загоготал. - Я ж их кишками чую. Сейчас вылетят.
Маклай хмыкнул и приготовился сказать, как именно в его деревне поступали с теми, кто чувствует крылаток кишками. Однако не успел: из-за деревьев и впрямь показался рой.
- Разрывными, - скомандовал Миклуха.
- Чем богаты, - ответил Маклай.
Пулемет неодобрительно лязгнул и перешел на исконное "тра-та-та-та-та". Его ствол стал поворачиваться из стороны в сторону, кромсая не успевшую сориентироваться стаю.
Крылатки замешкались на несколько секунд, видимо, пытаясь определить, откуда стреляют, и этого времени вполне хватило Миклухе для нацеливания ЗРК.
- За наш край, родное Красноярье, - матернулся он и послал ракету в гущу крылатых тварей.
Оба партизана тут же зажали уши и закрыли глаза.
Бабахнуло сильно. В небе появилась черная дыра с рваными краями и из ее глубины закричал детский голос.
Что-то с треском лопнуло, и дыра стала стягиваться, всасывая в себя пылающие фигурки крылаток.
С неба падали горелые перья...
- Слышь, Миклух, - Маклай снял каску и ткнул в нарисованные на ней звездочки, - три да два, да два - восемь будет?
Миклуха пренебрежительно сплюнул себе на сапог.
- Три да два, да два, - протянул он, - Ньютон херов.
- Кто-кто? - Маклай приподнялся, нащупывая во внутреннем кармане наган.
- Мудак, говорю такой, - пояснил Миклуха, - что считать не умеешь.
- А-а, - сказал Маклай разочарованно. - Ну, и сколько тогда?
- Сколько в старые времена, столько и сейчас. Забывать стали старину-то… Да… А будет шесть.
- Так бы и говорил…
Маклай вытащил из сумки кисточку и баночку с краской и принялся намалевывать на каске новые звезды.
- Еще две, и я стану командиром, - пообещал он.
Миклуха огладил бороду и поднял ЗРК на плечо.
- Пошли уже. Кончилась вахта.
Партизаны перезвездились и нырнули в заросли акации.
- Раввин говорит, голод и войны, потому что царство тихристово, - поделился Маклай.
-Чье?
- Ну, хирст, и второй, который против него, тихрист.
Миклуха брезгливо скривился.
- Анаша это все, - сказал он, - для народа.
- Чего? - не понял Маклай.
- Дерьмо, говорю такое, каждому хуйлу заливать в уши. Не верю я в херстов. Развалили все, гады...
Миклуха пнул ближайший куст.
- Кто развалил-то?
- Да те же, кто обычно.
- А крылатки, говорят, на самом деле гелы Господни.
- Брешут. Нешто я гелов не видел?
- А нешто видел?
Миклуха покосился на Маклая настолько искоса, насколько смог.
- Помыкаешься с мое, - назидательно произнес он, - тогда и будешь в командире сомневаться. Да я их мешками видел! Маленькие, зеленые, с большими глазами.
Маклай промолчал. Он вспомнил, как рисовали гелов на агитплакатах, и решил, что кисточников пора расходовать - очень уж непохоже малюют.
- Такое искусство, - извлек он из себя, - народу не надо.
Миклуха понимающе выругался.
- Мужик ведь что такое, - повествовал мне раввин Коловрат, - мужик - это духовный лидер и, так сказать, пуповина нации.
Он даже причмокнул от удовольствия рождать столь емкие сравнения.
- Можно сказать, что как бы связующая нить нашего героического прошлого с нашим же не менее трагичным будущим…
- Вы забыли, что еще он - соль земли.
Коловрат посмотрел на меня неодобрительно.
- А вот это зря, - сказал он, покусывая ноготь на указательном пальце, - солить нашими мужиками землю мы никому не позволим.
- Как скажите, равви…
Коловрат вдруг глубоко задумался.
- В безвестности… - начал бормотать он себе под нос, - прозябают…
Миклуха и Маклай вынырнули на поляну со стороны болота.
Приветственно пальнули в воздух и, запев: "Тучи над городом встали", резво направились к зеленым зонтикам летнего кафе. Хотели подсесть за наш столик, но, посмотрев на меня, передумали.
- Ни хрена себе, - удивился Маклай, рассматривая пуговицы на моем плаще, - да ты же противник этих… - он сощурился, - противник реформ…
- А еще, - посуровел Миклуха, - ты не хочешь, чтобы дети всей земли взяться за руки могли…
- Серьезное обвинение, - насторожился Коловрат, - у тебя, небось, и мандат на него имеется?
- А то? Все, что надо.
- У нас, мужиков, так заведено, - пояснил Маклай.
Стало понятно, что хлебосольное народное гостеприимство закончилось. Я похлопал раввина по плечу и, достав из кармана револьвер, продемонстрировал его партизанам.
Правила стали понятны. Народные дружинники сделали два шага назад и взяли свои слова обратно.
- Видишь, - развел руками Коловрат, - дело-то серьезное вышло. Так что шел бы ты пока отсюда…
Миклуха и Маклай выглядывали из-за плеча культового работника как Маркс и Энгельс.
- Пообещать не стрелять в спину не могу, - раввин смахнул слезу, - сам понимаешь, время сложное… Но там, чтобы с миром… это пожалуйста.
Мы обнялись.
А потом настало время идти на запад.
- Когда станет совсем погано, - крикнул я уже с опушки леса, - свистнете. Помочь, конечно, - не помогу, но зато буду знать, что кому-то тоже хреново…
Партизаны стали стрелять. Коловрат не обращал на это внимания.
- Всякое настоящее оказывается средством для будущего! - проповедовал равви оступившимся прихожанам.
С ним никто и не спорил.
Интерлюдия. Гороскоп на неделю - Вызывали?
- Угадал. Присаживайся, есть разговор.
- Можно узнать, по какому поводу?
- Можно. Будем тебя разбирать на комиссии по лжепророчествованию. Думаю, примем решение приостановить членство в раю.
- А что такого случилось-то?
- Пришли последние сводки. И не сходится, надо заметить, ни фига.
- Что не сходится?
- Все. Все не сходится с реалкой. Про реки, земли, даже даты не те.
- Может, толкователи подвели?
- Насчет этого будь спокоен. Приглашались независимые прорологи. И они, как и следовало ожидать, указали на частичное несоответствие…
- Может, как-то…
- Не думаю, что стоит пробовать. По-моему, тебе следует отправиться на Площадку. Зайдешь в расчетный отдел, там тебе нарисуют денег. Потом по издательствам - изымать свои тексты и жечь их на глазах редакторов.
- Такая кара?
- Нет, такой прикол.
- Вы серьезно?
- Шучу только по четвергам. Сегодня четверг?
- Да как-то…
- Так вот сегодня не четверг. Напротив, вторник.
- И прямо…
- Не вижу смысла откладывать.
- Тогда… до свидания…
- Нострадамус.
- Да?
- Пропуск сдашь на вахте. Эпизод шестой. In loko delicti Бургомистр вольного города Валле смотрел на площадь из узкого окна своего кабинета. Смотрел, как казнят потерявших веру.
Веру... Потерявших... Как будто они шли, шли и по рассеянности выронили ее из кармана. А потом не захотели поднимать: мол, она теперь грязная.
А может, действительно грязная? Пальцы по привычке сложились в троеперстие, но бургомистр поборол желание перекреститься. Теперь в этом все равно нет смысла. Вечером за ним придут.
Он не будет сопротивляться, не будет проклинать Ангельскую Канцелярию и вождей мирового Конца Света. Бессмысленная суета… вчера они казнили Ален...
Бургомистр не знал, почему имя дочери оказалось в их списках. Ален всегда была преданной лютеранкой, и, по-моему, даже одобряла действия служителей Неба. Так что сейчас бургомистр склонен верить каторжникам Эрику и Мино: Валле достался ангелам-католикам, для которых лютеране все равно, что некрещеные язычники...
Должно быть, наверху что-то напутали и послали судебный взвод не туда. Почему бы, в конце концов, и нет?
И теперь на площади стоит ангел Эаил - судья города Валле и наместник Страшного Суда. В одной руке у него меч, а в другой весы - как у древней статуи правосудия... А на тумбе по правую его руку лежит книга, в которую вписаны имена граждан. Их еще много, но гораздо меньше, чем было в начале. Всеобщее Очищение...
Когда Эаил в очередной раз взмахнул мечом, бургомистр отвернулся. Он опять подумал о том, что надо было уйти в партизаны.
Говорят, на прошлой неделе уже второй раз делегация с небес не долетела до соседнего Ирбице. А он сидит, ничего не делая…
Целыми днями граждане смотрят в окна на то, как по улицам проводят очередных. Каждый уверен, что на него ангельский перст не укажет.
Но заберут всех. Не судят только детей: они, мол, не отвечают за грехи родителей, а посему - ангелы божии...
Бургомистр вспомнил, как Грегори рассказывал о детях. Будто бы именно из них формируются новые ангельские дивизии. Про то, как ангелят учат стрелять из автомата и гранатомета. Про то, как их направляют в другие селения вершить суд.
Грегори и сам попал в разведбатальон, - ему ведь было почти двенадцать лет. Но потом все командование порубали всадники Зверя, и Грегори остался совершенно один. Он несколько дней бродил по зараженной пустыне, а затем случайно вышел к границам Валле...
Мальчик умер спустя полторы недели - пока шел по пескам, схватил большую дозу радиации. Капсулу с его прахом по городскому обычаю заложили под камни площади…
Останки же самого бургомистра туда никогда не лягут - после очищения в капсулу собирать нечего. Да и было бы что, все равно мертво. Никто не осмелится. Он же вот не смог подойти вчера к эшафоту... впрочем, нет, у Эаила ведь не эшафот, у Эаила... кажется, это называется... Нет, забыл. Забыл, потому что нет желания помнить. Зачем обязательно знать, как зовут твою смерть? Наверное, как-нибудь красиво. У смерти вообще много красивых имен: Аутодафе, Холокост, Гильотина, Избавление, Армагеддон...
Когда подойдет очередь и твой номер на пару минут станет первым в списке, смерть откроет свое сегодняшнее имя, изобретенное специально для тебя. Но кому захочется его знать?
Впрочем, мне захочется, подумал бургомистр.
Он взял со стола маленькую баночку и взвесил ее на руке. Мало, подумал он, надо было раньше думать. И вообще, надо было думать, а не просто так... Надо было думать и понимать. Или хотя бы догадываться...
В дверь постучали.
- Сейчас, - крикнул бургомистр, - одну минуту.
Он оглядел кабинет. Ему вдруг показалось, что он непременно должен что-то найти. Что-то важное.
Нет, не нашел.
Вздохнул и все-таки перекрестился. Несколько секунд послушал, как за дверью переговариваются визгливым полушепотом, и, наконец, открыл.
Их было двое. Один - ангел, другой - нет. Бургомистр не знал, кто он такой. Серый, гадкий, в нелепом плаще и черной кепи. Нет, - подумал бургомистр, - нет, не его. Его потом.
И он плеснул из баночки в ангела.
А потом стоял и смотрел, как быстро чернеет и съеживается белое, из которого был соткан Хранитель. И как проступает страх на лице гадкого. И как он не успевает проступить до конца, потому что вторая порция кислоты достается ему. И как он кричит, захлебываясь болью. А может быть, не болью, а ужасом. Теперь он не войдет в рай, ведь прикасаться к серной кислоте - смертный грех...
Бургомистр посмотрел в банку. Она была пустой.
- Хорошо, - сказал он и покивал сам себе. - Очень хорошо.
Теперь бургомистр - опасный преступник и брать его пришлют какое-нибудь особое подразделение Канцелярии. Это будет, - он поднес к глазам часы, - часа через три. Достать защитные костюмы даже им не так-то просто.
А может, решат, что слишком много чести и просто сожгут. Вместе с кабинетом.
Наверное, так даже лучше.
Бургомистр вернулся к своему столу и сел в кресло… - По-моему, получилось излишне мрачно.
- А, по-моему, так в самый раз. "Всеобщее очищение", - процитировал Херувиил. - Мне кажется, очень живо.
Вишну позы сомнения не переменил. Большим пальцем правой ноги он почесал за ухом и в задумчивости начал читать мантру "Весной в зарослях сахарного тростника для диких слонов много печали".
- Я не уверен в правильности твоих слов, - сказал он, наконец.
- Ничего страшного. Будем считать, что ты воздержался.
Вишну немного подумал и кивнул.
- Ладно. Но ты уверен, что мы четко показали всю демократичность ситуации?
- Конечно. Во-первых, вносится минорная интонация. Все знают, мы ее не поддерживаем, но свобода слова…
- Понятно, дальше.
- Во-вторых, демонстрация реальной оппозиции фракции Конца Света. Мы не скрываем, что она есть. В-третьих, осуждение перегибов в работе отдельных групп Страшного Суда… Когда нас спросят, а где же недовольные, мы предъявим этот эпизод…
Вишну придал своим глазам голубой цвет. Моргнул, и зрачки превратились в узкие черточки.
- В общем и целом… - сказал он. - Слегка натянуто, но, я думаю, коллеги утвердят. Что там еще?
- Еще собирался говорить ты.
- Ах, да. Я хотел тебе посоветовать закрыть один телеканал.
- Зачем?
- Да освещать он как-то странно стал в последнее время… А у нас ведь все-таки не просто так. У нас Конец Света… Эпизод седьмой. Еще один день Скоро черед меняться масками.
Проснувшись с этой мыслью, Эльф задумчиво почесал бороду, зевнул.
Как обычно из леса доносилась какая-то стрельба. К обеду стихнет…
Эльф еще не вылез из кровати, когда прибежал Сатир. Открыл окно, повслушивался и изрек многозначительно: "Еще один день пропал не зря". Трепло он все-таки. Если бы не был полезен во время Большой Стратегии, то камень на шею и утопить в фонтане имени Республики… А может, еще не поздно?
Когда Сатир исчез, Эльф встал и включил радио. Журналисты дальновидно отмалчивались.
- Сукины дети, - сказал Эльф с нежностью.
Взял со стола отчеты, полистал и снова зевнул. Кофе бы, подумал он. И бутерброд с сыром.
Ничего этого не появилось.
- Довели республику, остроухие! - беззлобно прокаркали за дверью.
Интересно, подумал Эльф, бутербродов и кофе это тоже касается?
Левое ухо отклеилось. Он попробовал прилепить его обратно, но верхний кончик, похоже, отошел окончательно.
- Ладно, - сам себе сказал Эльф, - недолго уже.
Наугад взял с письменного стола бутылку, отпил. В общем-то ничего.
Снова принялся за отчеты. Повышение цен на воздушные перевозки… доклад по поводу последней оружейной ярмарки… добыча угля по сравнению с предыдущим годом упала на 7%…
Гномы старенькие уже, стахановские нормы им не по плечу, а новых надо выписывать из-за границы. Накладно это… Выходит, впереди топливный кризис.
Эльф вдруг вспомнил, что не посмотрел гриф секретности. Закрыл папку и принялся изучать коричневую обложку. "Только на одно прочтение".
Кивнул, включил свечу и подержал над ней бумаги. Когда занялись, положил в большую некогда белую пепельницу со странной лепниной. Если верить ее формам и размеру, то следует предположить, что у предыдущего Эльфа сразу прикуривали существ сорок…
А может, и прикуривали.
За окном опять начались стихийные митинги, переходящие в народные гуляния. Судя по долетавшим звукам, кто-то упал, и теперь его топтали под этнические завывания свистулек.
Да, подумал Эльф, посыпать голову пеплом сейчас дорогого стоит…
Бумаги догорели.
Пора было чистить зубы и идти на заседание кабинета. Сегодня - судьбоносная повестка. Сегодня решаются судьбы хартленда. К тому же надо подбодрить ветеранов, и увеличить отпускную норму надежд на будущее. Предстоят прения… Сначала докладывал обстановку Вампир. Мол, неизвестно, по ком звонит колокол, до зимы еще полгода, на западном фронте без перемен… Никто не поверил.
Вампир всегда врет. Приводит конкретные факты, системно выстраивает аргументы, ссылается на последние достижения и годами наработанный опыт. Иногда указывает очевидцев и приводит свидетелей. И все равно врет.
Вампир - профессиональный военный…
Он погубил четвертую мотострелковую и шестнадцатую саперную роты лично. Вот уже полтора месяца ничего не слышно о посланной на рубежи гвардии. Скорее всего, их уже нет. Ни гвардии, ни рубежей.
Кецалькоатль считает, самое время садится за стол переговоров. Нет сомнений, что если найдет с кем, то непременно сядет…
Потом слово взял Гремлин. Высокий, с проседью в висках - наверное, раньше был некромантом…
Рассказывал о политике перемещений. Солнце, мол, перебирается налево, иные величины - направо. На севере виден неприятель, но наши его окружают. Кто именно сейчас наши - непонятно. Слишком уж быстро перемещаются…
Оракул попросил внести в протокол свое особое мнение о нецелесообразности ведения войны. Ему возразили: ее и так никто не ведет. Идет сама.
Тогда давайте будем за мир, предложил Оракул.
Проголосовали.
Затем поступило предложение быть за равенство и относительное братство. Вопрос о дискуссии решено было внести в повестку, но…
В дверь постучали.
Эльф откинулся на спинку стула и расхохотался. Он понял, что заранее знает, чем все кончится. Войдет человек пять в шубах на заячьем меху. С винтовками и пуговичными глазами.
- Революция победила! - заявит один из них с гордостью.
- Хотя это не главное, - добавят из-за его спины… Свет сверху, гниль снизу, запах - отовсюду. Исторический памятник…
Когда-то в этом подвале… хотя неважно.
У конвоира нет винтовки, но есть автомат Калашникова. Укороченное дуло тупо тыкается Эльфу в спину, и тогда он делает вид, что идет.
А на кокарде у автоматчика - герб города Сызрани…
- Кто вы вообще такие? - безо всякого интереса спросил Эльф.
- Комдивы БМвГ.
- БМвГ?
- Без Маркеса в генах.
- А-а. Я где-то об этом слышал… - Эльф и вправду вспомнил Конвент литературных критиков. - Слышал, что грядет поколение, которое физиологически не сможет читать Маркеса… Дескать, Льва Толстого еще туда-сюда, а Маркеса - ну, никак. Тогда, мол, и наступят темные времена.
- Светлые, - поправил конвоир.
- Ну да, - согласился Эльф, - если закрыть глаза.
Остановились. Закурили.
Эльф достал "Утреннюю звезду", конвоир - "Крепкого мужика".
- Слушай, - сказал Эльф, - а если Одиночество все-таки есть?
Конвоир ухмыльнулся.
- Разберемся.
- Да нет, я не об этом. Что вы тогда делать будете?
Комдив вытащил из кармана губную гармошку. Повертел в руках, поводил пальцем по гравировке и, наконец, прижав к губам, со всей силы дунул. Ничего не произошло. Эльф подумал, что где-то на периферии стала слышна "Лунная соната", но вряд ли одно связано с другим.
Комдив еще раз поцеловался с гармошкой, а потом вернул ее на место.
- А ты думаешь, есть? - спросил он.
Эльф пожал плечами.
- Иногда кажется, что да… Петляя и сворачивая, коридор тянулся на километры. Может, его специально закольцевали? Ради нетривиальности сюжета?
Может быть…
Под ногами шахматные квадраты пола. В подсвечниках горят вольфрамовые нити накаливания. Если бы здесь оказались окна, за ними моросил бы дождь…
- Говорят, ты взаправду Эльф, - сказал конвоир.
- Заливают.
Комдив недоверчиво кашлянул.
- А правда, что если вас пустить в расход, в стране начнется арахния?
- По радио слышал?
- Не, в стычкоме один так кричал. Арахния, блажил, и хаос...
- А вы его?
- Само самой, молоко на губах еще не обсохло нас запугивать. Так ты скажи, будет арахния или нет?
Эльф пожал плечами.
- Это насколько быстро маски наденете.
- Ты не понимаешь, - возразил комдив, - наши как раз первым делом приняли декрет о запрете. Так и называется: "Декрет о масках". И второй - еще лучше. "Декрет о кара-кумах"…
Эльф смотрел на свою ладонь. Линии судьбы уже не было.
- Сначала нет жизни, потом нет судьбы, - сказал он крупному, еще не успевшему раскрошиться камню, - что дальше?..
- Так маски, - снова завел конвоир, - они как?
- Они обязательно будут.
Коридор резко вывернул вправо и остановился. Дальше был только предваренный аркой тупик.
- Советовал бы тебе скорее вернуться, - сказал Эльф. - А то слонов они могут поделить исключительно между собой.
Комдив задумчиво поскреб подбородок. Прищурившись, посмотрел в потолок.
- Есть в этом… - согласился он, - я прислушаюсь… Только вот…
Эльф обернулся.
- Что еще?
- Тебе придется пристрелиться самому.
"Лунная соната" сменилась Пинк Флойдовской "High Hopes". А были ли они и в самом деле высокими? Трудно сказать…
"Однажды бог создал бактерий, - сказал всплывший из памяти голос Оракула. - Бактерии долго плавали в первобытном море, но потом им это надоело. Они вышли на берег и трансформировались в обезьяну... Чуть позже обезьяне пришлось стать человеком. Человеком, который в неизъяснимой мудрости своей собрал пистолет…
И как только это произошло, эволюция остановилась. Ей стало понятно, что больше делать нечего…"
Еще один день пропал не зря, вспомнил Эльф. А потом комдив сунул ему в руку откуда-то взявшийся револьвер и, не оглядываясь, побежал обратно по коридору.
Эльф улыбнулся.
- Есть в этом нечто байроническое, - сказал он и, приставив ствол к виску, шагнул под арку…
Выстрела не последовало.
Книга закончилась.
Жаль. Жа-а-аль…
И нет времени познакомиться с автором.
Завтра его буквы сожгут. Не со зла, конечно. Просто тут такой обычай. Каждые десять дней они жгут костер на площади. Кассеты, книги, утренние газеты… Религиозные отправления, в общем. Иногда и нерелигиозные…
Я закрыл глаза.
Люди как люди, только ответы на кроссворды их испортили.
Интерлюдия. Конфликт версий - "Идут праведники в одеждах белых из света и становятся пред дверьми, что за облака уходят и нет края им. А ворота те ведут в Царствие Небесное и град Новый Иерусалим. Пред вратами же стоит на облаке апостол Петр. И каждому подходящему смотрит он на левую руку его, прежде чем впустить в кущи райские. И Ангелы близ него как равные с ним. Смотрят на чело входящего, и о содеянном мужем сим возвещают громогласно".
- Тебе не кажется, что этот пункт таможенного досмотра будет слишком тоталитарно смотреться?
- Ты меня спрашиваешь?
- Ладно, проехали…
- "И к первому подходил к нему Зверь и вопрошал: "Не ты ли Симон именем Петр"? И отвечал тот: "Так".
- А откуда он его знает?
- Без понятия. В предыдущих сериях они не встречались?
- Что-то сомневаюсь. Разве в какой-нибудь другой постановке…
- В какой другой постановке?
- Много будешь знать, не успеешь состариться.
- "Поднимал Зверь на апостола Божия глаза свои черные, словно угля два остывших, и рек: "Может ли быть, что не узнал ты меня?" Тогда опускал взгляд пред Гордым Петр. И ничего не отвечал. А старцам, что числом двадцать четыре, так рек: "Повелено вам, и тогда здесь вы. А когда б повелели в ад сойти и остаться в огне на веке, то сделали бы так"? И ответствовали они: "Воистину на все воля Божья".
- Несколько суховато.
- Не без этого. "И смеялся после слов таких Зверь и говорил: "С каких времен Бог стоптал справедливость точно сандалии и выбросил ее"?
- Ну, это вообще хамство. Цензурный комитет так и так не пропустит. Вычеркивай.
- "Тогда спорили они с ним, но не слушал их Отступивший. И к животным, что у престола светлого и очей исполнены, подходил и рек: "Почему хвалите того, лик которого не узреть вам, как и дела, Им сотворенные? Или превозносите Его только потому, что начертано вам"? И не отвечали они ему, а Зверь хулил веру и одетых в одежды белые, и Книгу Жизни, доколе не восстал Агнец с престола. А восстав, вопросил он Отступившего, что ликом схож с ним: "Во чье имя пришел ты"? И отвечал тот: "Нет имени на челе моем".
- Подожди-подожди. Как это нет? Он же должен придти во имя свое.
- Не знаю, здесь так написано. Эпизод восьмой. Ощущение Вавилона Город показался слева.
Не то, чтобы это на что-то влияло, просто отвык я уже...
Черный. Или темно-серый, не знаю. В общем, смутный силуэт, выплывающий из струящегося тумана. Для кинематографичности, наверное.
Все это называется Вавилон. И город, и то, что вовне. Я бы мог сказать, что здесь странное место, но это не так. Место здесь самое обычное, только ощущение оторванное…
Сюда собирается так называемая творческая интеллигенция. Не то после жизни, не то после смерти. Поскольку вавилонские теоретики не пришли по этому вопросу к единому мнению, я свое просто попридержу…
Как-то мне пришло в голову, что город похож на запертый тамбур. Пока "внешние" пассажиры не очень сильно стучатся, пока проводники не вернулись с милицией, в общем, пока еще можно смотреть в окно на быстро меняющиеся виды и попивать чай в приятной компании, кажется, что все хорошо. Кажется, что все даже неплохо...
А потом надо куда-то уходить. Можно в ад, но сейчас это уже не модно. А насчет рая я так и не определился. Как-то был у нас с одним ангелом совместный подряд, так он возьми и скажи:
- Рай - это наша стратегия.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я.
- И немножко тактика.
А больше ничего не добавил… Вокруг Вавилона сейчас революция. Не то с центральных земель прорвались партизаны, не то местный засадный полк активизировался. На приступ ходят ежедневно с восьми до шестнадцати тридцати. Потом митинг и время заслуженного отдыха. В день субботний поют а капелла…
Воздушное пространство города охраняет Башня. Когда-то ее пытались построить до неба, потом, наоборот, притянуть небо к ней. Вроде бы, что-то получилось, и Ангельская Канцелярия была вынуждена подписать с вавилонянами сепаратное перемирие. Но не отказалась от диверсий.
Недавно наверху решили смешать языки охране Башни - дескать, так она потеряет боеспособность. Только ведь какие у солдат слова? Команды да приказы. В основном, матерные. А мат - явление интернациональное… В конце концов Канцелярии пришлось платить откровениями крупную неустойку. Большой был скандал…
А на подступах революцию держит Колчак.
Говорят, правда, что скоро золотой запас Адмирала кончится, и те, что снаружи, все-таки начнут штурм. Своевременное правительство призывает не верить слухам и не поддаваться панике. С золотым запасом, говорит оно, все в порядке... Многие верят. Я вошел в город уже под вечер. Стража готовилась закрывать ворота, у пропускного пункта скучала съемочная группа Вавилонского кабельного. Стоило им меня заметить, и сигареты остались недокуренными.
- О вашем визите в Вавилон сегодня сообщают все мировые информационные агентства, - выпалила корреспондентка, наставив на меня микрофон. Слева возник объектив камеры. - Какие у вас планы?
- В первую очередь, вспомнить город, посмотреть, что изменилось за время моего отсутствия. Потом - придется приступать к делам.
- А, правда, что вам предложено первому подняться через Башню?
- Извините, без комментариев.
- Но посетить ее вы намерены?
- Непременно.
Оператор опустил камеру и улыбнулся.
- С приездом, - сказал он, - поверьте, очень рады.
- Я тоже. Честное слово, как домой…
Девица протянула мне ручку и блокнот.
- Подпишите, пожалуйста, - попросила она, - мы ведь вас с утра дожидаемся.
Я засмеялся. Спросил, как ее зовут. Оказалось Афродитой. Написал: "Спасибо Афродите за стойкость и проявленный героизм". Подумал и добавил: "А также за то, что есть еще женщины в аморейских селеньях". Подписался и отдал ей блокнот.
- Огромное спасибо, - сказала Афродита, изобразив реверанс. - Кстати, вам обязательно надо встретиться с нашим дьяволом. Он будет очень польщен.
- Спасибо за совет, Афродита, думаю, я так и сделаю… Местный дьявол жил в огромном сером шатре, разбитом прямо посреди площади Светлого Будущего. Место в прошлом оживленное, людное, а сейчас несколько подзабытое. Говорят, заросла народная тропа… А может, и привирают.
При входе в шатер висело объявление. "Добро обязательно победит зло. Поставит на колени… и зверски убьет". Я, собственно говоря, и не сомневался…
Внутри собирался в клубки слежавшийся полумрак. Его можно было зачерпнуть ладонью и сжать в кулаке. А можно было просто плыть, загребая сумрак руками. Например, дьявол так и делал. Он выплыл мне навстречу со стороны россыпи светлых точек, мерцавших в глубине шатра. В знак приветствия кивнул.
Выглядел местный дух зла в русле традиций. Ростом метра в два, длинные черные ногти, витые рога, уходящие под потолок. В пасти пластмассовые клыки, на лице профессионально наложенный грим, одет в стильную, по всей видимости, фиолетовую сутану. Похож на Мэрилина Мэнсона.
- Рад приветствовать, - сказал я.
Дьявол оскалился в улыбке и приглашающе повел рукой в глубь шатра.
Мы сделали несколько шагов, прорезая сумрачный кисель, и оказались в отгороженной темными матовыми панелями комнате. Забавно, но по моим ощущениям, мир не сдвинулся ни на сантиметр… Стол, два стула с высокими спинками, несколько свечей. На одной из панелей в деревянной рамке висит портрет Элвиса Пресли. Может, здесь и магнитофон имеется?
Хозяин жестом предложил садиться, и я уронил себя на ближайший стул.
- Так ты и есть Дьявол? - спросил я больше для проформы.
- Зеленый Дьявол, - поправил Мэрилин Мэнсон.
- Не сказал бы, что очень похож.
Дьявол задумчиво пожевал губами, кивнул.
- Пока не нашел хорошего стилиста, - сказал он, - так что какой уж есть...
- Поискал бы сначала...
Он помотал головой, отчего рога под потолком закачались и стали похожи на гигантских извивающихся пиявок.
- Надо же с чего-то начинать, - сказал Дьявол.
- Вообще-то надо.
Помолчали.
- Над чем сейчас работаешь? - спросил я. - Подготавливаешь девальвацию душ? Тренируешь штурмовые отряды сатанистов?
- Не-а. Честно говоря, борюсь с патриотами.
Секунд десять я состыковывал его слова с картинками в своей голове. Состыковал. Получилось очень смешно.
- Зачем? - спросил я, изобразив на лице недоверчивую улыбку. Кто знает, может, он надо мной издевается.
Мэрилин Мэнсон не ответил. Он встал со своего сидения, которое вдруг оказалось тремя связанными пионерскими барабанами, и поковылял в дальний темный угол шатра. Я давно заметил, что в каком бы архитектурном стиле не было выполнено здание, какие бы обводы не придавались комнатам, в них обязательно заведутся дальние темные углы. А если их хорошо не мыть с мылом, могут завестись и ленинские.
Дьявол открыл огромный обклеенный газетами сундук и вытащил оттуда стопку бумажных листов.
- Читать умеешь? - спросил он, повернув в мою сторону рогатую башку.
- Если это нужно…
Мэрилин Мэнсон засмеялся.
- Это, - сказал он, - нужно.
Выяснилось, что в сундуке Дьявол хранил листовки. Все они были новенькие, яркие, отпечатанные на мелованной бумаге. С броскими заголовками, типа "Ленин и газонокосилка".
Я проверил, ни про Ленина, ни про газонокосилку в листовке не было ни слова…
- Слушай, а что за праздник такой, 9 йама?
- День победы над шумеро-аккадскими захватчиками. Между прочим, хороший праздник. Колесницы боевые ездят, слоны ходят, легионеры чьи-то знамена жгут....
- Понятно, - сказал я, - действительно, ничего себе.
Листовка, поздравлявшая с 9 йамом, начиналась словами: "Шумерский народ, трагический финал которого все мы сегодня празднуем..."
- Забавно, ты не знаешь, они специально кого-нибудь нанимали слова составлять?
- Это ты с иронией спрашиваешь?
- Нет. С особым цинизмом.
Я проглядел еще несколько листков, поймал фразу: "Разлагающее влияние безыдейности, понижения культурного уровня и неконтролируемого секса...", после этого отложил пачку.
- Я так и не понял, зачем ты с ними борешься. По-моему, они неплохо и сами с этим справляются.
- Это тебе так кажется, - сказал Дьявол, - а бумажки, между тем, в Вавилоне напечатаны.
- А раньше их где зачинали?
- Раньше они их сбрасывали с аэропланов.
- У них есть аэропланы?
- У них даже бронепоезд есть. Взяли у городских властей в аренду.
Я помассировал виски и на несколько секунд закрыл глаза. Почему-то немедленно привиделся виноград. А я, кстати, очень его не люблю... Когда я снова вернул себе мир, Дьявол что-то пил из большого хрустального бокала с обломанной ножкой.
- Кровь? - спросил я и тут же смутился бестактности вопроса. Дьявол, впрочем, не обратил на это внимания.
- Да черт его знает, - сказал он, поглядев бокал на просвет, - местные привозят, а я составом не интересуюсь.
- Может, и не надо?
- Может.
Интересно, вдруг подумалось мне, сижу, разговариваю с дьяволом. Не может же быть, чтобы где-нибудь в соседнем доме не спряталась святая инквизиция, которая пишет себе, пишет...
- Еще как пишет, - подтвердил Дьявол, - второй двенадцатитомник переиздают. Называется "Есть такая профессия: Родину ощущать".
- Выпьем, - предложил я.
- А то.
Он достал второй, лишенный подставки бокал, булькнул туда что-то из белесой канистрочки, протянул.
- За что пьем?
Дьявол на секунду задумался.
- Ты знаешь, - сказал он, - сейчас как никогда должен быть популярен один тост, который частенько произносили в последние дни Помпеи. Звучит он так: "Зато наши внуки будут жить хорошо..."
Мы оба захохотали.
- Смотрю, весело было в Помпее.
- В последние дни, - согласился Дьявол, - и вправду не хило.
- В следующий раз обязательно позовите меня.
- В следующий раз - непременно позовем.
Бокал оказался очень неудобным. Пока в нем хоть что-то оставалось, положить его на стол было невозможно. Для того же, чтобы постоянно держать в руке, он был слишком тяжел.
- Слушай, - сказал я, рассматривая картинки на его внешней стороне - сцены шумеро-вавилонской войны, надо полагать. - А зачем тебе эти, с позволения сказать, емкости?
- Местный обычай.
- У местных есть обычай отрывать бокалам ножки на счастье?
Дьявол скривил губы в улыбке.
- Нет, все гораздо красивее.
Он одним глотком прикончил содержимое своего кубка и, перевернув его, поставил на стол.
- Что-нибудь напоминает?
- Напоминает, но ты знаешь, я не сторонник фрейдизма.
Дьявол опять состроил веселый оскал. Его пластиковые клыки давно пора бы списать на пенсию.
- Это башня, - сказал он.
- Башня?
- Ну да, башня. Ты же ее видел на площади Наркотической Независимости.
- Это угол Девяти Заповедей и Испанской Грусти?
- Ага. А стекляшка - ее копия.
Я еще раз внимательно посмотрел на бокал.
- Все-таки не понимаю, почему бы не сделать ей подставку.
- Тогда получится, что шпиль упирается в небо.
- И что?
- И то. Статья 124 ИК, оскорбление религиозных чувств граждан (надругательство и глумление над святынями, а также прочие противоправные действия).
- Но настоящая башня продолжает строиться.
- Продолжает. Но это уже гражданский кодекс, там такой статьи нет...
- Налей еще, - сказал я.
- Давай. Если здесь есть время, то оно ходит по Вавилону своими путями. Ночь давно должна была кончиться, уступив место петухам, завтраку и началу рабочего дня. Но она этого не сделала, более того, она не сделала ничего.
Ночь так и не началась.
Дьявол включил телевизор, и мы стали смотреть закат солнца. Закат, во время которого ничего не происходило. Солнце висело в одной точке, как прибитое, остановившиеся тучи слегка подергивались, но позы не меняли. И только звезды изредка начинали нетерпеливо посверкивать сквозь собравшееся в складки небо.
- Все хочу тебя спросить, - сказал я, открывая бутылку "Заповеданного" пива. - А чего ты меня видеть-то хотел?
- Просто поболтать... с нормальным человеком.
- Это я-то нормальный человек?
- Прости, дурацкая фраза. Стоило сказать, с коллегой...
Дьявол вылил в себя бутылку пива и задумался. Я снова взглянул в телевизор и решил, что мне пора.
- Пойду, - сказал я.
Дьявол кивнул. По-моему, своим мыслям.
- Ты по городу пройдись, - сказал он. - Библиотеки там, кинотеатры - стерео… набережная у нас красивая.
- Здесь же нет рек.
- А может, и не набережная, - не стал спорить Дьявол, - но все равно красивая. Ты сходи, не пожалеешь.
- Схожу, - кивнул я.
Уже в самых дверях вспомнил, что хотел задать еще один вопрос.
- Слушай, - сказал я вышедшему меня провожать Дьяволу, - а почему ты Зеленый, а? Ни черный, ни красный, ни синий, а именно зеленый?
- Да ну, - махнул лапой Дьявол, - черный - это как-то пошло.
- А синий?
- Синий отдает голубизной, а насчет красных ты в курсе: красные дьяволята, то-се...
- Ну да, с красными-то ты борешься...
- Конечно, борюсь, - фыркнул Дьявол, - а то они придут к власти, и кто-нибудь обязательно скажет, что это дело рук Дьявола.
- Ладно, - сказал я, - извини за компанию. Тоже интерлюдия - А что с этим?
- Херувиил, мы теперь будем отвлекаться по каждому поводу?
- Все же интересно.
- Сейчас спрошу… говорят, убит при попытке покончить с собой. Эпизод девятый. Немножко инквизиции (спрашивали - отвечаем) Есть такой анекдот. Является как-то инквизитору казненный им праведник. Так и так, говорит, не знаете вы ни удержу, ни разбору, посылаете на костер всех подряд - на небесах вами недовольны. Ну, знаешь ли, отвечает инквизитор, легко вам там судить. А мы люди простые, конечно, и ошибаемся иногда. Ты уж передай, чтобы невиновных как-нибудь особо помечали, крестики, что ли, ставили… Ладно, говорит тот, передам... С тех пор на могилах праведников стали ставить кресты... Не смешно, зато про инквизицию…
Был у меня, кстати, один знакомый из больших любителей аутодафе - так он говорил: жги всех подряд, а Господь разберется... Идейный парень…
А вот лично у меня всего два привода в инквизицию. Один - за оскорбление церковных работников при исполнении, второй - за атеизм в неположенном месте. Статьи можно было совместить, но инквизиторы решили, что будет смешнее, если меня осудят два раза. Согласен, вышло смешнее…
Помню, когда мне зачитывали приговор, я спросил старшего уполномоченного:
- Скажите, возможно святой отец, а вы не думаете, что может пострадать истина?
- Я делаю это не в интересах истины, - сказал он, - я делаю это в интересах правды… Инквизитор Града Пресвятого Вавилония - Кардинал Оахим был совсем другого склада. Высокий, худой, резкий в движениях он напоминал неупомянутого в Библии ветхозаветного пророка. Слегка раскосые, полные мировой скорби глаза, смотрели строго и обличающе.
- Иисус, - говорил он, - изобрел гуманизм, а потом гуманисты дошли до того, что Библия негуманна. Это говорит о том, что идеи должны быть под постоянной защитой. И если теперь их готова защитить революция, то мы готовы поддержать и революцию. В конце концов, революция - это движение жизни.
Мы сидели в огромных, явно оставшихся еще от Гильгамеша креслах и попивали черный чай из глиняных кружек. На подносе лежали дольки лимона, которые Кардинал подцеплял тонкими пальцами и окунал в тарелочку с сахаром.
Вокруг горели свечи, и это было особенно забавно, поскольку раньше храм был торговым центром, и явно привык освещаться сотнями лампочек… Я пытался не потерять нить рассуждений Кардинала. Инквизитор же читал лекции по прикладной духовности и иногда ради разнообразия позволял себе со мной спорить…
- А если человек испытывает к такой жизни патологическую нелюбовь? - спросил я.
Кардинал вздохнул.
- Мы такого человека понимаем. Жизнь, кажется, дала ему для этого определенный повод. Своей хаотической разбросанностью, что ли… Чаще всего интеллектуальная жизнь, она и в самом деле почти вся порченая. Мы все у себя на подозрении…
- Хотелось бы верить, что только у себя.
Кардинал мою реплику не воспринял.
- У меня такое ощущение, - продолжал он, - что мы все живем в эмиграции… По крайней мере, люди благородные…
- Вы правы: подготовка к эмиграции важнейшая задача уборочной страды. Еще немного, еще чуть-чуть и мы вплотную подойдем к эмиграции благородных людей…
Кардинал посмотрел на меня заинтересованно.
- Вы действительно диссидент? - спросил он, слегка причмокнув.
- Действительно.
- Восхитительно! Небось, наследственное?
- Да нет, осложнения после выборов.
- Бывает-бывает, - покивал он. - Лечитесь?
- Завязал.
Кардинал бросил на меня взгляд художника-портретиста, кажется, оценивая каждую черточку. Пожал руку.
- Вызывает уважение, - сказал он. - Может, партию в Джордано Бруно?
И он приглашающе повел рукой в сторону.
- Давайте. Только правил я не знаю.
- Да правила как раз очень простые. Вы рассказываете заведомо еретические истории, а мы придумываем соответствующую такому преступлению кару.
- И кто победит?
- А вы думаете, кто-нибудь непременно должен победить?
Я усмехнулся.
- Резонно. Но, может, лучше сыграем в Галилея?
- В Галилея неинтересно.
В стене за спиной Кардинала открылась дверца, и в зал вошел дьявол.
На Зеленого не похож. Глаза круглые, желтые и будто бы треснувшие под давлением зрачка. Средней длины рога загнуты вниз. Поверх монашеской сутаны алый галстук.
- Арбитр не нужен? - поинтересовался он хрипловатым баском.
Кардинал махнул рукой в сторону металлического стула с высокой спинкой.
- Только не мешай, - предупредил он.
Дьявол едва заметно улыбнулся.
- До вас тут был один забавный писатель, - принялся рассказывать Кардинал, - так все утверждал, будто от христиан спрятали какие-то сакральные тексты. Самое интересное, говорил, умыкнули попы и капиталисты.
- И про от каждого по способностям говорил?
- Нет. Только требовал, чтобы ему дали взглянуть на Священное Читание. Раз уж есть Священное Писание, кричал, значит, есть и Священное Читание.
- Вообще-то логично… Кстати, что это он у вас кричал?
- Врачебная тайна.
Дьявол повернул зрачки своих расколотых глаз в сторону Кардинала, открыл пасть и, выдержав театральную паузу, утробно захохотал.
- Дело врачей-убийц, - пробулькал он.
Кардинал посмотрел на него неодобрительно.
- Молчал бы, пока над тобой экзорцизм не прочитали.
Дьявол махнул лапой.
- Ты еще соври, что умеешь читать.
- А тут и уметь не надо.
- Красный ублюдок, - с расстановкой сказал Дьявол.
- Белогвардейская контра, - парировал Кардинал.
Дьявол улыбнулся. Он поднялся со стула, поставил коготь на крышку стола и поковылял в дальний угол.
- Всю полировку… - с грустью констатировал Кардинал.
- Будешь спать, - Дьявол исчез из вида и теперь вещал откуда-то с потолка, - я на тебя плюну.
Мне стало немного жаль инквизитора. Если Дьявол и впрямь решит привести эту угрозу в исполнение, Кардинал просто утонет.
- Что ж вы не изгоните своего визави? - спросил я.
Инквизитор пожал плечами.
- Да привыкли уже как-то… К тому же молодых надо на чем-то учить. Или вы думаете, у нас неограниченное количество наглядных пособий?
- Дьявол-искуситель обыкновенный?
- Что-то вроде.
- Просветитель хренов, - фыркнул Дьявол. - Ты лучше расскажи, как книги жжешь…
Настенные свечи одна за другой гасли. Темнота выползла из огромных деформированных теней и теперь насыщалась пустотой комнаты.
- Может, включим верхний свет, - предложил я.
Кардинал поморщился.
- Не люблю электричество. Есть в нем какая-то насмешка.
- Над чем?
- Над идиотизмом, - сказал Дьявол.
Кардинал покачал головой.
- Пойдемте лучше в другой зал, - сказал он мне, - все равно он теперь вошел в роль хоккейного комментатора и не даст нам сыграть.
- Пойдемте, - согласился я. В соседнем зале стоял запах смолы и дыма. Несколько небольших костров горели в центре и по углам, не то находясь в должности опального электричества, не то выполняя еще и обрядовую функцию.
- А вот здесь мы сжигаем книги, - сказал Кардинал.
- Можно узнать, зачем?
Инквизитор улыбнулся.
- Милый мой, вы позволяете себе такие вопросы, поскольку, как сейчас говорят, не в теме... - он помолчал. - В наше нелегкое время, когда… ну, вы в курсе… В общем, следует немедленно уничтожить источники, иначе их непременно экранизируют.
- Не любите кино и телевидение?
Кардинал пожевал губами.
- Опасаюсь, - признал он. - Я тут беседовал с передовыми народными учеными, и они доказали мне, что сама по себе идея телевидения утопична. Оно не может существовать, а если бы даже и существовало, то приводило бы к тяжелым психозам. Ведь получается, что оно бы могло показывать все… Даже распространять ересь.
- Это точно, - согласился я.
Между костров ходили два огромных монаха с нецензурными выражениями лиц. Из больших холщовых мешков они подсыпали в огонь книги, кажется, слегка при этом пританцовывая.
- И что, в основном, сжигаете?
- Сартра, Камю… Они, знаете ли, принижают значение человека. Дескать, слаб, жалок, беспомощен…
- По-моему, подобное я где-то уже читал. Может, в Библии?
Кардинал улыбнулся.
- Вы за это еще ответите, - беззлобно заметил он. - Раз не доверяете мне, поговорите с кем-нибудь из ордена.
Я обернулся к ближайшему монаху. Детина, словно бы только этого и дожидаясь, бросил таскать книги и поспешил к нам.
- Зачем? - спросил я.
- Я человек, - ответил монах голосом крупного мамонта, - и хочу звучать гордо.
- Такие люди нужны партии, - согласился я. - Ваше преосвященство, если вы не возражаете, я хотел бы немного пройтись. Вы позволите?
Кардинал развел руками.
- Какие вопросы? Конечно-конечно.
Я обошел костер кругом. Метерлинк соседствовал с Сологубом, "Алиса в стране чудес" с "Капиталом" Маркса.
- Опасный бред, - пояснил мне второй монах и стал ворошить костер пикой.
- Как же вы будете учить ваших революционеров? - крикнул я Кардиналу через разделяющие нас языки пламени.
- Они чистые души, - ответил инквизитор, - они, слава богу, не умеют читать.
Он закрыл глаза и улыбнулся.
- Тогда другое дело, - сказал я. Из храма мы вышли вместе.
- Хочу предупредить, - понизив голос, сообщил Кардинал. - Вам не рекомендовано подниматься на Башню.
Он настолько прочувствовано это сказал, что даже кивнул, словно бы сам с собой соглашаясь.
- Можно узнать, почему?
Кардинал вздохнул.
- Вас не очень поддержат там, меня не совсем поймут здесь… - он выдержал паузу. - Поймите, это никому не нужно.
- А если это нужно мне?
Кардинал снова вздохнул.
- Вы ведь взрослый человек, - укорил он меня. - Столько прошли, а все не от того отталкиваетесь. Метафизика все у вас какая-то. А попробовали бы один раз заглянуть в соседскую старушку, тетю Нюру какую-нибудь…
- Спасибо, не надо.
- Вот видите… Так о чем я?
- Заглядывали в тетю Нюру.
- Да. Так вот попробовали бы один раз, и сразу бы поняли, в чем разница между отвлеченным существованием и подлинно жизнью…
Кардинал остановился на перекрестке и грустно посмотрел налево.
- Пойду забирать почту, - сказал он. - Столько работы…
- Если не секрет, кто вам пишет?
- Да кому ж писать-то? Прихожане. Письма шлют, бандероли заказные…
- Удивительно. Мне показалось, что, оберегая общественную нравственность, вы полностью отучили их читать.
- Но писать-то им это не мешает.
Я признал правоту Кардинала.
- Наверное, есть и свои мастера эпистолярного жанра?
- Вы правы, есть дивные образчики.
- И о чем же, если не секрет, их послания?
Кардинал на секунду задумался.
- К нам приходит много благодарственных писем, - сказал он. Эпизод предпоследний. Без имени Раскрошившиеся ступени залатаны цементом. Узкие и совсем не старые. Скорее, новые. Как новое небо за решетками окон-бойниц.
Не поддаются счету. Не считаются, потому что не считается…
Обнуление. И я даже догадываюсь… догадываюсь…
Я?
Предел, и надо идти за…
Дальше некуда. Дальше ненужно. Дальше только мы… но нас уже нет.
Снова нет… Она ушла, а я зачем-то остался. Я все спрашивал себя, зачем же, зачем, но оставался, оставался, оставался…
Все сломалось. Вы что-нибудь слышали про надежды? Я тоже слышал.
Мне оторвали голову и положили ее рядом с дергающимся телом - такое ведь видишь раз в жизни…
Это быстро надоело. Я отрастил новые ноги и пошел назад, все еще оставаясь… Постепенно я перестал в нее верить. Все можно объяснить с точки зрения формальной логики, и мне объясняли. Потом я объяснил себе сам… Помогает, только надо вовремя вводить новую дозу фактов. Какое-то время даже кажется, что все вокруг нарисовано непрозрачно… У меня в голове вертелись только два слова: ты и я.
- Да, - сказала она, - я тоже думаю об этом.
- Мне безумно больно.
- Прости…
У боли нет времени. Только точка с двумя векторами в восьмерки бесконечности. Над точкой надпись: "Навсегда". Слово, которое ровно ничего не значит…
Я перебираю слова, но не нахожу из чего строить фразы. Вертятся бессмысленные глаголы: ждать, любил, обещаю… Два-три существительных… Все это мусор. Сейчас я могу говорить только цветами.
- Золото в черном.
- Бледно-алый, - говорит она.
- Серый и бежевый…
Мы очень скоро кончимся. Очень по разному… Слишком по разному, потому что нас уже никогда не будет. Все вокруг сделает вид, что рассыпается и дохнет, а я не захочу поверить. Я заставлю себя не верить, но поздно… боже мой, почему же так поздно…
- Попробуй…
- Вряд ли.
- Да, конечно…
Не хватает слогов и пауз. Чудовищно мало букв, запятых, точек… и совсем нет восклицательных знаков. Пожалуйста, восклицательных знаков! Ну, пожалуйста…
А еще надо открыть глаза. Посмотреть.
Страшно. Сосульки страха впиваются в шею и затылок, тыкаются в сердце. А если все? Хоть бы тогда короткие гудки включили, что ли…
- Заплачь.
- Все время…
- Спасибо.
Она складывает ладошки крестом и прижимается к ним подбородком. Мы встретились ранней осенью, когда уже начались выборы и еще не кончился дождь. Автобус с двумя номерными четверками катил по полупустым улицам. В салоне человек семь, и маленькая девочка рисует на запотевшем стекле буквы французских слов. В этом есть что-то нездешнее, несбывшееся, быть может.
Она смотрит на дождь сквозь эти прорезанные на стекле линии, а я смотрю на нее. И почему-то кажется, что я должен ей что-то сказать, и будто бы она этого ждет.
Но я ничего не скажу. А она не посмотрит в мою сторону.
Девочка, не дописав последнее слово, выскочит под дождь и побежит домой, закрываясь оранжевым ранцем. Она улыбнется и закроет глаза. А я решу, что пора выходить.
И только за шаг до выхода достану из кармана блокнот и выдерну из него листок. Скажу: "позвони", и отдам ей. На листке не моей рукой записан телефонный номер. Не мой…
Когда она позвонит, я уже забуду о нашей встрече. Прежде, чем вспомню, повесит трубку…
Будет еще много чего, а потом мы станем жить долго и счастливо. Долго и, черт побери, счастливо, пока какая-то сволочь не придумает веселую лихорадку… Она ушла, а я зачем-то остался. Впрочем, об этом я уже говорил.
Я разлепил веки, и ничего не изменилось. На стене напротив висит портрет в деревянной раме. Отчетливые мазки, темные цвета. Девушка смотрит в окно сквозь тонкие черточки букв… Если поверить, что на портрете и впрямь Она, надо верить и в то, что она мне улыбнулась.
- Все, - сказал я.
- Наверное.
- Не знаю, что…
- Я тоже.
И мы смотрели друг на друга растворяющимися глазами портретных героев.
- Ты веришь, что мы…
- Не знаю.
Мне кажется, я спросил - когда, а она вроде бы ответила - не на самом деле…
И все прошло. Перестало быть. Потеряло имя.
Может быть, так и происходит КС. Желания перестали существовать как категория.
Я подошел к воротам, какое-то время на них смотрел, а затем нажал кнопку звонка.
- Можете открывать, - сказал я вслух, - а можете не открывать. Мне все равно. Мне настолько все равно, что я во всех вас уже не совсем верю.
Еще чуть-чуть и, я знаю, вам просто не будет места. Самого места тоже не будет, хоть это уже и не так важно…
По-моему, сзади возник Азазель. Он что-то крикнул и быстро пошел ко мне.
Но это вряд ли было нужно.
Я щелкнул пальцами, и появилась тишина. Абсолютная. Вязкая. Большая и белая. Чем-то похожая на облако. Она всосала в себя все, что тишиной не было, и распалась.
И вот тогда я вошел. Финал. Фильм снят на пленке Шосткинского п/о "Свема" - Очень хорошо справился. Я думал, смажет.
- Да, финальная сцена получилась на уровне…
- Теперь все?
- Теперь, да. - Бросая в воду камень, каждый раз попадаю точно в центр круга, - сказал я.
Из зала зааплодировали.
Улыбающийся архангел Херувиил вышел мне навстречу, разведя руки так далеко в стороны, словно собирался обниматься с отделением солдат.
- Шикарно! - крикнул он еще издалека. - Мои поздравления!
Снова аплодисменты.
Мы проходим к зеркальному столику и садимся на стулья с высокими спинками.
Зрители кричат: "Браво!", и бросают в нас розы без шипов.
- Скажи этим козлам, что они кончились, - предложил я.
Херувиил оглянулся на зрительный зал.
- Они в курсе.
- Тогда тем более…
Заиграла музыка. Оркестр выдувал нечто легко-непринужденное. Хор полушепотом читал текст.
- Принято решение утвердить тебя на роль Антихриста, - сообщил Херувиил.
- Интересно… Но я не подойду.
Архангел подмигнул кому-то из первых рядов.
- Почему?
- Да знаешь, принципы разные… дурацкие…
- А-а, - без выражения сказал он, - уважаю.
Почему-то стало грустно. Я вынул из кармана пистолет и бросил его на зеркальное поле. Отражения дрогнули, но все же остались прежними.
- Зачем? - спросил Херувиил. - Что это должно означать?
- Байку про венец творения слышал?
Архангел на секунду задумался о корпоративном имидже. Кивнул. Улыбнулся.
- Хорошая байка, - сказал он.
- Вот видишь… а я тут смотрел, смотрел, и решил, что бог у нас теперь ты… Так что принимай венец - а то у тебя нет, наверное…
Зрители безмолвствовали все громче. Херувиил с сомнением разглядывал пистолет.
Софиты. Пауза.
- Не совсем понимаю, - наконец, сказал он.
- Ну, в конце концов, бог для кого создал венец творения?.. Для себя, конечно, что тут думать. Короче, Херувиил, пользуйся…
Я поднялся.
- Ладно, дамы и господа, позволю себе откланяться…
И в этот момент тишина появилась во второй раз.
Я подумал: жаль, что наша жизнь бесцельна, а то можно было сказать, что она написана ради этого…
Дверь сразу не открылась, и ее пришлось пнуть. Запахнул плащ и сделал два шага…
- Я бы закончил так, - сказал за кадром Вишну. - "Напоследок мир мигнул, и стал сворачиваться в маленькую мерцающую точку"…
Херувиил промолчал.
Он думал о пистолете. КОНЕЦ ФИЛЬМА Июль 1999 - ноябрь 2001
Железногорск Опубликовано впервые |
