| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Дмитрий ЗАХАРОВ
ДЕНЬ БЛИЗНЕЦОВ
повесть
Некоторые из читателей удивятся, что моя новая повесть практически полностью включает в себя “…И правосудие для всех”. И дело здесь вовсе не в том, что автор погнался за объемом. “День близнецов” – и не задумывался как новая вещь. Просто закончив работу над “Правосудием”, я вдруг понял, что многого не досказал. Должно быть, это случилось потому, что предыдущая повесть писалась во время войны на Балканах, и это предопределило авторский взгляд на некоторые проблемы. Работа же над “Днем Близнецов” велась уже в период перехода конфликта в более тихую стадию, под названием “миротворческая операция”. Реальный финал войны против Югославии оказался куда более прозаичным, чем описанный мной. Как если бы Апокалипсис закончился примирением враждующих сторон и переносом Страшного Суда на неопределенный срок. Поэтому и у повести тоже новый финал. Как и новое название. Пришел День Близнецов, потому как правосудия для всех просто не хватило…
ДЕНЬ БЛИЗНЕЦОВ
И видя, как клочьями рвется мой друг ,
“Он сбросил свои бомбы с лучшими
-------------------------------------------------------------------------------- Джеми Шеа– официальный представитель североатлантического альянса в период войны в Югославии 1999 года. GDU (ГДЮ) – Global Defense Union --------------------------------------------------------------------------------
На краю мира, так далеко, что и за всю человеческую жизнь не дойти, скрытая облаками от глаз любопытных, есть гора Шика – самая высокая из сотворенных. За плотной стеной сизых туч, на вершине ее, сидит, устремив в себя взор, старец Юкунэ – отрубающий головы Дракона. Волосы в бороде его редки, как тепло зимой, а глаза давно уже не различают день и ночь. Он очень стар. Сто веков убивает Юкунэ Дракона. Сто веков Дракон возвращается. И когда вновь приходит время, взмахнув своим любимым мечом, именем Сека, срубает старец новую голову. Тогда кровь людоеда капает вниз, и по всему миру начинают расцветать маки.
Они сидели среди осколков кирпича и ели мороженое. А кругом стояли пустые коробки домов – старые умирающие коробки с вырванными кусками. Кажется, некоторые из них были живы, и последние капли боли сочились из высосанных неведомой силой окон. Холодный ветер носил туда-сюда падающие с неба сероватые крупицы – еще немногочисленные. – И давно ты здесь, – спросил Кеса, с сочувствием поглядывая на молодого белобрысого парня, заедающего мороженое тушенкой из его котелка. Тот поднял глаза на перепачканную сажей физиономию капрала. Видимо, попробовал сосчитать, но не смог. – Не знаю, – наконец, признался он, – с самого начала мы тут. Как они “Золотыми стрелами” все вокруг Чердына пожгли, так и… Он замолчал и стал смотреть в стену. Кеса покивал. “Значит, чердынский гарнизон сожгли, – подумал он, – а ведь, черт побери, долго они продержались, не в пример нам”. Где-то на окраине заухало. Взрываться там уже давно было нечему, а значит и стрелять особого смысла не имело. Однако, канонада не смолкала. – И часто так лупят? – поинтересовался Кеса, считая вспышки “Копий”. Вацлав усмехнулся: – С тех пор, как мы завалили пару “Эмов” и грузовик с пехотой – часто… – он задумчиво пожевал. – А ублюдки из Союза неплохо устроились. У них в грузовухе мало того, что мороженое это в холодильничке переносном оказалось, так еще и фрукты всякие, ягоды… С неделю едим… – он закашлялся. Кеса внимательно на него посмотрел. “А ведь у паренька туберкулез”, – подумал капрал. Откашлявшись, Вацлав резко помрачнел. – В тот же день Йени порезало… “Да, – вспомнил Кеса, – я видел его труп. Только вряд ли его порезало, скорее, порвало”. – Сволочная смерть, – вздохнул капрал. – Сволочная, – согласился Вацлав. Помолчали. – А сигарет вы в том “Эме” не нашли? – Не-а, некурящие попались гады…
***** Они говорили: “Мы приехали, чтобы помочь вам”, “это наш долг”, “нужно остановить агрессию ГДЮ” и еще много чего в том же роде. Но все это было вранье, уж вы мне поверьте. Сюда приезжали только с двумя целями: отстаивать свои ублюдочные взгляды – розовые и красивые – или пытаться заработать на нас, союзных гадах, да брошенном барахле пачки хрустящей “листвы”. Других не было. Добровольцы… помет козлиный. Многие из выживших в первую неделю потом пытались убраться обратно, да только вот не у всех получалось. Те же, кто оставался – эти, в основном, из офицерья иностранного были – делались такой жгучей сволочью, что даже свои от них шарахались. А радио все истошно надрывалось: “Наши братья”, “мужественные сыновья братской державы”, “патриоты”. Сказал бы, где я видел таких патриотов… Помнится в сентябре меня вызвал к себе хорунжий Джагич и всучил четверых добровольцев. Я, еще их не увидев, особой радости не испытывал, а уж как посмотрел… Четыре обезьяны – слегка человекоподобные. Один с почти налысо забритым белобрысым затылком – пацан лет двадцати. Стоит, что-то жует и ухмыляется, думает, видать, что поразвлечься приехал, в крутых ребят поиграть. Второй тоже молодой, под двадцать пять, наверное. Больше похож на нищего. А может и на хиппаря какого. В лоскутках дурацких весь, сапоги с дырой в голенище с полкулака, да еще знак этих – которые оружия не признают – на шее. Он-то думаю, чего здесь потерял. Третий бравый весь из себя – в форме скифского капитана. Глаза у него в черепушке словно как утонули и смотрят оттуда синими дырками. А вот четвертый… Нет вообще ничего о нем не помню: ни как выглядел, ни как звали. Его в первый же день осколком “Копья” срезало. Через грудь можно было потом хоть телевизор смотреть… Не хотел я их брать. Кому охота на себя еще четырех мертвецов вешать? Они же и недели у нас не выдержат, это вам не по телеящику картинки рассматривать. Ну, думаю, хоть офицер выживет, и то ладно. Только ни черта подобного не случилось. Скифа переехал “Гепард” Союза уже на третий день. Да-а… танки в поле – для пехоты гиблое дело. У нас тогда всего две “базуки” на пятьдесят человек было. Как вспомню, мать их… Сам не понял, какого козла выжил. Очухался – меня взрывом головой о камни приложило – смотрю, только рука оцарапана, да затылок в крови. В общем, жить можно. Кое-кому тоже повезло. Этот белобрысый – Вчеслав, – схоронился в окопе. Еще человек пять с ним. Танков мы тогда пять штук пожгли: два “Гепарда” и три колумбийских “Индепендента”. Ну это-то дерьмо, а не машины – в Штатах только и умеют в президентскую постель лазить. Солдаты из них, как из меня узкоглазый хаец, а танки тяжелые и по-идиотски бронированные. Одно разве что – на парадах, наверное, хорошо смотрятся. Так-то вот. А хиппаря нашего в плен взяли… говорят, ногу ему оторвало. Вчеслав у меня еще месяца три оставался. Пацан как пацан. Из западных скифов. Я ему говорю: “Зачем ты, помет козлиный, сюда приехал? Звал тебя, что ли кто?”. А он насупится: “Я, – говорит, – гдюшников ненавижу. Сегодня они на вас напали, а завтра, может, и к нам заявятся”. Идейный… Его к нам воевать какая-то партия отправила – из тех, что Союз на дух не переносят. Никого не спросил, уехал и все. Мать там, наверное, с ума сходила… Несколько раз пытался его домой отправить, но разве я ему указ. Остался. Ничего не попишешь, пришлось делать из него пехотинца. Через пять недель Вчеслав мог уже на равных тягаться с регулярной гвардией, через семь – с двумя регулярными гвардиями, а через девять… Через девять его зарезала стерва из союзных командос. Прикинулась, дрянь, куланкой раненой. Вчеслав к ней, видать, и подбежал – помочь, мать его… Это мне так думается. Я ведь только труп его и видел – с перерезанным горлом. Ну и командос та, которую я подстрелил, в куланской тоге была. Стало быть, где-то так… Потом долго отойти не мог. Все думал о том, что надо написать семье этого скифа. Да куда писать-то? Я же ни адреса, ни даже где их посольство, не знаю. Так и не написал… Сыновья братской державы, мать их…
|
|
| | | | | | ||
***** Мина все-таки не сработала. Видимо, прав был Иста, когда говорил, что макдонские мины никуда не годятся и лучше уж купить пару дорогих скифских бомб, чем возиться со старым железным хламом. Но кто его тогда слушал? Впрочем, все хотели как лучше… Сизан Аганович вздохнул и снял с плеча автомат. – Пошли, – бросил он двоим в камуфляжной форме, – придется взрывать вручную. Солдаты затушили папиросы и, подхватив с пола автоматы, быстрым шагом потопали за командиром. – Значит так, – не поворачиваясь, сказал Сизан, – никуда не сворачиваем, ни на что не отвлекаемся. Главное – пробиться хоть к одной мине. И рвануть ее. Будем надеяться, что остальные сдетонируют. Солдаты молча кивнули. Говорить считалось плохой приметой. – Нет, ты только посмотри, – закатывая глаза и брызжа слюной, высказывал заместитель командующего маннскими силами ГДЮ Гросс своему колумбийскому коллеге. – Опять “Черные волки”! Три плохо вооруженных мужика с волчьими головами на рукавах разносят вдребезги форпост наших сил. Ты только вдумайся – семьдесят шесть убитых! Это против трех-то. Гросс продолжал ходить туда-сюда, верещать и периодически дергать лежащую на столе разорванную камуфляжную куртку с эмблемой “Черных волков”. Уирнер не особенно вслушивался. Он задумчиво курил хорошую хайскую сигару (терпеть не мог плохой табак) и размышлял над тем, говорить или нет этой хитрой лисе под личиной неряшливого толстячка о навигационном оборудовании. Том навигационном оборудовании, которого теперь нет, как нет и склада оружия, о котором союзники тоже ничего не знали… Если сказать – скандал будет до небес. Начнется крик о двойной игре Соединенных Штатов. Кто-нибудь обязательно потребует объяснений. С другой стороны, если молчать, а в это время Гроссу удастся обо всем пронюхать самому, станет еще хуже. Тут уж недалеко до распада коалиции. – … и хоть бы кто из них видел это. А то увязли здесь, и вот уже почти четыре года не сдвинемся с мертвой точки. Теперь еще “Волки”… – Вчера они уничтожили наш конвой на Слатинской дороге, – неожиданно сказал по-прежнему смотрящий в одну точку Уирнер. – Так что боеприпасов можно не ждать. Гросс недоверчиво сощурился: – А можно узнать, что ваш конвой там делал? Он же, если мне, черт подери, не изменяет с поджелудочной железой память, шел по шоссе Славных. Какого тогда ему понадобилось сворачивать в беспросветную глушь, где берсы с куланцами режут друг друга на поясные ремешки? Колумбийский военный советник молчал. От его сигары по полутемной комнате с черными от грязи жалюзи растекался приятный чуть горьковатый аромат. Настроение у координатора было хорошее. С утра разведчики сообщили об уничтожении базы ГДЮ под Рощиной, а это – крупная победа. Правда диверсионной группе не удалось вернуться. Но разве не к этому готовит себя каждый из “Волков”? Строго говоря, все братство – солдаты на один бой. Кому-то везет больше, кому-то меньше. А вчерашнюю стычку с автоколонной Союза вообще можно считать подарком судьбы: всего один убитый, да два раненых в обмен на полторы сотни автоматов, две дюжины гранатометов и несколько десятков ящиков снарядов и мин. Это уже не говоря о самих грузовиках и двух “Эмах” сопровождения, перебитые гусеницы которых починили еще в ночь. Так что после двух удачно проведенных операций Ворха решил позволить себе на время сменить занятие и отправился посмотреть на новобранцев. Сегодня их было на удивление много – восемь человек. Такого не было уже с полгода. Ворха стоял у входа в одну из казарм и рассматривал пополнение. Новобранцев выстроили на плацу, и худой как смерть бригадир Йепра прохаживался вдоль строя, заглядывая каждому в глаза. “А им не позавидуешь, – вдруг подумал Ворха, – смотреть на единственный глаз капрала еще куда ни шло, но вот когда он сам на тебя смотрит…” Йепра был одним из немногих ветеранов братства “Черных волков”. Он пришел в лагерь уже на пятый месяц войны, по слухам, сразу после того, как его дочь и жена погибли при взрыве Даньского химкомбината. Жуткое было дело – от той отравы, что производил завод, вымерло все в радиусе десятков километров. А какие расползлись болезни – это ж и сказать страшно. У самого Ворхи от чумы умерла мать, а сестры и братьев в живых и так уже не было… Именно тогда в братство потянулись люди, и “Волки” смогли себя почувствовать не отрядом самоубийц, а настоящей армией. Несколько баз в горах начали принимать тех, кто хотел мстить ГДЮ, мстить, не считаясь ни с чем: ни с чужими, ни со своей жизнью. В войсках Союза братьев называли “опасными мертвецами”. И они действительно были таковыми. С тех пор Йепра готовит солдат к диверсионным вылазкам и сам водит карательные бригады. Иногда, кто-нибудь из них возвращается назад, но куда чаще – только сам бригадир. Смерть благоволит своему двойнику… С год назад, уж неизвестно каким образом найдя лагерь, к “Волкам” заявился некий генерал берской армии, похоже, только что в таковые произведенный. “Я, – говорит, – назначен командующим вашим подразделением”. Ворха усмехается и спрашивает: “А кто это взял на себя право нас контролировать?”. “Берская армия”, – отвечает. Йепра тогда генералу-то и сказал: нет, говорит, уже никакой берской армии. Есть лишь партизанствующие отряды, которые рано или поздно либо будут полностью уничтожены, либо придут к нам. Кстати, и у тебя, генерал есть выбор: или переходишь под командование братства и рассказываешь, как нас нашел, или извини. Мы не можем позволить всем кому ни попадя расхаживать по нашим военным объектам. Нет, те, кто его посылал, плохо представляли себе дисциплину “Черных волков”: раз вошедший в лагерь может выйти только в двух случаях: на задание или в смерть. На задание генерал так никогда и не вышел… Ворха неторопливо прошелся до строя потенциальных братьев, кивнул Йепре. Тот кивнул в ответ и продолжил своим змеиным шепотом: – Люди живут для того, чтобы умереть. “Черные волки” не живут. Они уже умерли. Раз вы сюда пришли, то должны были быть к этому готовы. Повторяю, братья не живут, они существуют, чтобы дать умереть другим. Когда “волки” завершают свое дело, они больше не нужны, и им позволено перестать существовать. Но до этого они – часть братства и братство – часть них. Теперь вы – часть нас. С чем и поздравляю…
***** – Аннушка! – закричала тетя Мари, заглядывая в темную комнату, – ты почему еще здесь? Быстрее в подвал! Аня нехотя выбралась из теплой кровати, взяла с тумбочки заранее приготовленную сумочку и сонно поплелась вслед за тетей Мари. Она очень не любила ночные бомбежки, из-за которых надо было прятаться в подвал, а еще сильнее она не любила, когда ее называли Аннушкой. Тапки куда-то запропастились – Аня никак не могла их отыскать: ни под кроватью нет, ни под столом… – Да ты что, – почти заплакала тетя Мари, – нельзя же так долго, Аннушка. Пошли скорее. Аня вздохнула и подчинилась. Ей было жалко тетю. Сама Аня бомбежек не боялась и, будь ее воля, никуда бы от них не пряталась. “Все решает Бог”, - очень серьезно заявляла десятилетняя девочка, и старшие на это только вздыхали. Старшие – это мама, мамина сестра тетя Мари и соседка тетя Дарина. Раньше в двухэтажном доме номер семнадцать по улице Победы жило очень много народу: две дочки и сын тети Дарины, муж тети Мари Ялав и Анины папа и брат Алька. Еще жила бабушка Банна с внучкой, но они уехали в самые первые дни войны; уехали и дети тети Дарины. А папу, Альку и дядю Ялава забрали в армию. Аня быстро пробежала вниз по холодным каменным ступенькам и плюхнулась на свой матрац. Напротив сидела тетя Дарина с маленьким Стесаном. Он родился уже после начала бомбежек – пять месяцев назад. Тетя Дарина качала на руках малыша, смотря на осыпавшуюся со стены известку. Когда дверь открылась, и внутрь вошли мама с тетей Мари, она вздрогнула. – Когда же это кончится, – устало сказала мама, опускаясь на холодный матрац рядом с Аней, – ну ведь должно же когда-нибудь. – Ага, – вздохнула Мари, – как для Раджичей. Поди теперь и щепок-то от дома не найти. – Щепки можно найти всегда, – заявила Аня, но на нее никто не обратил внимания. Дом Раджичей, тот, что стоял за два квартала отсюда, разметало прямым попаданием ракеты с неделю назад. После этого случая из деревеньки потянулись последние жители. Шли в Снеград – столицу Берска Краевы, как будто там меньше бомбят… – По крайней мере в городе было бы спокойнее, – убеждала маму тетя Мари, – там не ходят по домам куланские бандиты. Да и бомбят, в основном, военные объекты. Отсиделись бы… – Мы дожили до того, что радуемся, когда стреляют не по нам, а по нашим мужьям, – подала голос по-прежнему смотрящая в одну точку Дарина. Мы радуемся, когда убивают других… – Дарина, ты с ума сошла, – закричала Мари, – ты хоть сама понимаешь… Стесан проснулся и заплакал. – Тихо, - качая головой, сказала мама, – успокойся Мара. Мы все просто устали. Аня закрыла глаза и представила себе летящие в ночном небе вражеские самолеты: черные с намалеванными акульими мордами и синими звездами на боках – как их показывали по телевизору. А потом они стали невидимками, и видны остались только усмехающиеся акульи пасти. Зря смеются, – подумала Аня, – они ведь не знают, что папа, Алька и дядя Ялав их все равно видят. Она представила, как с земли потянулись огненные линии, которые жгут враз проявившиеся самолеты, не давая никому из них уйти. А рядом с красивыми зелеными пушками стоит папа и подмигивает ей. Он-то знает, что это Аня ему помогает. Аня тоже подмигнула папе, и тут проснулась. В подвале было темно. Ну то есть не просто темно, а как будто в воздухе специально рассыпали сажу. Все спали, не слыша, что снаружи, где-то совсем недалеко гулко бухает. Ну и пусть не слышат, - решила Аня, - а то опять волноваться начнут. Она пошарила рядом с собой и нашла сумочку. В ней лежало четыре листочка бумаги, карандаш и маленький фонарик. Аня включила его и, пока еще сон не забылся, стала зарисовывать акульи самолеты и пушки, стреляющие по ним с земли. Под рисунком Аня подписала: “Я не знаю, кто виноват в том, что нас бомбят, и когда это кончится, но это неправильно, и так случиться и с колумбийцами”.
Случилось однажды – не вступил с Юкунэ в бой Дракон. Заговорил он со старцем, так его спросив: – Зачем, Юкунэ, рубишь ты головы мои, жалости не зная? Чем провинился я перед тобой и родом твоим? И ответил ему Юкунэ: – Затем, что убийца ты. – Но и ты много раз лишал врагов своих жизни, - сказал на то Дракон, - а голов ты мне срубил числом сто сто раз. Где же небо меж нас раскололось? Усмехнулся тогда Юкунэ и меч свой Секу из ножен вынул: – Там где зло разошлось с добром, там и мы начали спор свой. Так сказал он. А Дракон крыла сложил и думал над тем. Когда уж время всякое вышло, зажглись глаза людоеда желтым огнем, и молвил он: - Не верю я тебе, старец, что рожден добром ты. И убил Юкунэ.
Кеса улыбался. – Вам все равно не на что надеется, – заявил Кларк, глядя в глаза капрала полным холодной ненависти взглядом. – Мой дом охраняется, так что на звук выстрела непременно прибегут. Я не знаю, кто вам помог проникнуть сюда, но абсолютно уверен, что повторить этот трюк при отступлении не удастся. Он говорил что-то еще: ровно, веско, с расстановкой. Кеса не слушал. Он не знал инглийского языка. “А хорошо он держится, – подумалось капралу, – треплется так, как будто по радио выступает. Только глаз его и выдает”. Левое веко Кларка действительно периодически нервно дергалось и ломало тем самым монолитность каменного облика главкома ГДЮ. Но сам обер-полковник, казалось, ничего не замечал. – … ваш режим. Нападение на куланскую общину противоречило нормам международного права и мы вынуждены были вмешаться… На стене висела фотография маленькой девочки в розовом платьице. Упитанный довольный ребенок лет пяти. Видимо дочка. Твоя? – жестом спросил Кеса. Кларк на секунду прервал свой бесконечный поток словоизлияний и перевел взгляд на фото. Кивнул – мол, моя. – И вам еще не поздно… – завел было старую пластинку Кларк. Но Кеса покачал головой: – Не надо, – произнес он одну из пяти или шести фраз, которые все же знал на языке противника. И повторил: – Не надо. Обер-полковник остановился на середине слова и вновь смерил капрала высокомерным взглядом. Кеса усмехнулся. – Какая же ты сволочь, – сказал он Кларку уже на своем наречии. – К тому же ведь убежденная сволочь. Ты и вправду веришь, что таких как я нужно вешать на столбах, и если б остался в живых продолжал бы гнуть эту линию. Мы – угроза мировой демократии, спокойствию вдов и сирот, а также заднице президента. И ты хотел бы нас уничтожить ради наших же детей… Кеса выстрелил. Пуля ударила главкома ГДЮ между глаз, и кровь брызнула струйкой на парадный голубой мундир. Тело Кларка стало заваливаться на спину, нелепо схватив воздух руками. Кеса поднял с подоконника автомат и пустил очередь в звук открывающейся двери – там кто-то с хрипом упал. Капрал еще пару раз нажал на курок и с удивлением обнаружил, что топот и возня за стеной смолкли. Видимо, оба охранника, стоявшие у дверей, сдуру напоролись на пули. Получается, есть еще минуты полторы – две перед тем, как прибегут снизу. На подобную отсрочку он даже не рассчитывал… Бросив автомат на пол, Кеса достал припрятанную коробочку с единственной хайской папироской. До смерти хотелось курить. Или хотелось курить до смерти? Коробочка показалась ему страшно неудобной. Он взял папироску двумя пальцами, но та вдруг предательски переломилась. В пальцах капрала осталось только несколько бурых крупинок. – Надо же, – сказал Кеса вслух, – и сейчас не везет.
***** Элтони отключил звук. Так всегда проще воспринимать картинку, а уж если она окажется стоящей, то звук значения играть не будет. В конце концов еще ни один клип не спасло закадровое бубнение, да и впредь вряд ли спасет… Поставив на столик перед собой свежесваренный кофе, Элтони плюхнулся в кресло. Щелкнув пультом, он выключил свет и, сцепив пальцы в замок, какое-то время сидел с закрытыми глазами. Кто бы знал, как ему это все надоело. Именно все: истеричный визг Мэг по каждому поводу, идиот Кларенс со своими сумасшедшими идеями, заплывший жиром Мадзони и этот, черт его подери, кофе! Элтони со злостью катнул от себя столик и, вздохнув, открыл глаза. Завтра же потребую увольнения Кларенса, – решил он. – Кому нужен такой гребаный работник? Да мы за эти же деньги можем нанять пять столь же глупых девочек, которые, конечно, тоже не умеют делать рекламу, но умеют кое-что другое… Он перемотал пленку назад и теперь уже всерьез начал смотреть на то, что происходило на экране. Выросший из рассветного тумана авианосец, показываемый то с одного, то с другого ракурса, видимо, символизировал величие и мощь ГДЮ. Флаг Союза весело трепетал на ветру, демонстрируя всему миру голубую четырехконечную звезду в бежевом поле. Камера все сильнее наезжала на флаг, теперь уже можно было различить слова: “Глобальный Защитный Союз” и девиз ГДЮ: “Мир во имя Мира”. Затем оператор оказался на палубе, где вдоль строя пилотов особой 113 эскадрильи с улыбкой прохаживался некто, отдаленно похожий на президента Китона. Он пожимал руки летчикам и что-то говорил. Камера начала удаляться, опять показывая флаг. Крупно – синяя звезда на бежевом. Крупно – голубые мундиры перед серебристо-серыми самолетами… Элтони выключил видеомагнитофон и зевнул. – Вот ведь чушь, – сказал он вслух. – Просто невообразимое убожество. Нет, либо я, либо он. Так и скажу Мадзони. И пусть, если хочет, оставляет его. Я-то без работы не останусь. Поднявшись, Элтони задумчиво прошелся по комнате, зажег свет и, взяв с полки несколько листов бумаги, вернулся на свое место. Он отодвинул в дальний угол реабилитированного столика чашку с кофе и уверенно застрочил сценарий клипа. “Матросы в белой парадной форме поднимаются на борт корабля. Проходят мимо флага Соединенных Колумбийских Штатов (флаг должен быть непременно Колумбийским. Как показывают опросы, население все меньше склонно доверять неким аморфным структурам. Нужна конкретика. Кроме того при любом другом флаге поле патриотизма окажется недостаточно задействованным). Камера фиксируется на флаге, матросы поочередно пересекают кадровое пространство. Все это пятнадцать секунд. Затем дать изображение экрана телевизора: берсы поджигают куланский дом. Люди с искаженными (испуганными) лицами разбегаются. Камера отъезжает и становится видна семья (среднего достатка), смотрящая передачу. Отец семейства сжимает-разжимает кулаки, на лице застыло выражение близкое к ярости. Его жена смотрит с ужасом. Лицо ребенка лет двенадцати (мальчика) ничего не выражает. Ребенок целиком поглощен картинкой, впивается взглядом в экран. Секунд пять – демонстрация перед Бежевым домом. На плакатах лозунги о помощи куланцам. Документальные кадры – президент говорит народу, что Колумбия не может остаться в стороне от людской трагедии. Камера снова наезжает на корабль. Он готовится к отплытию. Убирают трапы. С кормы молодой лейтенант (белый) машет рукой девушке (африканке), стоящей на берегу. Девушка улыбается сквозь слезы. На лице – смесь страха за друга и гордости за него. Камера показывает пристань. Множество людей провожает героев. Матери, братья, сестры, подруги и жены. Усатый капитан (белый) целует жену (тоже белую) и щелкает по носу детей (мальчика и девочку лет шести-восьми). В последний момент перед поднятием трапа капитан бегом поднимается на борт. Машет жене. Корабль отплывает. Крупно (по паре секунд) лейтенант и его девушка. Крупно – капитан и его семья. Последний кадр – корабль уходит на закат”. Элтони перечитал еще раз. “Нормально, – решил он, – и если Мадзони не понравится, значит он даже более туп, чем Кларенс”. Элтони потер глаза и зевнул. Часы отмеряли третий час ночи, а значит, пора было идти спать. Уже лежа в постели, он услышал, как в прихожей щелкнул замок и вошла Мэг.
Перед тем, как в последних новостях ролик показало Независимое Скифское Телевидение, его просмотрела группа руководителей и ведущих канала. Глядя на авианосец и бодрых белых морячков, большинство собравшихся улыбалось. – Такое впечатление, – сказал, усмехаясь, автор воскресной аналитической программы Женя Кислов, – что мы присутствуем на просмотре новой мелодрамы с Ди Каприо в главной роли. Еще немного и мне станет жалко этих мальчиков из хора церковной школы. – Да, – согласилась ведущая вечерних новостей Татьяна, – мы видим типичную колумбийскую сагу о тех, кто смело смотрит в лицо смерти. Генеральный директор канала Ленечка хмыкнул: – Мне тоже жуть как жаль этих несчастных парней, которые ватагой в десять берских армий отправляются туда, куда их никто не звал, оставляя большеглазых и большегрудых подруг в радостном ожидании. Причем, по собственной инициативе.
***** Большая стрелка уже шесть минут как четко заняла позицию, соответствовавшую десятому делению, а маленькая – перешагнула через самый высокий замковый шпиль, нарисованный на циферблате. Собственно, и циферблатом-то его можно было назвать с большой натяжкой, поскольку цифры как раз и отсутствовали. Отсутствовали также какие бы то ни было деления или надписи. Наверное, мастер, полтора века назад сработавший часы, не любил мельтешения. Зато он был явно не равнодушен к готическому архитектурному стилю, и вместо обычных часовых регалий поместил на циферблат изображение мрачного замка, слепленного из коричневого и черного тонов. Редж очень любил свои часы, и очень не любил ждать. А между тем, глава люмпенов и, к несчастью, премьер-министр Инглии Уильям Блер задерживался. Или даже так, опаздывал. “Да, он позволяет себе именно опаздывать, – решил Редж, – задерживаются – это на полторы-две минуты”. Картинно вскинув руку перед секретарем, Редж строго посмотрел на минутную стрелку и, нахмурив брови, покачал головой. Блер возник на восемнадцатой минуте одиннадцатого, когда Редж уже всерьез занимался обдумыванием наиболее эффектного ухода из приемной. Только возникнув не пороге, премьер сразу же создал вокруг себя атмосферу суетливых и резких движений. Он посмотрел на секретаря и обозревателя “Ивнин Гералд” немного сумасшедшим взглядом и резко захлопнул дверь. Не дав Реджу времени подняться с кресла, Блер метнулся в его сторону и протянул руку. На лице премьера проявилась неземная радость от встречи. Улыбка сияла, а рыжая шевелюра и маленькие бегающие глазки сыпали вокруг искры. Реджу подумалось, что сейчас Блер больше всего напоминает мелкого беса. – Очень, очень рад, – на выдохе произнес лидер люмпенов. – Прошу! И он махнул рукой в сторону кабинета. Премьер и обозреватель уселись напротив друг друга за серым пластиковым столом, выполненным в некоем ярком модернистском стиле. Реджу стол не понравился. “Как был клерком, так им и остался, - подумал он, - все вкусы и замашки оттуда. И кто только за него голосовал?” – Насколько я понимаю, – начал Блер, не снимая с лица своей миловидной улыбки, – вы здесь для того, чтобы обсудить последние новости относительно Берска Краевы и… – премьер в мгновение стал строгим, – зверское убийство обер-полковника Кларка… Редж кашлянул: – Да, господин премьер-министр. Инглийское общество ждет заявления своего лидера. И, конечно же, первый мой вопрос о том, что вы думаете о трагической гибели главкома ГДЮ. Тут Блера словно прорвало. Редж, знавший об экстравагантных выходках премьера, все же не был готов к тому, что люмпен нечеловеческим голосом заверещит: – Грязные убийцы! Нация, которой не важно, над кем совершать насилие! Куланские дети, мирные жители макдонских земель или кто-то еще – для берсов это не существенно. У них нет уважения к мировому сообществу, к нормам международного права – это они продемонстрировали убийством главкома армий ГДЮ. Но пусть и они тогда не ждут от нас признания прав нации террористов! Блер должно быть еще долго мог выкрикивать высокопатетические слова, но Редж уже опомнился. – Господин премьер, мы все глубоко скорбим о смерти обер-полковника Кларка, – сказал он мягким и негромким, почти шепчущим голосом, – но, не кажется ли вам, что по действиям берской военной диктатуры нельзя судить о позиции простого гражданского населения страны? Кстати, и сам Кларк не раз заявлял, что ГДЮ не ведет боев против мирного населения. Блера словно ударили мешком по голове. Убежденно сверкавшие глаза посмотрели на Реджа удивленно. Премьер не привык, чтобы его монологи прерывались. Он заерзал на стуле, враз потеряв осанку лидера, и продолжил каким-то надтреснутым голосом: – Давайте посмотрим правде в глаза, – за четырнадцать месяцев республику покинуло более восьми миллионов человек, и это не считая подвергшихся этническим чисткам куланцев. Сколько тысяч погибло виной режима Сребровича – неизвестно. Но это число очень и очень внушительно. Приплюсовав сюда военные потери, мы сможем сделать вывод – мирного населения в Берска Краеве не осталось. Это печально, но это факт. Теперь настала очередь Реджа удивленно смотреть на премьер-министра. Он даже хотел попросить повторить последнюю фразу еще раз, но понял, что по отношению к лидеру государства это будет некорректно. – Вы хотите сказать, что города и села берсов пусты? Но простите, господин премьер-министр, даже мои коллеги… – Там, без сомнения, остались военные и те, кто их обслуживает, – сказал Блер, постукивая золотым “Паркером” по пластику стола. – Но теперь уже вы меня простите, их нельзя считать мирным населением. ГДЮ не раз заявляло, что все, сдавшиеся в руки наших войск и не запятнавшие себя в преступлениях, будут амнистированы. Такие люди, естественно были. Он поводил глазами по потолку, припоминая: – Естественно, были. – А что же с остальными? – Остальные теперь могут быть приравнены к войскам. “Неумная шутка, – подумал Редж, – причем, неумная вдвойне, поскольку этот люмпен – лицо государства”. Он улыбнулся и хотел было сделать комплимент остроумию премьер-министра, но Блер заговорил сам. – Вопрос о применении более радикальных мер в отношении берсов уже поднимался на совете стран ГДЮ две недели назад, но был отложен. Однако теперь, думаю, все расставлено по местам, и завтрашняя ассамблея поддержит переход к политике вытеснения и уничтожения террористов. “Он говорит это абсолютно серьезно, – с ужасом понял Редж, – абсолютно…” – Даже не смотря на протесты скифов? – автоматически задал он вопрос. – Я бы даже сказал, вопреки им. Редж прослушал пленку в четвертый раз и покачал головой. “Он сам не понимает, что говорит, – подумал обозреватель “Ивнин Гералд”, – будем надеяться, что остальные его тоже не поймут… и не поддержат”.
***** Рухнувший мост остался где-то справа. Изрезанные, покореженные фермы все реже выглядывали из зеленоватой жижи, но Бесану от этого было не легче. Тела-то все равно встречались с прежним постоянством. То есть, конечно, уже не тела… – Сколько же их тут было? – нарушил он молчание. – Сто, двести человек? Его спутник – рыжий Милан – поморщился: – Какие пятьсот, мальчик? Здесь когда-то город был, Затиса назывался – ну ты-то уже не помнишь. Так вот самолеты шли его бомбить, а на Серебром мосту молодые устроили сборище – против войны, значит… Милан остановился перед плавающими грязными лоскутками и, встав на колени, перекрестил останки. Бесан опустился в тину рядом с ним и закрыл глаза. “Надо же было додуматься, под самолеты выходить, – подумал он, – это ж все равно что с моста сюда прямо и прыгнуть”. – Тогда они еще только по военным долбали, – продолжил Милан, поднявшись, – людей жалели, да и вообще… Вот наши-то и подумали, выйдем, мол, и защитим мост. А мост был и в правду знатный, говорят, второй по длине на всем континенте. Только все равно не стоил он того…не стоил… Пятьсот, – Милан вздохнул, – да их раз в пять больше было. Стояли, взявшись за руки по всему мосту и пели. А гдюшникам это чем-то не понравилось: не то приняли ребят за военных – дождь шел, могли и не разглядеть, а может, не могли не уничтожить цель, кто их теперь разберет? Только накрыли они Серебрый, а за ним и Затису таким бомбовым ковром, что чертям стало жарко… Некоторое время шли молча. Милан больше не хотел рассказывать, а Бесану было достаточно и услышанного. Быстро смеркалось. От резко почерневшего мертвого леса по земле поползли тени. Воды становилось все меньше, и Бесан было подумал, что они уже вот-вот дойдут. Однако тени все вытягивались, а море зеленой тины по-прежнему уходило за горизонт. “Неужели нам придется здесь ночевать? – со страхом подумал он. – Не дай Бог! К этим развалинам и днем-то никто не ходит, а уж в темноте…” Где-то недалеко сильно ухнуло. Милан сделал предостерегающий жест и, вскинув автомат, сделал несколько шагов в сторону странных звуков. Потом покачал головой и вернулся. – Не ГДЮ, – сказал он, – так, какая-нибудь живность…а может болото это. – Какая еще живность? – встрепенулся Бесан. – Ты же говорил, что здесь после взрыва не водится ничего. Да вон даже мошкары нет… Снова ухнуло, уже ближе. Милан посмотрел в ту сторону и поднял автомат, намереваясь пустить очередь. Однако, повсматривавшись в спокойную зеленую равнину, оружие опустил. – Нет, – сказал он, – так его только раззадоришь. – Кого? – спросил Бесан, до боли в руках сжимая автомат. – Что здесь вообще делается? – Пошли, – сказал Милан, – чем быстрее пойдем, тем целее будем. И автомат опусти. Зашагали споро, оставаться в ухающем болоте на ночь никому не хотелось. – Желаешь, значит, знать, что тут происходит, – не то спросил, не то просто так сказал Милан, – а что ты думаешь, может происходить рядом со взорванным заводом, на котором клепали бактериологическое оружие, а? Бесан промолчал, да его напарник и не ждал ответа. – Живность вся и вправду сдохла. А та, что не сдохла, убралась куда подальше. Так ведь скифы говорят: хорошее место долго не пустует. Вот и тут кто-то поселился… Тина неожиданно оборвалась и резиновые сапоги стали вязнуть в размытой желтоватой грязи. Но даже это было лучше, чем тащиться через вонючее озеро. К тому же становилось понятно, что настоящая земля где-то рядом. Милан включил фонарик и двинулся вперед, а Бесан пытался наступать в его следы, чтобы не так сильно грузнуть. Через полчаса они вышли к куче ржавых разбитых труб такого диаметра, что внутри них могли бы спокойно ездить танки. Не смотря на то, что изломаны трубы были до невозможности, они тянулись довольно связной линией на восток, а это означало, что путь к Даньскому химкомбинату найден. – Привал, – сказал Милан, – все равно сейчас много не набродим. С утра и двинемся. Они повалились на землю и накрылись шинелями. Конечно, неплохо было бы еще развести костер, но поблизости ничего способного гореть не наблюдалось. – Как-нибудь перебьемся, – сказал Милан, – все-таки сейчас сентябрь, а не февраль. Действительно холодно не было. Бесан лежал на спине и смотрел на небо – странное пустое небо, по которому не летают самолеты. Луна еще только-только пошла на убыль, но светила все равно так тускло, что толку от нее было мало. Появись сейчас гдюшники или кто-нибудь еще, их бы вряд ли удалось увидеть даже с двадцати шагов. Милан полусидел-полулежал около одной из труб. Маленький скрюченный человек с автоматом на коленях. Сейчас, глядя на него, было очень трудно поверить в то, что он – бригадир берской объединенной армии. Никакой способности к командованию в нем не чувствовалось. – Милан, – позвал Бесан, разглядывая пятна на луне. – Все хотел у тебя спросить, если мы идем к химическому заводу, то почему нам не выдали хоть какую-нибудь защитную одежду? Милан с неудовольствием посмотрел в его сторону. – Спать надо, – заявил он, – сплевывая ставшую отчего-то горькой слюну. – Тебе через четыре часа караулить… Не дали, потому что нет ничего. Сам же знаешь. Бесан конечно знал. Он уже давно усвоил, что в стране ничего нет. Потому что война. Потому что войска ГДЮ ведут бои против в десять раз меньшей по численности берской армии. Всей армии, включая ополчение и партизан… то есть поголовно мужское население Берска Краевы. – Но ведь мы так сдохнем и не дойдем, – равнодушно заметил Бесан. – И никакой пользы стране не будет. – А я тебе не разрешаю дохнуть, – отчеканил Милан. – И разрешу не раньше, чем ты, сопляк, дотянешь груз до места, понял?! Тот пожал плечами и закрыл глаза. Понимать здесь было нечего. Вдоль труб пришлось идти долго. Никакой дороги, конечно же, не сохранилось, и двое берсов опять увязли – на сей раз в расползшемся купоросном пруде. В воздухе стоял нестерпимый запах гнили, от которого даже непривередливый Милан испытывал тошноту. Обмотали лица кусками ткани и надели какие-то перчатки. Было жарко и душно. В небе изредка проносились звенья истребителей, а один раз далеко на северо-востоке появился Ю-25, бомбардировщик союза. Однако ни самолетам до берсов, ни берсам до самолетов не было никакого дела – и те, и другие понимали, что бомбить в развалинах химического комбината нечего. Бесан стал сильно закашливаться, и Милан поглядывал на него с тревогой – а вдруг как и вправду не дойдет парень? Да и у самого дела обстояли ненамного лучше: слезились глаза, жгло лицо. “Надо выбираться из этой воды, – решил бригадир, – а то точно она нас отправит на тот свет”. Забрали вправо и через полчаса вышли к какому-то чахлому серому леску. Побрели по нему. Вроде полегчало. К бывшим корпусам комбината вышли к полудню, когда солнце уже вовсю припекало. Кругом ржавел бесхозный металл, ныне настолько бесформенный, что трудно было сказать, что же он представлял из себя раньше. Как ни странно, но здания, напротив, очень неплохо сохранились. Снесенные крыши и пустые оконные проемы – не в счет. Бесан, ожидавший увидеть груду развалин, подобную той, что остаются от разбитого “Золотой стрелой” небоскреба, удивился: – А что же это Союз не докрошил тут все, по самый фундамент? Не боятся, что мы восстановим комбинат? – Ну, конечно, – фыркнул Милан, – что б еще понимал. Они сюда вообще всего пару бомб сбросили, больше и не нужно было. Понимали, какой ад начнется. Все в радиусе нескольких километров померло моментально, так что и сравнивать с землей ничего не стоило. А теперь из оборудования тут, пожалуй, разве что гайки ржавые остались. Да и кто согласится здесь сидеть… – Мы же согласились. – Так ведь не оставаться же. Мы только туда и обратно. Милан остановился, с сомнением разглядывая закопченные стены строений. – Черт его знает, – заявил он. – Ничего уже не помню. И все-таки чувствую, нам в обход вон того барака. Бесан пожал плечами. Они обошли приземистое здание, лишившееся одной из стен и остановились у широкой дыры, видимо, входа под землю. – Пришли, – вздохнул Милан, – только бы бензин был здесь… Из заплечного рюкзака Милана достали трофейный фонарик и двинулись вперед. Спуском служила наполовину обрушившаяся винтовая лестница, даже сохранившиеся секции которой доверия не внушали. Спускались со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями, поэтому до пола добрались лишь спустя полчаса. – Ну и где же обещанный бензин? – поинтересовался Бесан, водя фонариком по темным углам зала. – Склад должен быть вон за теми дверьми, – отозвался бригадир, – только вот как бы он не был заперт. Бесан пнул железные створки, и те с отвратительным визгом распахнулись. – Не заперто, – констатировал он. – Ну-ка посвети, – сказал Милан, – канистры-то на месте? Луч фонарика шаркнул по полу и остановился. – О Господи, – прошептал Бесан, – Господи… Весь пол склада был усеян человеческими останками. Уже лишившиеся плоти скелеты лежали вперемежку. Их было так много, что от белизны костей у берсов заболели глаза. Испугавшись света, с писком шмыгнула прочь крыса. Еще несколько обеспокоено завозились в куче тел. Бесан попятился и выключил фонарь. – Что здесь было? – спросил он шепотом, – почему здесь так много людей? Закрыв глаза, Милан перекрестился. – Значит правда, – тоже шепотом сказал он. – Мне говорили, что на всех значимых объектах Сребрович держал живой щит – от гдюшников. Думал они бомбить не будут. А они видишь… Бесан сел на пол и уткнулся головой в колени.
***** Пасху в этом году праздновали с большим размахом. На торжество приехал сам папа Иоанн-Иннокентий IX, и народ начал собираться перед собором Святого Духа еще до рассвета. Всем очень хотелось взглянуть на понтифика. А сам Иоанн-Иннокентий не смог уснуть после длительного перелета и провел утренние часы в молитвах. Затем папа проехал по небольшим церквушкам ближайших районов и благословил прихожан. Понтифик очень любил именно такие вот маленькие церкви. Ему почему-то казалось, что лица людей в них добрее и радостней. На площади перед собором ему, впрочем, тоже понравилось. Люди улыбались, дети смотрели на мир удивленными и беззаботными глазками. Когда Иоанн-Иннокентий шел к помосту, где его уже ждали премьер-министр Блер и многочисленные церковные иерархи, верующие припадали на колени. Папа продвигался вперед медленно, осеняя этих милых людей крестным знамением, шепча слова благословения. Лучи солнца падали на золоченную тиару понтифика, заставляя материю искриться. Праздничный изумрудный орнат слегка колыхался от слабого ветра. – Братья во Христе! – обратился Иоанн-Иннокентий к собравшимся. – Поздравляю вас с пресветлым Воскресением Божиим. С тем днем, когда Спаситель восстал от тлена, представ пред очи людские. Речь папы лилась спокойно и неторопливо. Где-то совсем неподалеку выступали популярные музыкальные группы, приглашенные муниципалитетом поздравить людей с праздникам. Звуки концерта долетали и до площади, но это никого не смущало. Блер кивал в такт словам понтифика и поглядывал на часы. Минут через пятьдесят он сменил на трибуне папу, произнеся речь о защите мира во всем мире, о благородном деле помощи “обескровленному куланскому народу”, а также мирным жителям Берска Краевы, “ставшим заложниками продавшего душу дьяволу премьер-министра Сребровича”. При этих словах Иоанн-Иннокентий болезненно поморщился, но ничего не сказал. Да и в самом деле не спорить же ему с люмпеном… После окончания встречи на площади, папу привезли в маленький фермерский городок близ авиабазы ГДЮ “Стоунхендж”. Здесь понтифик должен был благословить инглийских пилотов из состава контингента союзных сил. Солнце уже поднялось довольно высоко, и летчики, стоявшие на открытой асфальтовой площадке, щурились и закрывались от света руками. Со стороны могло показаться, что они отчаянно подмигивают и призывно машут приближающемуся папе. 16 эскадрилья королевских ВВС была выбрана для визита понтифика, поскольку именно ей предстояло, совершать сегодняшний вечерний налет. Между тем, не для кого не являлось секретом, что в дни праздников берсы бились особенно жестоко, и из каждых трех самолетов ГДЮ на базу возвращался один. Именно в такие дни летали пилоты шестнадцатой – самой элитной и самой опасной эскадрильи, которую в войсках называли отрядом “Кандидатов в ад”. – Все в руках Господа нашего, – говорил Иоанн-Иннокентий командиру – полноватому капитану, целующему ему руку. – Если Ему будет угодно взять вас к себе до срока, значит на то воля Всевышнего, и не нам роптать на нее. Понтифик возвысил голос, чтобы стало слышно всем: – Но мы будем молиться, чтобы каждый из вас вновь вернулся к своей семье, ибо семья – это любовь, которую нес нам Господь наш Иисус. Ступайте же, дети мои, и исполняйте то, что должны исполнить. Ибо вы вершите дело мира – да будет оно свято в день Христова Воскресенья… Отец Сергий вздохнул и, поддерживаемый послушником, поднялся с колен. Он еще раз перекрестился и посмотрел на икону Божьей Матери. Богородица отвечала полным грусти взглядом. – Одни мы с тобой, Деска, остались, – сказал Сергий. – Никогда еще на Пасху так не было. И я, грешник, не радуюсь светлому Воскресению Христову, а все думаю об убиенном отце Андрее. Это ж надо быть таким иродом, бросать бомбы на храм Божий! Совсем, видать, ничего святого у них за душой не осталось. – Но Бог, – поднял глаза на старца послушник, – он ведь все видит. И он воздаст каждому по делам его. Сергий перекрестился. – Истину говоришь, Деска. Бог – он все видит.
Бомбы ложились сплошным ковром, разрушая мосты и энергообъекты, которыми могла бы воспользоваться берская армия. Одинокие зенитки быстро подавлялись, и их огненные плевки в ночное небо становились все реже и реже. Запрещенные международной конвенцией кассетные бомбы резали цели, разлетаясь длинными черными лентами. И самолеты элитного летного отряда королевских ВВС Инглии конечно же не заметили, что одна из таких лент ударила в маленькую церквушку, по иронии судьбы, носившей имя Святого Духа.
***** Радио работало на батарейках. С тех пор, как резервная электростанция Снеграда была взорвана, все так работало…или не работало. Маленький черный приемничек стоял на давно не крашеном подоконнике и тихо говорил голосом молодого упитанного человека – гдюшного диктора Оле Кирманна. Собственно, никаким другим голосом радио вещать и не могло: союз тотально глушил берские радиостанции. Яна слушала, закутавшись в одеяло, закрыв глаза. Радомир с отсутствующим видом стоял у залепленного изолентой разбитого окна. Почти в такт словам из приемника он сжимал-разжимал кулаки и что-то неразборчиво бормотал. А за окном висел опостылевший даже самому себе вечер и устало выли сирены, на которые уже никто не обращал внимание. …сегодня командованием ГДЮ был официально признан факт нанесения ракетно-бомбового удара по деревне Евица, – сменив на скорбный свой обычный бравурный тон, говорил Кирманн. – Уточненные данные о количестве жертв среди гражданского населения таковы: 284 человека погибло, еще 56 ранено. Представитель союза Джерри Леа выразил соболезнование всем семьям погибших. Он в частности сказал: “Мы глубоко сопереживаем горю любого из вас. Ваша боль ни с чем не сравнима. Она чиста и свята. Знайте, мы с вами в эти минуты”. Далее Джерри Леа еще раз подтвердил позицию ГДЮ – ответственность за все жертвы конфликта целиком и полностью лежит на премьер-министре Берска Краевы – Сребровиче… – Господи, ты боже мой, – всхлипнула Яна, закрывая лицо руками, – когда же они перестанут… Они же Сребровичей еще два месяца назад убили. Так за что же нас-то… Яна заплакала. Тихо. По-детски. Перед кроватью со вздохом опустился на колени Радомир. Он виновато смотрел в пол и не знал, что сказать. Молча погладил жену по голове, поцеловал в шею. Яна резко вскинулась и почти закричала ему в лицо: – Почему они не перестают нас бомбить?! Им же только Сребровича надо было… Почему же и сейчас… – она опять захлебнулась слезами и уткнулась лицом в подушку. – Откуда я знаю, Яночка, – безжалостно ломая пальцы, говорил Радомир. – Я не знаю… Кто их разберет… Но все равно скоро все закончится, поверь, совсем немного осталось… Она его не слушала, и Радомир это прекрасно понимал. Но он говорил и говорил, может быть, для того чтобы успокоиться самому, а может быть, чтобы заполнить хоть чем-то ту тишину, которая образовалась после того, как отключилось радио и замолчала, оборванная взрывом, сирена воздушной тревоги. Начался новый налет. – Я никуда отсюда не пойду, – не поднимая головы, сказала Яна. Стесан замолчал и кивнул. И они остались в маленькой комнатке брошенного всеми дома. Молчали и думали каждый о своем. На следующий день старик Егович, вздыхая над развалинами многоэтажки и сокрушенно разводя руками говорил только что прибывшему в этот квартал полицейскому: – Здесь ведь раньше квартира самого Нилутиновича была. Всегда со мной за руку здоровался. Такой милый господин… Полицейский нетерпеливо осведомился: – А в последнее время здесь никто случайно не жил? – Что вы такое говорите, – удивился Егович, – кто же здесь теперь захочет жить? Эта ж лучшая мишень во всем городе, господин. Полицейский снова кивнул и улыбнулся. – Ну, спасибо вам за помощь. – Не за что, – сняв шляпу, сказал Егович. – Всегда к вашим услугам, господин.
|
 |  |  |  | | |||
Редактор - Сергей Ятмасов ©1999 | |||||||
| |||||||
| |||||||