| | | | | ||
| Новости | Писатели | Художники | Студия | Семинар | Лицей | КЛФ | Гости | Ссылки | E@mail |
|
|  | | | | | ||
|
Михаил УСПЕНСКИЙ
КОГО ЗА СМЕРТЬЮ ПОСЫЛАТЬ
главы из романа
Если Вы читали "Там где нас нет", "Время Оно", то Вам знаком богатырь Жихарь и его приключения. В конце октября 1998 года была закончена и отправлена в печать третья часть приключений. Вашему вниманию предлагаются две главы из еще не напечатанного романа.
...в средине января 99го купил книгу.
**** Глава шестая Конь взял и заплакал... Федерико Гарсиа Лорка
Хозяин ярмарки поставил фонарь на стол и уселся. – Вы тоже садитесь, – предложил он, и Жихарь только тут сообразил, что стоит. Мутило досадливо кряхтел. – Нечего кряхтеть, – сказал Полелюй. – Сам виноват. Нарушаешь уговор. Будь и тому рад, что тебя с ярмарки не гонят. Нет, он мошенничать вздумал, мое доброе имя позорить... – Чего мошенничать, чего мошенничать? – заерепенился Мутило. – Уж нельзя честному водянику и по торговым рядам пройтись! – В следующий раз, – сказал Полелюй, – я у каждого входа рядом со стражниками поставлю по вонючему козлу. Вонь люди стерпят, зато тебе не будет ходу и твоему обманному товару. Коня вашего я посмотрел, все понял... – А что коня? Конь боевой, не леченый... – Конь водяной, – сказал Полелюй. – Эту шутку мы уже знаем. Ее еще деды и прадеды наши знали. А вы все не унимаетесь, держите нас за дураков, – с этими словами старичок полез за пазуху, вытащил оттуда свиток, развернул, и, пододвинув фонарь, стал читать: – В прошлом году в городе Багдаде водяной джин Солил ибн Коптил пытался продать водяного коня царевичу Лохмату, каковой царевич Лохмат, уплатив восемь с половиной тысяч золотых динаров и четыре штуки сяопинского шелку, сев на вышеозначенного коня, был едва им не утоплен в реке Тигрис. Водяной джин был разоблачен базарным старостой Джафаром, каковой староста загнал джина в медный сосуд, предварительно налив туда горькой жидкости, именуемой тоником, и запечатал сей сосуд печатью халифа Мухопада ибн Баламута – хрен с ними обоими! Ясно? В городе Стовратные Фивы... – А я-то при чем? – изумился Мутило. – Меня в этом Багдаде и близко не было! – А при том! – заревел старичок так, что богатырь вздрогнул, – Ныне все ваши воровские мокрые дела на ярмарках и базарах немедленно обнародуются и сообщаются во все страны света! Думал, в нашей лесной глуши пройдет? Чтобы с солнышком вашего духу здесь не было! Богатырь тем временем пошарил под лавкой: вдруг Колобок чего подскажет. Но сума хранила одну пустоту. “Сперли Гомункула”, – с досадой и жалостью подумал Жихарь. – Что же я – своего коня не смею продать, честно выигранного в кости? – не унимался Мутило. – Отчего же не смеешь? Имеешь полное право. Но с уздечкой, понял? И поводья передавать из полы в полу, как положено! Я сам на конный торг завтра выйду и посмотрю. – Я его цыгану Маре намеревался продать, – Мутило набычился, как нашкодивший недолеток. – Его обмануть – святое дело! Скольких он обездолил – пусть-ка сам пострадает! – За Марой здесь тоже приглядывают, не сомневайся, – сказал Полелюй. – Конечно, можешь его обмануть. Только не у меня на ярмарке. Выведи за ограду и обманывай... Жихарь поднялся, сделал несколько шагов и встал, обняв столб у выхода, словно посторонний человек. В почерневшем небе проявлялись несметные звездные силы. – А тебе, князь, и вовсе срамно участвовать в таком деле, – сказал Полелюй. – Только не вздумай мне чужим именем назваться! Что люди скажут? С кем ты связался? – Перед тобой, отец, не стану прикидываться, – Жихарь повернулся к обличителю. – Не от хорошей жизни это... Прошлый год в моем княжестве одни мухоморы только и уродились – хоть косой их коси! – Вот и накосили бы, насушили, да нынче варягам и продали с великим прибытком! – сказал Полелюй. – Был бы в твоих годах, так и сам бы догадался, – ответил Жихарь. – В общем, даю тебе княжеское и богатырское слово, что коня продадим как положено, с уздечкой и с поводьями из полы в полу. Деньги нужны неотступно. – Слово дано – свидетелей мне не нужно, – сказал хозяин ярмарки и, пожелав доброй ночи, исчез во тьме вместе с фонарем. – Ты с ума сошел, – сказал Мутило. – У этого Полелюя везде глаза и уши. Что - вот так, за здорово живешь, отдадим Маре нашего Налима? – За здорово живешь не отдадим, – послышался голос Колобка. – Меня тут, в уголку, кое-какие мысли посетили. – Ты где был? – ахнул Жихарь. – Да так, прокатился вокруг, – сказал Колобок. – Устареллу эту я в оригинале слышал и даже видел... Очень жизненная вещь... Мы, господа товарищество, действительно сделаем все по-честному, только не будет цыгану Маре от этой покупки радости... А вот вам спокойной ночи не пожелаю, потому что... И он не спеша, загибая пухлые пальчики на маленькой лапке, стал объяснять товарищам, что именно они должны сделать до рассвета. – Как же их всех в темноте поймать? Это невозможно! – не согласился Жихарь. – Лучше уж как положено – из полы в полу... – Воистину – дай вору золотую гору, он и ту промотает, – вздохнул Колобок. – Вы только наловите, а я уж договорюсь с ними по-своему. Это честную работу можно выполнять спустя рукава, а мошенничать следует на совесть... – Аукцион! – догадался Мутило. – Верно, – сказал Колобок. – Даже два аукциона: один вверх, другой вниз... ...Для того, чтобы изменить внешность, богатырю не требовалось множественных усилий. Достаточно было просто прикинуться дурачком, а делать это он умел и любил: расчесал рыжие кудри на прямой пробор, насовал в бороду веточек и щепочек, разул правую ногу, оставив левую в сапоге, вытаращил глаза и разинул рот. Теперь никто не подумает, что князь. Жихарю как-то довелось услышать рассказ об одном заморском королевиче из Подгнившего Королевства. Тот, чтобы вывести на чистую воду своего дядюшку, через убийство родного брата взошедшего на престол, вот так же прикинулся дурачком, и все у него получилось, как надо, за исключением одного: всех убил, но и сам в живых не остался, напоровшись на отравленный клинок. А на престол вскарабкался какой-то через тридцать три колена племянник... Конское торжище огорожено было плетнем и делилось на две части: в одной стояли продавцы со своими скакунами, в другой толпились покупатели. Кони были самые разные – от толстоногих битюгов до точеных скакунов, от старых одров до жеребят, от вороных до белоснежных, от мохнатых степных лошадок до гордых пустынных аргамаков. Торговля тоже шла на разных языках, а то и вовсе на пальцах. Покупатели швыряли шапки оземь, продавцы клялись своими богами, покупатели в гневе делали вид, что уходят, продавцы хватали их за руки. Цыгана Мару было видно издали по красной рубахе. Он самолично не подходил к коням – к нему их подводили бойкие цыганята, повинуясь указующему персту, венчавшему длиннющую руку. Великий знаток лошадей даже не снисходил до ощупывания бабок и в зубы не заглядывал. Он то и дело морщился, сбивая цену, хотя рядом с ним стоял под присмотром тех же цыганят туго набитый мешок. Жихарь входил в ограду, поотстав от Мутилы, высокомерно шествующего с Налимом в поводу. В левую полу кафтана Мутилы была ночью предусмотрительно зашита губка, впитывающая влагу. Жихарь на одном плече нес суму с Колобком, вытаращенным глазом следил, наблюдает ли за ними Полелюй. Хозяин ярмарки действительно поджидал их, усевшись на широком дубовом чурбаке. Рядом с Полелюем стоял стражник, державший веревку, на которую привязан был большой черный козел. Полелюй встретился взглядом с водяником и напоминающе мотнул головой в сторону козла. Мутила съежился и подобострастно закивал, разводя руками в знак безусловной честности своих намерений. Когда Налим ступил на торг, всякие разговоры на словах и на пальцах прекратились. Продающие и покупающие, вослед за Жихарем, поразинули рты, но не надолго, потому что народ подобрался тертый, не полоротый. Мутиле даже не пришлось, подобно остальным продавцам, громким голосом выкрикивать, нахваливая достоинства своего товара: поскоки горностаевы, повороты заячьи да полеты соколиные. Все и так были не без глаз. Даже гордый цыган превозмог себя: самолично подошел к Налиму, похлопал его по бокам, поползал в ногах, завернул губу, прощелкал ногтем зубы и аж поцеловал от восторга. Начался, как и задумал Колобок, аукцион. Длился он недолго: Мара, видя, что народ собрался вовсе не бедный, после третьего или четвертого повышающего цену ауканья назвал число столь великое, что никто после этого аукать не решился. На эти деньги можно было прикупить небольшое княжество. А Полелюй у себя на чурбаке даже подпрыгнул, поскольку со всякой крупной сделки полагалась ему доля. Мутила начал стаскивать с налимовой морды уздечку. Полелюй в гневе привстал. – Э, нет, – сказал цыган Мара. – Уважь, дорогой, продай вместе с уздечкой... – Да разве это уздечка? – удивился Мутила. – Да она же давно струхлявела! Стыдно знатоку с такой на люди показаться! Это уж я по бедности своей никак на новую не наскребу... – Друг любезный, мне и старенькая сойдет! – Понимает, что к чему, – объяснил Колобок из сумы. – Прекрасно он сообразил, что за конь, не впервые такого покупает... – Что ему за корысть? – спросил Жихарь. – Ветхая уздечка рано или поздно порвется, и уйдет Налим, словно рыба сквозь дырявую вершу... – Хе, – сказал Колобок. – Сперва цыган потешит себя вволю – ведь загнать до смерти водяного коня нельзя, да и покалечиться он не может. А потом продаст его втридорога где-нибудь в полуденных странах какому-нибудь владыке. Среди них такие любители водятся, что жен и детей отдадут в заклад, не говоря уже о державе, чтобы достать себе подобное чудо... Тем временем торговый договор свершился, поводья Налима были бережно переданы из полы в полу. Цыган Мара начал отсчитывать золотые кругляши, отгоняя цыганят от мешка. Мутила ему охотно помогал в этом. Не спеша подошел ярмарочный староста Полелюй – приглядеть за добросовестностью расчета, получить причитающееся. – Налог с продаж – не захочешь, да отдашь! – приговаривал он. Налог был здесь устроен так хитро, что пришлось доплачивать и Мутиле, и цыгану, что несколько отравило обоим радость от сделки. Мара, впрочем, быстро утешился, вскочив на новообретенного коня. Толпа раздалась к ограде, и великий наездник показал, на что они в паре с таким скакуном способны. Налим помчался вдоль ограды, прилегая на поворотах к земле, но всадник без седла и стремян держался прочно. Жихарь вспомнил свой собственный страх во время скачки по лесу и покраснел. Мара тем временем вскочил коню на спину и стал отбивать чечетку, выкрикивая: – Ай, жги, черноголовый! Потом подскочил, перевернулся в воздухе и встал на руки. Налим бежал с прежней резвостью. Заядлые лошадники закричали здравицы коню и всаднику: такое даже за деньги и на ярмарке не часто увидишь. – Даже жалко его коня лишать, – сказал Жихарь Колобку. – Уж как я на Мару зол, а все равно жалко. Теперь меня Налим совсем уважать не будет... – Ничего, – откликнулся Гомункул. – Выучишься со временем не хуже. А проучить его надо, да и Полелюя тоже. – За что Полелюя-то? Он же честный! – Он не честный, – вздохнул Колобок. – Он принципиальный. – Это как? – А вот так. Принципиальность – это та же честность, только себе на выгоду. Понял разницу? Жихарь кивнул. Он и раньше эту разницу понимал, но не знал, как она называется. Теперь узнал. Тем временем цыган снова уселся на конскую спину, несколько раз поднял Налима на дыбы, после крикнул Мутиле: “Продешевил, родимый!”, разогнал коня, перемахнул сперва через ограду торга (толпа за оградой раздалась в стороны), потом через куда более высокий частокол, что обычному коню было бы, конечно, не под силу... – Поминай как звали! – ахнул богатырь. – Вернется, никуда не денется, – сказал Колобок. – Это конь не притомится, а цыган не железный. Ты давай-ка помоги Мутиле дотащить денежный мешок до постоялого двора, и сразу сюда возвращайся. Все делай, как уговорились, понял? В толпе никого, кстати, не удивило, что дурачок толкует о чем-то с собственной сумой: а с кем ему еще толковать? Богатырь протолкался к водянику, с кряканьем закинул добычу за спину и под покрасневшими от зависти очами людей потащил к постоялому двору. Полелюй нагнал их у самого крыльца. Был он уже без стражника и без козла. – Вот можешь ведь честным быть, если захочешь! – похвалил он водяника. – Всегда бы так. – Могу, – сказал Мутила. – Хоть под водой, хоть на суше. – А коня-то жалко, – поддразнил Полелюй. – Жалко, – сказал Мутила. – Только готов биться об заклад, что конь к вечеру снова наш будет. И без всякого мошенничества, на чистом разуме! Добром возьмем, по-хорошему! – Об заклад... – задумался Полелюй. – А велик ли заклад? – Да вот же он! – Мутила показал на Жихаря с мешком. Полелюевы глазки (тоже, кстати, покрасневшие) мгновенно загорелись. – Была не была – бьюсь! Но если чего замечу, вы и этих-то барышей у меня мигом лишитесь! Побились при свидетелях. Жихарь вернулся на конское торжище. Торги приувяли, шли неходко: все вспоминали недавнюю сделку и были недовольны собой. Вскорости вернулся и цыган Мара. Он вспотел, и, чтобы не застудиться на ветру, вел Налима мелкой рысцой. – Добрый конь, дяденька, – тонким голосом сказал Жихарь. – Дай покататься! Мара спешился, поглядел на рыжего дурачка с сожалением, пошарился в карманах, но пряника не нашел и для утешения щелкнул богатыря в лоб. Жихарь не показал обиды и молвил: – Только чтой-то конь тебя обнюхивает? – Где? – не поверил Мара, оглянулся и увидел, что Налим, раздувая ноздри, вправду втягивает в себя воздух. Конь обнюхал нового хозяина с ног до головы, потом жалобно заржал. Цыган помрачнел. – Дяденька, а правду ли сказывают: кого конь понюхает, тот сегодня же помрет? – спросил богатырь все тем же придуренным голосом. – Одни бабы такое болтают, да еще вот сущеглупые, вроде тебя, – проворчал цыган. По конской морде покатились крупные, с гусиное яйцо, слезы. – Видишь, баро – он тебя уже и оплакивает, – сказал Жихарь. – Купил лошадку, а покататься всласть и не придется... И сам заплакал, предварительно себя же ущипнув как следует. – Вздор говоришь, гаджо, – утешил его цыган. Правда, в голосе его уверенности не водилось. Тут сверху послышались отвратительные звуки. Мара задрал голову. Над ним кружился большой черный ворон, непрерывно разевая клюв и хрипло каркая. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, кому именно предназначено карканье, ворон еще и опростался на красную рубаху. Мара вскинул вверх долгие свои руки, но черный оскорбитель уже был таков. – Ой-ой, – сказал Жихарь. – Это уже точно к покойнику. Мара, ругаясь по-своему, оттирал рукав. Где-то в глубине ярмарки ни с того ни с сего заорали петухи. – Дяденька баро, берегись! Где-то смерть твоя ходит! Дурачков бить не принято, а вот прислушиваться к ним люди прислушиваются, сколь отважны бы они ни были. – Дяденька, у меня, на тебя глядючи, переносье чешется! – испуганно воскликнул богатырь. – Значит, о скорой смерти слышать! Вокруг них начали собираться люди. Цыганки из Мариного табора, услышав, в чем дело, начали потихоньку тревожиться. – У тебя нынче сад, дяденька, не поздно ли зацвел? – продолжал неугомонный дурачок. – Откуда у цыгана сад? – огрызнулся Мара и грубо отпихнул Налима, который продолжал его обнюхивать. Прибежал маленький, рыжий, как Жихарь, лохматый песик, сел возле цыганских блестящих сапогов, склонил мордочку вниз и завыл так пронзительно, как воют собаки только по ночам, да к тому же далеко не всякой ночью. Цыганки словно того и ждали – подхватили. Бесшумно выпорхнул откуда-то нетопырь, которому среди бела дня вовсе не полагается летать, сделал круг возле цыганской головы и сгинул. Приковыляла, наконец, и сбежавшая от продажи рябая курица. К хвосту ее прилипла здоровенная соломина. Она поклевала Мару в сапог и запела петухом. – О-о-ой! – стонал Жихарь. – Не к добру ты, дяденька, этого коня купил! Ты через него смерть примешь! Такое, дяденька, даже с вещими князьями бывало... Бедный цыган оказался как бы в некоем роковом круге. Он озирался, не зная, как унять худые предзнаменования. – И еще мыши тебе портки прогрызли, – добил его Жихарь. – Эх, закрылись все радости, встретились напасти... Мара задрал подол длинной рубахи, поглядел на свежую дырку в атласных штанах и схватился за голову. Цыганки окружили его, оттеснив богатыря, залопотали. “Дело сделано”, – сказал себе Жихарь и отдалился за ограду, но красную рубаху их виду не выпускал. Через какое-то время он увидел, что Мара схватил за рукав купца в полосатом одеянии и с повязкой на голове. Цыган показывал на коня, махал руками. Купец долго не понимал, в чем дело, а когда понял, запрыгал от нежданной удачи. Чего уж там ему Мара наплел, как сумел объяснить внезапную продажу себе в убыток драгоценного жеребца – слышно не было. Били по рукам, передавали поводья... Цыган с пестрым своим и шумным окружением споро собрался и подался прочь, оглядываясь на курицу с песиком. Налим лизнул купца в ухо и тоже стал обнюхивать. Жихарь запрыгал на босой ноге к новому коневладельцу: – Дяденька, дяденька! Снова в той же последовательности стали появляться ворон, песик, нетопырь, курица и незаметные под ногами, но острозубые мыши. У богатыря даже нашлись и бесплатные помощники из тех, кто заявился на ярмарку просто поглазеть. Они тоже знали множество смертоносных примет. Купец, у которого, оказывается, в далеком Чуроканде и вправду поздно зацвел персиковый сад, быстро раскаялся в своей опрометчивой покупке и начал высматривать, кому бы сбагрить такого неудобного коня... Дальше Жихарю и вмешиваться не пришлось – доброхотов было навалом. Он приглядывал издали. Пернатые и четвероногие участники заговора честно отрабатывали обещанную награду. Налим то и дело переходил из рук в руки, всякий раз стремительно теряя цену (хотя каждая сделка и отслеживалась Полелюевыми помощниками, неукоснительно собиравшими все скудеющий налог), и богатырь всякий раз опасался, что нарвется Налим на такого покупателя, который не верит ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай. Такового, к счастью, не обнаружилось. Последним владельцем Налима стал совсем молодой парнишка из степняков. Он растерянно оглядывался и всхлипывал, поскольку степняцкие приметы, за небольшим исключением, совпадают с лесными. На приобретенного коня он смотрел с ужасом, ожидая немедленной кончины. – Не плачь, сынок, – великодушно сказал богатырь. – Я тебе найду покупателя. И повел Налима вместе с плачущим степняком на постоялый двор. Ярмарочный староста, водяник и Колобок сидели за столом, спорили о чем-то. Колобок, впрочем, сидел на столе, свесив ножки в новеньких лапоточках. Юному степняку предложили цену вдвое больше той, что заплатил он сам, так что придраться Полелюй ни к чему не смог, хоть и старался. Добрый Жихарь даже заплатил за парнишку налог с продаж. Полелюй тряс головой, отгоняя наваждение. – Не головой тряси, а мошной, – тихонько сказал богатырь. – Мы уж, так и быть, про заклад никому говорить не будем, чтобы тебя не позорить, а свидетели, небось, твои люди – не проболтаются... – Хоть половину уступите, – попросил Полелюй. – Иначе расстанемся врагами... – Прежде было глядеть, – сурово сказал Колобок. В конце концов сошлись на трети заклада. Староста и тому был рад. – Ты, конечно, нам на обратном пути устроишь засаду, – сказал Мутило. – Я тебя знаю. Так лучше побереги людей... – Да как вы на меня подумать могли! – вскричал Полелюй. – Да я за столько лет! Да вы! Да я! – Мировую, – подвел всему итог богатырь. ...На мировую он расщедрился – благо было с чего. Люди на ярмарке удивлялись, что староста среди бела дня перестал надзирать за торгом и сидит в кабаке, словно все прочие, поедая копченого гуся и запивая его ковшами вина и зимнего пива. Отсутствием Полелюя немедленно воспользовались злодеи, потому что с улицы в кабак стали доноситься возмущенные вопли: – На море на океане на острове на Буяне стоит железный сундук, а в железном сундуке лежат ножи булатные! Подите вы, ножи булатные, к такому и сякому вору, рубите его тело, колите его сердце, чтобы он, вор, воротил покражу купца Злыдаря, чтобы он не утаил ни синя пороха, а выдал бы все сполна. Будь ты, вор, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы Араратские, в смолу кипучую, в золу горючую, в тину болотную, в плотину мельничную, в дом бездонный, в кувшин банный! Будь прибит к притолоке осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда! Окривей, охромей, ошалей, одеревяней, одурей, обезручей, оголодай, отощай, в грязи валяйся, с людьми не смыкайся и не своей смертию умри! Крепкий был заговор – такой, что даже людям, не имевшим ни малейшего касательства к покраже, стало не по себе. Каково же тогда приходилось вору? – Разберутся! – махнул рукой Полелюй и снова начал втолковывать Жихарю насчет каких–то неведомых прямых поставок, от которых Многоборью случится немалая прибыль. – Хватит о делах! – подал голос Колобок. В пище он и вправду не нуждался, зато вино, оказывается, мог употреблять не хуже человека или водяника. – Выпить вина – прибавить ума... – Куда тебе еще прибавлять, – сказал Мутило. – И так уже поперек глазу пальца не видишь. – Нонсенс, абсурд, реникса! – заругался Колобок. – Я на бражке мешан, на крепком меду ставлен! – Попей, попей – увидишь чертей, – пообещал богатырь. – Я вас и так вижу который день, – сказал Гомункул. – Всех шестерых. – Вот сколь светел стал! – изумился Жихарь. – И с чего бы? – А с того, что лишь дурацкую голову хмель не берет! – не растерялся Колобок. Потом обхватил толстые щеки лапками и затянул:
Вы не вейтесь, враждебные вихри, Над седою равниною моря Эту песню, подобную стону, Но в какой стороне я ни буду, – На мешке с золотом сидит, а сам горюет, – завистливо сказал Полелюй. – Чего плачешь-то? – Людей жалко...– прорыдал Колобок. – Бабку с дедом особенно... Как они без меня там? – И мне людей жалко, – неожиданно присоединился к нему водяник. – Живут помалу, мучаются помногу... В воде захлебываются... И тоже заплакал – пресными слезами. Наконец даже людям стало жалко самих себя. – Жизнь мимо меня прошла, – тосковал Полелюй. – Весь свой век на ярмарке провел, для себя и не посуществовал... Только во сне сдалося, что на свете жилося... – А я сирота – меня всякий обидеть норовит! – вспомнил Жихарь все свои давние огорчения. – Так давай я тебя усыновлю! – расщедрился Полелюй. – А то на кого же мне ярмарку оставить, когда Безносая в темечко клюнет? – Спасибо, – сказал Жихарь. – Но мне ведь княжеское родословие надобно, высокое происхождение. Чтобы за глаза не кликали подзаборником... Дедушка Полелюй, ты ведь здесь, на месте сидючи, получаешь от торговых гостей вести со всего света. Может, слыхал что-либо о моих младенческих годах? Мне ведь Кот и Дрозд ничего не рассказывали, да я по глупости и не спрашивал... А потом они сгинули, пропали неведомо куда. Полелюй отер слезы концом бороды, задумался. – Кот и Дрозд? – спросил он. – Они самые, – подтвердил Жихарь. – Разбойники? – уточнил староста. – Сущие разбойники, – сказал богатырь. – Хе, – сказал Полелюй. – Никуда они не сгинули. Здесь они, неподалеку. – Да ты что? – подскочил Жихарь. – Пошли, – засобирался Полелюй. – Только сам понимаешь... Добрые вести – они дорогого стоят... От этих слов Колобок пришел в себя и стянул края денежного мешка в тугой узел. – Рыдает, а про выгоду не забывает, – пробормотал Мутило. – А я-то думал – он уже до зеленых людей допился... – Сочтемся, коли толк выйдет, – сказал Жихарь, который тоже не собирался швыряться нежданной прибылью. Полелюй свистнул стражников и приставил их к мешку. Потом снял шапку, вынул из нее иглу с ниткой и неверной рукой зашил караульщикам поместительные карманы. – Ты им и губы зашей, – посоветовал богатырь. – А то за обе щеки понапихают. – Я остаюсь, – объявил Колобок. – Я хоть и без зубов пока, но руки шаловливые любому отгрызу. – Оставайся, куда тебя такого в люди вести, – разрешил Жихарь. – И я остаюсь, – сказал Мутило. – Потому что мало ли что. Так одни остались, а другие пошли прочь. |
|
| | | | | | ||
Глава седьмая То были трупы двух гитанов, Александр Пушкин
На Полелюевой ярмарке за долгие годы было понастроено много чего кроме торговых рядов. Была особая палата, где знающие люди проверяли мясо и птицу на гожесть, припечатывая синей печатью. Была лечебница с опытными знахарями на случай, если кто из гостей расхворался в дальней дороге. Был Дом Веселья с бесстыжими девками, которые слетались сюда со всех сторон за легкой добычей – на всякий случай его воздвигли рядом с лечебницей. Был Меняльный дом – там оценивали деньги разных стран, какая чего стоит. Был Дом Быка и Медведя, в котором перекупщики и приказчики самых богатых купцов торговались на пальцах, ухитряясь извлекать барыш неведомо из чего. На речном берегу поставили, конечно, несколько бань, чтобы не разводилось заразы. Про каменные склады да просторные конюшни и говорить нечего. И был еще Дом Старого Разбойника, о котором мало кто знал. Когда Полелюева Ярмарка внезапно возникла из яйца на голом месте, с лихими людьми стало много забот. Они поначалу обрадовались, приладились грабить проезжавших торговых гостей. Появилась стража, случались стычки и целые кровопролитные войны, разорявшие дело. Тогда Полелюй, молодой еще и отважный, в одиночку и без оружия углубился в лес, обходя разбойничьи станы. Семьи разбойник не имеет, век его короток, а старость, ежели до таковой дожить, безрадостна: либо молодой соперник зарежет ослабевшего вожака, либо ограбленный купец признает и потащит на суд, либо, если очень уж повезет, просто окочуришься под забором от голода и холода. Вот Полелюй и предложил лиходеям поставить на неприкосновенной ярмарочной земле просторный терем, где они могли бы спокойно, ни в чем не нуждаясь, хоть и без особой роскоши, заканчивать свое земное поприще возле теплой печки с кружкой браги в обществе себе подобных. Для увеселения там оборудовали даже голубятню. Староста обещал разбойникам безымянность и безопасность, а взамен требовал вот чего: оставить в покое купеческие обозы, тревожить, как прежде, стольные города и богатые деревни да платить из награбленного ему, Полелюю, взносы на грядущую тихую старость. Сверкали ножи, взлетали дубины: не всем приходилось по нраву такое предложение, но верх, как обычно бывает, взяли благоразумные, а отчаянные сильно поубавились в числе. Нельзя сказать, что разбой прекратился сразу и вовсе – до сих пор появлялись дерзкие одиночки вроде покойного Кидалы, – но дороги, ведущие к Полелюевой Ярмарке, прослыли самыми безопасными. Сам староста оказался в большом выигрыше, поскольку взносы платили все, а до седин, как сказано выше, доживали немногие. Кроме того он разрешал и даже приказывал грабить тех, кого по разным причинам не хотел больше видеть на своей ярмарке. Давал Полелюй и недолгое, до месяца, убежище еще действующим лиходеям. Так туда и попали спасавшиеся от погони Кот и Дрозд. Они пересидели сколько-то времени, потом воротились в лесную избушку, малого Жихарку не нашли на месте, погоревали и решили, что довольно уже потрудились для общества на большой дороге. Побрели обратно на Ярмарку, поклонились старосте немалой общей казной и осели в Доме Старого Разбойника. Бодрым еще дедам и на ум не приходило, что нынешний молодой многоборский князь – их воспитанник. Все это рассказал Полелюй Жихарю по дороге и предупредил, что разговаривать с лихими людьми – дело нелегкое и требующее сноровки. Ремесло делает лесных разбойников (как и конокрадов, кстати) суеверными. Они внимательно следят за природными приметами и чрезвычайно воздержанны на язык, хоть и ругаются премного. Но никогда настоящий разбойник не назовет золота золотом, чтобы не сглазить и не превратить в черепки, а всегда скромно скажет: “металл желтого цвета”. Княжеских стражников злодеи между собой не обзывают “псами”, “легавыми” и “мусорами”, как те того заслуживают, но весьма уважительно величают “сотрудниками правоохранительных органов”. Даже тюрьму, когда случается туда угодить, зовут не острогом, не кутузкой, не узилищем, не темницей, а красивым именем “изолятор временного содержания” – чтобы не исключить неосторожным словом возможность побега. И каторга у них не каторга – зовется она, матушка, “исправительно-трудовым учреждением”, хотя исправившийся на каторге разбойник встречается не чаще, чем кукушечье гнездо... Тайный разбойничий язык еще и тем хорош, что непонятен постороннему человеку и не может перед ним обличить их лиходейскую сущность. ...– Стою это я, братцы, на участке дороги “Теплоград – Косоруково” посреди зоны лесонасаждения, держу в правой руке орудие преступления, то есть тяжелый да тупой предмет, в скобках предположительно дубину. Навстречь мне, гляжу, движется потерпевший – богатый сучкорез, тащит на спине в мешке свое личное имущество граждан. Ну, я выхожу из близлежащего кустарника и предлагаю ему в устной форме отчуждить это имущество в мою пользу. Потерпевший отказывается. Делать нечего – пришлось соединить нападение с насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевшего или с угрозой применения такого насилия... – Чистый разбой! – Разбой и есть. Угроза действия не возымела – совершаю нападение с насилием. Размахнулся тяжелым тупым предметом да умышленно как нанесу потерпевшему менее тяжкое телесное повреждение! А он в мешок вцепился, не отдает! Тогда я прихожу в состояние сильного душевного волнения и тем же тупым тяжелым предметом наношу, опять же умышленно, еще более тяжкое телесное повреждение, несовместимое с жизнью! Из него и дух вон! Завладел я его имуществом и скрылся с места преступления в неизвестном направлении... – Это дело. А вот у меня был, помнится, случай в горах. Думал я там, за хребтом Кавказа, укрыться от всяких царей. И вот решил однажды содеять преступление, составляющее пережитки местных обычаев. Встал перед выбором: то ли уклониться от примирения и не отказаться совершить кровную месть за убийство, то ли уплатить и принять выкуп за невесту деньгами, скотом или другим каким имуществом. А может, даже принудить женщину ко вступлению в брак... Или наоборот, этому вступлению воспрепятствовать – сейчас уже и не помню... – Надо же! Вон до чего дошло! ...– И вот так целыми днями! – вздохнул Полелюй, открывая дверь. До этого они с Жихарем стояли на крыльце и выслушивали пьяную староразбойничью похвальбу. – И болтают, и болтают... Потом драться начнут... Ножей мы им, конечно, не даем, так они, представляешь, навострились в деревянные ложки заливать свинец и друг дружку лобанить! – Боевые старички, – одобрил богатырь. – Где же мои наставники? Не поубивали еще там всех? – Кот и Дрозд у нас тихие. Сейчас сам увидишь... В просторной горнице за чисто выскобленными столами сидели ветхие сивые люди, зачастую кривые, одноухие, однорукие или одноногие. По стенам развешано было различное оружие – выполненное, впрочем, из дерева. – Дерево заморское, бесценное, – пояснил староста. – Очень легкое – там из него делают плоты и даже выходят в море. Таким хоть целый день по башке колоти – ничего не будет. Дерево, конечно, дорогое. Но мне для моих постояльцев злата–серебра не жалко – правда, ребята? Отставные злодеи поглядели на Полелюя так, что любого другого на его месте испекло бы в пепел, но вслух закричали: – Правда, батюшка! Правда, благодетель! Дом – это наша большая семья! У нас сытое житье, у нас чистое белье! Мы бодры, веселы, котелки у нас полны, в каждой чашке – кашка, в каждой кружке – бражка, а по праздничным по дням мы и девок трям-трям-трям... – Знают порядок, – шепнул Полелюй. – Я сюда иногда молодых разбойников привожу – показать, как им хорошо и уютно будет у меня в старости. Вот они увидели тебя и подумали... Ребятушки, а где-ка у нас Кот с Дроздом, почему не вижу? – Полезли на крышу – голубей гонять, – отозвался безносый дедуля. – А почему мы их со двора на крыше не узрели? – Так ведь чердак – не ближний свет. К тому же вверх карабкаться... После завтрака ушли, к обеду велели ждать... Они, поди, еще до лестницы не добрались... – Не буду я ждать, – сказал Жихарь. – Где у вас голубятня? По дороге на голубятню богатырь думал, что на месте молодого разбойника нипочем бы не соблазнился здешним житьем. Это какое же благоразумие и предусмотрительность надо иметь! Бражку тут явно дают не вволю, а по мерке, насчет же девок и вовсе сомнения огромнейшие... – Лучше в поле голову потерять! – вслух решил он и высунул голову из чердачного окошка. – Правду говоришь, родимый! – сказал старичок, который стоял на карачках, дугой выгнув спину. Глаза у старичка с годами не выцвели, сохранили зеленый оттенок и продольный зрачок. На гнутой спине у этого старичка стоял босиком другой, столь же древний, и пытался, помогая себе длинным и вострым носом, отпереть засов на голубятне. – Кот и Дрозд, спасите меня! – дитячьим голосом сказал Жихарь. Верхний старичок зашатался и полетел вниз, но не убился, а рассмеялся, подхваченный богатырской рукой... ...Прославленные разбойники даже не удивились, узнав, что их питомец не пал жертвой хищных зверей, не был растерзан поедучими ведьмами, и даже наоборот – прославился и возвысился. В таком возрасте обычно уже ничему не удивляются. – Говорил же я тебе, старому дураку – не пропадет! – сказал Дрозд Коту. – После нашей–то науки! – И я тебе, старому дураку, то же самое толковал! – промурлыкал Кот. Он потерся об Жихаря спиной и разразился хриплым мявом, означавшим не то смех, не то плач. Порадовавшись встрече и всплакнув, разбойные деды принялись наперебой жаловаться богатырю, что здесь, у Полелюя, им не дают развернуться во всю ширь молодецкую, что проклятый староста загубил за их же деньги ихнюю вольную волюшку, оставив только горькую долюшку... – У них и зелено вино какое-то сухое, – пожаловался Дрозд. – Мочишь, мочишь горло, а промочить никак не можешь. Налицо явные хищения общественной собственности в особо крупных размерах, совершаемые группой лиц по предварительному сговору с особой жестокостью... – При отягчающих обстоятельствах! – сказал Кот, но вдруг замолк, потому что внизу по всему терему пошел 3какой-то странный гул, от которого заложило уши. – Это еще что? – встревожился богатырь. – Это Соловей Одихмантьевич, – сказал Дрозд. – Весна же – он свистеть начинает, Соловьиху манить. Да где теперь та Соловьиха, кто ей целует пальцы? Неужто найдется такой придурок? – И зубы уже не свои, – добавил Кот. – Вот настоящего свисту и не получается. А то бы он им нащепал лучины! – Так Соловей до сих пор жив? – Чего ж ему сделается? Выбитое око заткнул соломой, окосицу прикрыл бляхой из металла желтого цвета – и живет себе. Конечно, на семи-то дубах ему было просторнее, зато здесь никто не тронет. Экстрадикции не подлежит: отсюда выдачи нет! – вздохнул Дрозд, упомянув единственное тутошнее утешение. Впрочем, не единственное: Жихарь отворил голубятню, стал вытаскивать птиц по одной и подбрасывать в воздух. Кот схватил шест с привязанной к нему алой тряпкой и начал, шипя от боли в суставах, размахивать им в воздухе. Дрозд засвистел – но тоже не так лихо, как прежде, и богатырю пришлось помогать. Побаловав престарелых лиходеев любимым зрелищем и подождав, покуда голуби, накружившись вольно в ясном небе, вернутся на дармовую жратву, он задвинул засов и сказал: – Не горюйте, Кот и Дрозд! Вы меня в беспомощности не покинули, и я вас не оставлю, заберу к себе в Столенград! – Что ты, что ты! – замахали руками разбойники. – Нас же там сразу признают и повесят! – А вот и нет! – Жихарь гордо вскинул голову. – Во-первых, у нас в Многоборье нынче торжествует закон – моей же, кстати, супругой составленный. И в том законе для таких, как вы, есть понятие срока давности... Во-вторых, я теперь князь – что хочу, то и ворочу! А в-третьих, у меня скоро появится сын, тоже богатырь. Не бабам же его воспитывать! – Не бабам! – дружно воскликнули старики. – Может и сын героем стать, если отец герой! – До поры Полелюю ни слова, и вообще – никому, – предупредил Жихарь. – Давайте-ка сядем сюда, в тень, и поговорим. Мне у вас много о чем нужно спросить... – Нам бы лучше на солнышко, – попросили Кот и Дрозд, и богатырь их уважил. Жихарь в чердачное окно велел принести вина и лучшей закуски. Полелюй, в надежде на богатую награду, подавал сам, на подносе с чистым полотенцем. Он хотел было присоседиться к собранию на крыше, но богатырь вежливо, хоть и убедительно, попросил его ступать вниз, приглядеть за ярмаркой. – Ну, отцы мои, – сказал он, когда старики угостились, – настал, хоть и с запозданием, час рассказать вам, где вы меня нашли и при каких обстоятельствах. – Мы, нижеподписавшиеся, – привычно, как на допросе, забубнил Дрозд, – выйдя из рабочего помещения по естественным надобностям, услышали странные звуки и после тщательного осмотра места происшествия обнаружили... – Да брось ты, дядюшка Дрозд! Говори свободно, нас тут никто не услышит. Я вот сейчас лестницу вытащу на всякий случай... Решение было правильное: вытаскивая лестницу, богатырь стряхнул с нее Полелюева наушника из здешних постояльцев. – Теперь говорите! – Значит, так: мороз крепчал... – начал Дрозд. – Дождь лил как из ведра, – добавил Кот. – При полуденном солнышке... – Как раз в полнолуние... – Ясным ли днем... – Темной ли ночкою... – Светало... – Смеркалось... Словом, выяснилось, что ни времени года, ни времени дня старички припомнить не могут. Ладно, хоть кое-что у них в головах осталось! – Только портки натянул, смотрю – лежит передо мной изукрашенная колыбелька! – Почему лежит? Она же по ручью плыла, за куст зацепилась! – Сам ты куст, котяра! Как же она могла плыть, коли была железная? – Это у меня терпение железное – тебя переносить! Она же внутри пустая – вот и плыла! – Голова твоя внутри пустая! Лежала колыбелька на тропе! Чтобы мы случайно мимо не прошли! – Постойте, отцы! – не выдержал богатырь, норовя ухватить тайну хотя бы за хвостик. – Объясните подробно, что за колыбелька такая была? – Обычная колыбелька, плетеная... – Ну да! Плетеная, только из железных прутьев! Иначе как бы мы ее потом продали кузнецу? – Не кузнецу, а старьевщику! А плашку из металла желтого цвета уже много позже прогуляли! – Стой! – поднял руку Жихарь. – Какую такую плашку? Разбойники недоуменно поглядели на него. – Вестимо какую, – сказал Кот. – Ту самую, которую твой батюшка, должно быть, выковал и надписал... – А матушка, должно быть, слезыньками полила, – уточнил Дрозд и пальцами показал, какого размера и толщины была плашка. – Как же вы... эти... как посмели ее прогулять? – вскричал Жихарь, чуя, что хвостик тайны выскальзывает из рук, словно намыленный. – Сам посуди – она ведь из металла желтого цвета, слыханное ли дело было не прогулять ее? Да и тебе молочко требовалось, – сказал Кот и даже облизнулся. – Молочко же в те времена было дорогое... – А семечки еще дороже, – подтвердил Дрозд. – Ну вы, блин поминальный, распорядились, – безнадежно сказал богатырь. – Ведь за такой кусок золота меня в этом молоке утопить можно было! – Да мы и так тебя в нем чуть не утопили, – захихикал Дрозд. – Мы ведь не свычны были с младенцами обращаться... – А семечками чуть не задавили, – сказал Жихарь. – Понятно. Что за знаки были на пластинке? Уж не рыцарский ли герб? – Не было там ни герба, ни клейма. Только знаки. Нам их плешивый неклюд растолковал в кабаке, когда мы от плашки только один кусочек и потратили, – сказал Кот. – Ма-ахонький такой кусочек... Всего ничего... – Что же он вам растолковал?!! – заорал богатырь так, что лихие старцы втянули седые головы в плечи. Потом Кот кое-как вытянул голову вверх, чтобы обрести возможность пожать плечами. – Да ничего особенного... Может ты, Дрозд, помнишь? – с надеждой взглянул он на сообщника. – А что я? – удивился Дрозд. – Я что – моложе тебя? – Лучше бы вы меня тогда убили, чем сейчас жилы тянуть, – сквозь зубы сказал Жихарь. – Успокойся, – сказал Дрозд. – Ничего особенного там и не было написано – так, дрянь всякая. Что–то про могучего владыку, про единственного наследника... Да не убивайся – неизвестно ведь, что за владыка, из какой страны... – Не из страны, а из планеты, – поправил Кот. – Как сейчас помню – планета Криптон. Сколько я потом на небо глаза пучил – никакого Криптона там нету... – Еще бы ты видел! – с презрением сказал Дрозд. – Там ведь ясно было написано, что рассыпалась планета эта самая, Криптон, в мелкие дребезги, потому Жихарку и отправили сюда, чтобы уберечь... Слушай, Кот, может, та бабка чего знает? – Какая еще бабка? – простонал богатырь. – А та самая бабка, – сказал Кот, – которая тебя под видом лечения собиралась в печке зажарить и съесть... Вот она-то, к слову, и могла кое-что знать, она эту плашку даже пробовала украсть, но мы ее берегли пуще глаза... А бабка после своего злодейства, должно быть, убежала за Зимние Горы. – Спасибо, что сберегли, – сказал Жихарь и даже поклонился. – А кроме плашки было там что-нибудь такое, чего вы пропить не смогли? – Было, конечно, – сказал Кот. – Была пеленка твоя. Тебя же не голяком туда запихали. И одеяльце было атласное, мы тебя им укрывали, покуда не истлело... – А на пеленке-то, – сказал Жихарь, с трудом удерживаясь от побоев, – на пеленке-то не было ли чего вышито? У знатных подкидышей всегда на пеленке вышивают чего-нибудь, чтобы потом при случае найти и возвеличить! – Не помню, – сказал Дрозд. – Да если хочешь – сам посмотри... – Что-о? Так она у вас сохранилась? Побежали вниз, покажите мне ее сейчас же! – Некуда бежать, – удержал его Кот. – Тут она, на голубятне. Мы здесь все свои личные вещи храним, потому что сюда никто, кроме нас, забраться не в силах... – Внизу оставить никак нельзя, – пояснил Дрозд. – Сам же видел – там разбойник на разбойнике лежит, разбойником укрывается, и в головах опять же разбойник... Дрозд поднялся, покопался у подножия голубятни, отворотил какую-то доску и вытащил старую кожаную сумку. – Тут у нас и щетки зубовные, и мыло душистое, и мочалки, и шершавый камень – пятки тереть, и пихтовое масло – на каменку плескать, и еще много чего... Все наше, собственное! Где же эта окаянная пеленка? Я как знал – не выбросил ее и на портянку не извел. Была бы пара пеленок – были бы у меня мягкие портянки... Или была бы у меня одна нога... А так – куда ее? Нет, думаю, вырастет Жихарка, мы ему все и обскажем толком, и доказательство представим... – Ну, допустим, я вырос, – сказал богатырь. – А толком ничего так и не услышал. Где пеленка? – Дроздило бестолковое! – мявкнул Кот. – Ковыряешься в мешке, а сам не помнишь, что мы ее приспособили голубей гонять! Вон же она – к шесту привязана! – Еще раз спасибо за полную сохранность, отцы мои, милостивцы... Жихарь нетерпеливо отвязал тряпицу от шеста, развернул... – Можно было бы и постирать с тех пор хоть разок, – заметил он. Ткань была плотная, на удивление долговечная, и если выцвела, то лишь самую малость. Посреди пеленки черным, до сих пор блестящим шелком был искусно вышит один–единственный змееподобный знак “S”, вписанный в перевернутый пятиугольник. – Хорошо, – безнадежно сказал богатырь, хотя ничего хорошего пока что не видел. – А в ту ночь, как меня найти, не шатались ли по лесу вокруг избушки какие-нибудь люди, не слышались ли голоса? – Нет, конечно, – ответил Кот. – Кому бы в голову пришло шататься по нашему ужас наводящему разбойничьему лесу, когда всю ночь ревело и гудело в небесах, а звезды оттуда сыпались целыми пригоршнями? Мы сами-то сидели за печкой, приужахнувшись, только под утро осмелились выползти, когда невтерпеж стало – не поганить же избу! – Звезды падали... – зачарованно прошептал Жихарь. – А с ними и я оттуда грохнулся... Вон я, значит, кто! Ух ты! Блин поминальный! Грин зеленый! Всех убью – один останусь! ***
Опубликовано впервые
|
 |  |  |  |  | | ||
Редактор - Сергей Ятмасов | |||||||
| |||||||
| |||||||
| |||||||
| |||||||
